Николай Полунин - Орфей
Часть вторая
На потолке Ларисиванниной спальни действительно были набиты толстые поролоновые квадраты, как в «мягких комнатах» домов скорби, тут Кузьмич не соврал.
— Как вы думаете, Игорь?
— Простите?
— Марик совсем меня бросил? Такую… выродка. Но ведь я же этого не хочу. Что со мной! Это совсем-совсем не зависит от меня… ну, почти совсем. Раньше так не бывало, никогда! И с Мариком, и… до. Вы мне не верите? Я даже не знаю, как сказать. Поймите…
— Я вам верю, Лара, — сказал я мягко. — Я понимаю вас. — Я ничего не понимал. — На свете нет ничего окончательного. Кроме смерти. А мы с вами живы.
— Иногда кажется — я всю жизнь тут. Вот вспомнила с вами, а было на самом деле, не было, и со мною ли? У вас так не бывает?
— Сколько угодно.
Я вертел какой-то обломок мебели. Древесина «птичий глаз» — карельская береза. Да тут все из нее. Кровать, столик под венецианским зеркалом, плоский шкафчик, напоминающий фасад готического храма. Каждый из обитателей Крольчатника имел жилище по своему вкусу. Оно отражало сущность владельца. В комнате Ларис Иванны беспорядок, какой бывает только у людей, привыкших держать прислугу. Бедлам явный, тихий и полный, и видно, что к произошедшей катастрофе отношения не имеющий. Странным в голосе Ларис Иванны, когда она разговаривала со мной через дверь, было то, что доносился он сверху. Я представил стокилограммовую пышечку, прилипшую к потолку, как муха. Пришлось прикрыть неуместную улыбку.
— Вы сильно расшиблись, Лара?
Она махнула красивой полной рукой — что уж.
— Правдивый беспокоится о вас. Убежден, что от Володи добра не жди. Делает намеки, что кто-то еще против вас. Тут, в Крольчатнике. Это верно? Я могу быть полезен?
— Не говорите никому, что видели, вот и польза.
— Думаете, никто не знает? И что тут такого? Мы все…
— Может быть, кто-то и знает, но я не хочу, чтобы знал кто-то еще. У Саши обычная мужская ревность.
— Лариса, вас вызывали когда-нибудь за Ворота?
— Вы на обследование имеете в виду? Да, несколько раз, но в самом начале. Сперва я надеялась, что это Марик… Игорь, Володя, он, конечно, бывает немножечко слишком настойчив, а я только слабая женщина… Но я же живой человек, верно? А теперь совсем плохо. Вы понимаете, ведь именно из-за этого… Ведь если я… ну, с кем-то… потом… — Она обвела разгром вокруг. — Так ужасно чувствовать себя ущербной. Будто висит меч над тобой. Но милый Игорь, это начало случаться и просто так! — С восточным разрезом, глаза Ларис Иванны были как спелые сливы. Широко распахнутые, невинные и похотливые одновременно. — Ах, наверное, скоро обед! Милый Игорь, у нас, вы заметили, не в моде визиты, но может быть, как-нибудь заглянете? Не сегодня, конечно, но на днях, Вовик тут все приберет, приведет в порядок. Вечера бывают так длинны и одиноки… Хотя у меня случаются рецидивы…
Я был провожаем под воркование зазывающее и обещающее. Толстухи никогда не были моим сексуальным идеалом, но что-то подсказывало, что дальше слов у нас дело не пойдет. Хотя ее, так хамски брошенную ее говнюком Мариком куда-нибудь, пускай в подопытные кролики, лишь бы отделаться, было жалко.
— Примазываешься к общему пирогу? Давай-давай. Лариска — баба толстая, не убудет от нее.
Юноша Бледный сидел там, куда я его уложил. И дождичком его помочило. Правдивый в своей прежней ипостаси выразился бы куда конкретней.
— Не будьте пошляком, Владимир, если это только возможно для вас! — Я постучал мыском в его подошвы. — Поднимайся. Сходим до Семы, как он там.
— Зачем тебе Сема?
— Надо. Не виделись давно. На обед позовем, а то пропустит. Увлечется за мольбертом. Творчество, брат, почище наркоты затягивает, знаю, что говорю.
И ветерком Юношу продуло. Вокруг глаз засинели круги, которые к завтра почернеют. Я потрогал ухо.
— Говорит он… — Юноша собрал себя с травы. К Семиному коттеджу мы шли не дорожками, а напрямик. У Бледного вся спина и штаны сзади были мокрые. Дождь прекратился, парило.
— Володъ, что ты в столовой-то, помнишь? Лажанулся. Мужик вроде нехилый, дал бы мне в ухо прямо там. Не понимаю.
— Не понимает он…
С кривой ухмылкой Юноша вытянул двумя пальцами из нагрудного кармана стеклянную трубочку с белыми горошинами. Кинул две под язык. Я ему не препятствовал.
— С копыт не слетишь, Вова? На искусственной-то храбрости? Чего тебе здесь бояться? Володенька, кого? Я тебе горя не сделаю, мы все тут, как братья-сестры, да? Крольчатник наша альма-матер. Ведь некуда нам отсюда, да, Володенька? Попались, птички. А то выпустят? Чего тебе друзья-то твои за Воротами рассказывали, поделись с братом? А я про себя расскажу. В письменном виде, хочешь? Про тебя могу расписать все как есть. Хочешь, Володенька?
Подленький приемчик, а свое сделал. Юноша споткнулся, упал бы, не ухвати я его. Локоть, за который я держал, снова был как каменный. Как плечо тогда в столовой. По-видимому, на транквилизаторах — а что еще? — Бледному держаться было полегче,
— Как ты меня назвал, Вовик? Кто тебе про меня рассказывал? Я вам этого не говорил — почему я здесь. За Воротами сказали или тут? Кто?
Этюд, который я пытался разыграть, был списан со сцены «Кто с тобой работает? Кто еще с тобой работает?» из старого фильма про шпионов. Ничего лучшего в голову не пришло. За красными стволами мелькнула веранда Семиного домика, полускрытая кроной одной из сломанных сосен. Чтобы проходить, он обрубил пару самых крупных ветвей.
— Вовик… а, черт, глаза закатил!
Пришлось мне опять положить Юношу на травку, к Семе идти одному. На пороге валялась нечистая тряпка, приглядевшись, я узнал сорочку. Что интересно, и галстук при ней. Тот самый, стильный, и узел нисколько не ослаблен. Как он из нее вылезал? Дверь не заперта.
Не знаю, что я ожидал увидеть, но увиденное превзошло ожидания. У Ларис Иванны был просто «неприбранный интерьер», у Семы — первозданный хаос. Рука человека не касалась этого никогда. Две трети мастерской занимал огромный литографический пресс для эстампов, его тонкие штурвальные колеса до половины завалены всякой всячиной. Обвалившиеся полки. Груды сухих красок по всему полу. Я отметил, что нет тюбиков и банок, которыми бы он пользовался. И запах… Единственная протоптанная дорожка вела к очку, выпиленному прямо за махиной прессовального станка. В спальне было не чище, но тут Сема поддерживал хоть какой-то порядок.
Он лежал ничком, на слова и дерганье за уши не реагировал. Около кровати гадкие следы рвоты. Тело еще было мягким и теплым.
— Старик…
Я схватился щупать пульс, но Сема тоненько застонал. Стон перешел в горловой клекот, и его опять вырвало. Прямо мне на колени. Я потащил его, худющего, но тяжеленного.
— Вовка! — рявкнул Бледному, который сидел и озирался с видом человека, заснувшего в одном месте, а проснувшегося в другом, — мухой к себе или куда хочешь, но приволоки какой-нибудь детокситант. Есть у тебя? На базу свою сгоняй. Кто ж ему чего дал, дурню…
— Ка-какую базу еще?
— Ничейный дом, где ты «колеса» держишь. Думаешь, не видел? В Ворота к дружкам ломись. Кончается парень, его выводить надо!
— Марцефалем не делюсь.
Оставив на минуту Сему, я очень больно наотмашь хлестнул Юношу тыльной стороной ладони по разбитым губам и сломанному носу.
— Бегом, блядина, убью!
Что-то у него сработало. Пошатываясь, побежал. Вернулся очень быстро. Я поддерживал Сему за плечи, чтобы не захлебнулся. Мне все время хотелось почистить джинсы на коленях.
— Лемонтир, — бормотал Бледный, сноровисто разрывая пленку на новом шприце. Зубами отделил бюксик с иглой от ленты, в которой они лежали, как патроны в патронташе. Его всего потрясывало, но движения — как у действующего по экстренной программе автомата «Скорой помощи». — Метаболик, ничего психолептического. Резко снимает алкогольную интоксикацию Через два часа введу биотропин и витаминный комплекс. Утром — глицин, чтоб без похмелья обошелся
Тоненькая трубочка шприца сперва наполнялась бурым — кровью Семы, смешивающейся с лекарством, затем медленно выпускала смесь обратно в вену. Он действительно колет ему что говорит?
— Смотри, Володя, если с ним…
— Держи его! — просипел Юноша, наваливаясь. — Держи знай, черт!
Мы вместе придавливали Сему, пока не влилась последняя капля. Бледный отшвырнул шприц в кусты, и я на всякий случай проследил — куда. Он собирал разбросанные лекарства и пакетики с иглами. Движения его вновь сделались неверны.
— О себе бы подумал, если образованный такой, — сказал я. — Сгоришь ведь.
Юношу Бледного Володю мои слова отчего-то очень сильно рассмешили. Он сложился от смеха пополам. Мокрые волосы рассыпались. Отхохотавшись, убрал с лица длинные пряди, сплюнул.
— Пошел… — вяло ругнулся он. — Куда дальше гореть? И с Семой ничего страшного, небось очухается. Не в первый раз. Ему Наташка лосьон дала, у нее на плохом спирту, с кетонами… ну, ацетоном сильно воняет, понимаешь? Трехлитровая банка, ей Ксюха сбор трав посоветовала, для морды. Косметический то есть. Мог и втихаря увести, если у нее ночевал. Хотя за завтраком замечено не было, значит — потом…
