Лучший из худших - Дашко Дмитрий Николаевич

Начальство в такой день закрывало глаза на многие вещи, которые обычно считались нарушением дисциплины. Ко мне подходили парни из других взводов и рот. Они жали мне руку, хлопали по плечу, поздравляли, улыбались. Я улыбался в ответ, благодарил, а сам пытался разглядеть среди них моего убийцу. Как-то же он должен себя проявить? Фальшивой фразой, неестественным поведением, чем-то ещё, что насторожит меня и даст понять, что это он. Но либо киллер оказался талантливым актёром, либо психолог из меня так себе.

Я не стал выбрасывать «звёздочку», положил её к себе во внутренний карман. Даже не знаю почему, ведь вряд ли мне удалось бы её использовать по назначению.

Подошёл наш чемпион – Кострикин. Добродушно ухмыляясь, хлопнул меня по правому плечу с такой силой, что едва не вогнал по пояс в землю, словно былинный богатырь.

– А ты ничего так, толковый боец оказался. Когда в командировку поедем, попрошу, чтобы тебя в мой взвод перевели. Мне нормальные ребята позарез нужны.

Я улыбнулся. Похвала из уст такого человека значила многое.

– Спасибо! Но это уже начальству решать.

На мгновение я ощутил налёт грусти. Санников и Белов – унтера, с которыми я успел сдружиться – служат в учебном взводе. После выпуска меня переведут в другой, обычный взвод. Как часто я смогу видеться с ними? Как сложатся мои отношения с новыми сослуживцами? Так много вопросов, и все без ответа.

Следующий день после выпуска для вчерашних рекрутов официально считался выходным. Полагалось увольнение. Я встрепенулся. Снова, пусть ненадолго, попасть в город, забуриться в «Камуфляж», оторваться от души. Ведь у меня, благодаря бабушке и дедушке, теперь были деньги, причём довольно значительные. Гуляй – не хочу.

Снова подкатить к Ольге. Особист – я знал это точно – заступает на дежурство по батальону, в городе его не будет, так что никто не помешает нам поваляться на койке. После того как я нарочно сделал всё, чтобы порвать отношения с Василисой, снова захотелось женского тепла и ласки. Я чувствовал, как во мне закипает кровь и бушуют гормоны. Природа, она, зараза, такая, против неё не попрёшь.

Сунулся к взводному насчёт увала – и получил эпичный облом.

– Рядовой Ланской, вынужден вас огорчить: приказом командира батальона вам запрещены увольнительные в город и вообще нахождение вне расположения воинской части.

Я впал в лёгкий ступор.

– Ваше благородие, а могу я узнать причину этого запрета?

– Конечно, – кивнул взводный. – Господин полковник делает это в интересах вашей же безопасности, Ланской. Практика показывает, что стоит вам только покинуть часть, как у вас и, соответственно, у нас начинаются сплошные неприятности. Сидите на жопе ровно, рядовой Ланской. Вам всё понятно?

– Так точно.

– Тогда можете идти. И да, поскольку отдых вы всё-таки заслужили, я освобождаю вас от занятий и работ. Можете идти.

– Слушаюсь! – откозырял я.

Известие, что меня сделали «невыездным», меня огорошило. Нет, я догадывался, что какие-то краники после истории с бандитами мне перекроют, но чтобы настолько… Лишить законного увала – это же уму непостижимо!

Наверное, в иной, гражданской жизни, я воспринял бы это иначе. Наоборот, расценил бы как заботу обо мне. Подумаешь, не пустили в город, где меня могли съесть злые волки и убить нехорошие дяди. Но когда ты в армии, система ценностей меняется, ты смотришь на вещи под иным углом. И лишение увольнения казалось не заботой, а наказанием, причём незаслуженным. К тому же после недавней истории с покушением я не был уверен, что в части мне будет безопасней, чем в Череповце.

Полный гнетущих дум, я поплёлся в казарму (отныне мне, как полноправному солдату, было необязательно совершать все перемещения бегом). С личного разрешения взводного мне разрешалось валяться на кровати в дневное время. В другое время я сделал бы это с превеликой охотой: желание есть и желание спать были постоянными спутниками с первого дня службы. Но сегодня в сторону заправленной грубым шерстяным одеялом койки даже смотреть не хотелось.

Я сел на табурет и, прислонившись головой к спинке кровати, задумался. Даже глаза закрыл. Мысли лезли разные, в основном обидного характера. Я ощущал, как меня переполняют злоба и раздражение ко всему серому, зелёному и армейскому. Хотелось схватить табуретку, на которой сижу, расколотить её к такой-то матери, отпи-нать ни в чём не повинные кровати, повалить их, напиться, устроить мордобой и прочие акты вандализма.

– Лан, ты чего такой смурной?

Я открыл глаза и увидел перед собой Санникова. После того как мне довелось его выручить (о втором случае он даже не подозревал, считая, что ему просто повезло и бандиты о нём забыли, когда похитили меня), наши и без того хорошие отношения переросли в искреннюю дружбу.

– Да так… – неопределённо протянул я.

– Из-за увольнения расстроился? – Новости по казарме распространялись со скоростью света.

Я обречённо кивнул.

Санников хмыкнул:

– Нашёл из-за чего переживать. Неужели так в город хочется?

– Не то слово, – вздохнул я.

– Ну, это дело поправимо, – хохотнул он.

Я с удивлением уставился на него.

– Это как? Комбат лично приказал меня в увал не пускать. Думаешь, взводный осмелится нарушить его приказ?

– А кто говорит про увольнение? – снова непонятно улыбнулся он.

– Блин, я тебя вообще не понимаю!

– Да чего тут непонятного? В самоход пойдёшь.

– Чего?! – Мои глаза округлились от удивления.

– В самоход, говорю, пойдёшь. Я с дежурным по роте побазарю – он всё организует, чтобы тебя прикрыли. Думаешь, ты тут первый или последний?! Когда нельзя, а очень хочется, нормальные пацаны идут в самоход. Ты, Лан, не бзди: не знаю насчёт города, но в части тебя никто не запалит. Дежурный отметит тебя в журнале, на вечерней поверке за тебя крикнут. В общем, всё будет тип-топ. Ты, главное, сам в городе проблем не поимей.

– Но я буду в форме. Патруль поймает – и всё, звездец котёнку!

– Я, блин, ни хрена не понял: ты в город хочешь, или как? – нахмурился Санников.

– Хочу, мля!

– Вот, слышу слова не мальчика, а мужа! – обрадовался Санников. – На случай патруля у нас всё тоже продумано. Ты же не в форме пойдёшь, а в гражданке.

– Стоп! – вспомнил я. – Ты же сам говорил: это западло!

– Западло, когда в официальном увольнении переодеваешься, а когда в самоходе, сам бог велел.

– Причудливы твои дела, господи, – хмыкнул я, удивляясь своеобразным вывертам солдатской психологии.

– Запомни, Лан, в батальоне дураков нет! – поднял указательный палец правой руки ефрейтор и тут же дополнил: – А вот придурков хватает!

Никакая сила не могла остановить меня в этот момент.

– Что надо делать?

– Пошли в каптёрку, посмотрим, что из штатского можно тебе подобрать, – оглядев меня с ног до головы, изрёк Санников.

Оказывается, в каптёрке, в особом несгораемом сейфе хранился огромный запас «гражданки». Покопавшись в ворохе белья, можно было найти на любой вкус и размер.

– Главное, выбирай что-то неяркое и незаметное, – посоветовал Санников. – Чем меньше будешь бросаться в глаза, тем лучше. Оно, конечно, причесон у тебя типичный солдатский, но и на этот счёт есть армейское средство. – С этими словами ефрейтор нахлобучил мне на голову что-то вроде бейсболки с большим козырьком. – Увидишь кого знакомого, нахлобучивай кепку на глаза, чтобы ни одна зараза не опознала.

– Понял, – кивнул я.

Для первого незаконного выхода в город я облачился в серые спортивные штаны и тканевую куртку с капюшоном. Можно было запалиться на солдатском казённом нижнем белье, поэтому Санников велел надеть хлопчатобумажные трусы и майку из той же коллекции гражданской одежды.

– Слушай, как-то негигиенично. Вдруг до меня кто-то уже носил, – попробовал возмутиться я, однако Санников меня прервал:

– Конечно, носил. Но потом хорошо постирал. И ты так сделаешь, когда вернёшься с увала. Иначе такой пистон получишь, что башка в эти трусы провалится.