Андрей Левицкий - С. Х. В. А. Т. К. А.
Сняв с плеча дробовик, Филин поставил ногу на край стула и нагнулся к нему. Глядя в глаза и легко постукивая стволом по колену, спросил:
— Вертушку водить умеешь?
— Да-да, — промямлил тот. — Я пилот.
Он пытался держаться, но губы его тряслись, и часто дёргалось правое веко.
— Улетела твоя вертушка, пилот, — вставил Боцман. — Куда она полететь могла?
— Я н-не знаю.
— А топлива много в ней? Далеко улетит в случае чего?
— М-много. Далеко.
— Как тебя звать? — спросил Филин.
— П-петр.
Главарь с помощником переглянулись — покойного Огонька тоже звали Петром.
За их спинами по помещению бродил Гадюка и собирал оружие. Жердь, повесив на грудь сумку убитого напарника, раскрыл её и бессмысленно пялился внутрь. Смерть Огонька выбила его из привычной колеи — в Зоне они всегда были вместе, и теперь в душе Жердя образовалась большая холодная дыра. А ещё он ощущал себя виноватым перед Огоньком за то, что… Зона его знает за что. Не прикрывать же было напарника своим телом, потому что тогда бы он, Жердь, лежал бы сейчас там в дверях. И теперь Огонёк мёртв, а он жив… Бандит передёрнул плечами и вышел из комнаты. Филин стал задавать пилоту новые вопросы, а Боцман, обернувшись, увидел, как Жердь склоняется над Огоньком, как поднимает его на руки, и спросил:
— Эй, ты чё?
Жердь молча зашагал к лестнице.
— Ты что делаешь? — повысил голос Боцман.
— Похоронить надо, — глухо ответил бандит. Боцман пригладил бакенбарды, хотел возразить, но промолчал. Жердь утопал наверх, а до его ушей донеслось слово «маячок», и он повернул голову:
— Повтори!
Петр испуганно покосился на него, перевел взгляд на Филина. Тот кивнул.
— Шеф… шеф всегда всё контролировал, — сказал пилот. Выглядел он уже получше, будто собрался с силами и нашёл в себе мужество не трястись перед бандитами. Губы больше не дрожали, глаз почти перестал дёргаться. — Всё вокруг, всех людей. И технику. Хотел всегда знать, кто где находится…
— Это как? — не понял Боцман. Пилот отвернул воротник и предложил:
— Пощупайте.
Филин первый протянул руку, за ним помощник. В шве было твёрдое утолщение. Боцман недоуменно нахмурился, но Филин сразу понял и сказал:
— Маячок?
Петр кивнул.
— Дальше что?
— У всех людей, кто его окружал, в одежду маячки вшиты.
— И вы об этом знали?
— Конечно, а как же? Ведь в любой форме, в костюмах, которые на службе носили… Шеф не скрывал.
— Ну и псих этот ваш Седой! — удивился Боцман.
— Кто? А, это вы шефа так… Точно, он психом был, — согласился пилот. — И у него в комнате позади кабинета целый следящий центр. Я там не был, Владлен говорил. Экраны, динамики… Он мог, если хотел, узнать, где находится любой из его людей.
— И вы терпели? А чего б не уволиться просто?
Петр осторожно потрогал раненый бок.
— Легко сказать. Он же… Один как-то попытался уволиться. Охранник.
— И что?
— Достал пистолет, вставил в рот и пальнул.
— В смысле? — не понял Боцман. — Мужик решил уволиться, а потом застрелился? Зачем?
— Никто не знает. В комнате тогда несколько человек было, а шефа не было, но всё равно все поняли, что это он. Ну, как-то заставил того охранника. Принудил. Внушение или…
— Постой! — перебил Боцман, сообразив наконец, что к чему. — Так это что, если маячки у всех… Так и на вертушке тоже?
— В вертолёте тоже маячок, — подтвердил Петр.
— А радиостанция здесь есть? — спросил Филин. — Чтобы Седой с лабораторией своей говорить мог?
Петр развел руками, сморщился и снова положил ладонь на бок. — Должна быть, не знаю. Дайте мне обезболивающее.
Гадюка остановился рядом с главарем, сложив на полу всё собранное оружие: две М-16, пара пистолетов, ножи, четыре гранаты, патроны.
— Где Жердь? — спросил Филин через плечо.
— Пошёл Огонька хоронить.
Филин посмотрел на пилота, и Боцман понял, что вожак принял важное решение. А ещё уяснил, что Филин вошёл в свое обычное среднее состояние. Сразу после возвращения в Зону на главаря как бы накатывала тёмная волна — он некоторое время был молчаливым и очень угрюмым, а ещё жутко грозным и каким-то нечеловеческим. Сейчас этот период совпал с почти непрерывной двухдневной погоней за Шульгой-младшим. Но потом главаря отпускало, и он превращался в обычного Филина, то есть обычного Филина-в-Зоне, который отличался от Филина-вне-Зоны и всё же был более разговорчивым, да и вообще более похожим на человека, чем «тёмный Филин», каким он становился сразу после возвращения в неё.
Уяснив это, Боцман с облегчением вздохнул. «Тёмный Филин» пугал, а такой, как сейчас, главарь устраивал его больше всего.
— Хочешь жить, Петр? — вкрадчиво спросил главарь. Пилот сглотнул, глядя в большие выпуклые глаза, кивнул.
— Это трудно, — продолжал Филин, и помощник отметил, что голос у него теперь не такой глухой и ухающий, как был ещё этим утром. — Нам тебя убить надо.
— Почему надо?
— Потому что свидетелей, которые всё это видели, — Филин жестом обвел лабораторию, — в живых не оставляют. Но ты всё-таки можешь выжить.
У Петра опять дёрнулось веко. — Как?
— Вызовешь сюда второй вертолёт.
— Второй вертолёт? — удивился пилот.
— Скажешь, тот из-за выброса упал у лаборатории. Шеф ранен, на лабораторию нападают зомби. Пусть присылают подмогу. Но немного, скажи: зомбей меньше десятка.
— То есть дело даже не в зомбях, а в том, что вертолёт из строя вышел, — вставил Боцман, догадавшийся, что придумал Филин. — Чтоб они сюда три вертушки с бригадами военсталов не прислали с перепугу.
Филин подождал, пока он закончит, и продолжал:
— С борта ты улетевший вертолёт сможешь запеленговать по тому маячку?
Петр снова кивнул.
— Тогда мы садимся в этот второй и летим за первым. И не убиваем тебя. Из нас никто вертолётом управлять не умеет, вот тебе и гарантия, что жив останешься: ты вертушку поведешь.
— А потом?
— Потом… та, первая, сядет где-то. Ты вторую рядом посадишь, и потом мы уйдём своими делами заниматься, а ты вали куда хочешь.
— Я поведу… но как? Там ведь будут… — Петр замолчал.
Бандиты внимательно смотрели на него. Пилот откинул голову, стукнулся затылком о край спинки и закрыл глаза, поняв: ему предлагают купить свою жизнь ценой жизни всех тех, кто прилетит на втором вертолёте.
— Нет, — сказал он и поглядел на дробовик в руках Филина. — Стреляй, я своих вам в лапы не отдам.
— Стрелять? — удивился Филин и отступил, вешая оружие на плечо. — Ты что, дорогой? Стрелять… Гадюка!
Гадюка встал между главарем и Боцманом, подняв большой нож с мелкими зубчиками на одной кромке.
— Никто не станет в тебя стрелять, Петр, — сказал Боцман и похлопал шагнувшего к пленнику Гадюку по плечу. — Мы с командиром к тебе вообще больше не подойдём. Просто Гадюка тебя на лоскуты сейчас резать станет. На такие, знаешь, полосочки, он это хорошо умеет. Потом шнурков себе из них наплетёт…
Петр заговорил, Боцман ответил ему, Гадюка ещё на шаг приблизился к стулу — но Филин больше не слушал и не смотрел на них. Он остановился между лежащим на полу мёртвым профессором и большим прибором у лежанки. Поглядел на тело, на торчащую из прибора длинную консоль со сломанным захватом. Этот мужик в белом халате был напуган ещё больше Петра. К тому же, в отличие от пилота, он умирал и знал это. Ну и, кроме прочего, Петр — кадровый военный, а этот — научник, интеллигентишка вшивый… Короче, надавить на него было легко. Собственно, и давить не пришлось, он и так всё выболтал, всё, что знал. А знал он многое: про «слизни», про «ментал»… И про бесконечность. И теперь Филин думал, очень напряженно думал. Он уже решил, что не будет продавать артефакты. Дело ведь, в конце концов, не в деньгах, дело во власти. Хотя, если подумать, то когда дело в деньгах — оно всё равно во власти. Ну а бесконечность, судя по всему, давала в этом смысле большие, широкие возможности.
* * *Летать над землями Отчуждения опасно. Куда опаснее, чем над обычным миром. Здесь существуют зоны повышенного и пониженного давления, а ещё — места уплотнения воздуха, которые пилоты называют карманами. Есть незримые воронки и воздушные фонтаны, бьющие, как полагал Тимур, над особо сильными аномалиями.
В общем, летать над Зоной — особое искусство.
Которым Растафарыч не владел.
Когда показалась граница Могильника, вертушку тряхнуло так, что она чуть не перевернулась, и пилот повел её на посадку.
Они опустились в месте, где вертолётам садиться вообще-то не положено, — на склоне холма. Хорошо, что тот был пологим.
Стащив наушники, Тимур сдвинул дверцу и первым выбрался наружу.
Конечно, у Могильника не было четко обозначенной границы. Никто не расставлял вешки, не втыкал полосатые столбы, не прокапывал контрольную полосу. С этой стороны условной границей Могильника служило длинное и узкое кукурузное поле. Ярко-жёлтая полоса тянулась недалеко от холма — сухо шелестели листья, постукивали на ветру початки. Дальше начиналась безымянная заболоченная речушка, лабиринт камышовых зарослей, островков травы, омутов и заводей стоячей, затянутой ряской воды.
