Даниэль Дакар - Фабрика героев
— Мэри, девочка, как приятно тебя видеть. Наслышан, наслышан… «Великая Стена», с ума сойти можно! Так и надо начинать карьеру, молодец. Мисс София гордится тобой, ну и мы тоже, за компанию. Ты хоть знаешь, что до тебя ни один бельтайнец не удостаивался такой награды?!
— Знаю, Дядюшка. Нас таких теперь пятеро и… — Джина с удивлением обнаружила, что капитан смутилась, да как! Далее уши покраснели.
— Никаких «и»! Их ордена — лишь отблеск твоего, потому что без тебя у них ничего бы не вышло, спорить будешь?
— Без них у меня тоже ничего бы не вышло, — мисс Гамильтон была столь же категорична, как и хозяин внушительной челюсти и полковничьих погон. — Рада тебя видеть, Шон. Ты, я смотрю, уже капитан? А проставиться?
— А ты чаще дома бывай! — рассмеялся крепыш, все это время пялившийся на Джину, и только теперь соизволивший перевести взгляд на Мэри, — А то Келли уже извелся — где Мэри, куда пропала, когда снова картишки скинем?!
Капитан шутливо развела руками. Выражение ее лица Джина не видела, но все построение позы говорило само за себя — Мэри Гамильтон разговаривала сейчас с друзьями, и премьер-лейтенант вдруг почувствовала себя лишней, как будто бы незваной явилась на семейное торжество.
— С Келли я свяжусь, Шон, только попозже, когда с делами разгребусь. Кстати, о делах: полковник, вам нужны хорошие пилоты?
— Мэри, Мэри… — В голосе седого звучала легкая укоризна. — Тебе ли не знать, что хороших пилотов — как и денег — лишних не бывает, бывают только запасные!
— Отлично. — Капитан взяла деловой том и оба ее собеседника мгновенно почуяли и приняли перемену, — В таком случае, полковник позвольте представить вам мисс Джину Кэтлин Кроули, моего второго пилота. Мисс Кроули, полковник Генри Морган, командующий планетарной полицией Бельтайна.
Джина коротко поклонилась, пробормотав «господин полковник» и теряясь под цепкими взглядами двух пар испытующих глаз. Мэри между тем продолжила:
— Собственно, мне следовало бы сказать бывшего второго пилота. Мисс Кроули уходит в отставку и не совсем представляет себе, чем же ей в этой самой отставке следует заниматься. Я подумала, что вы вполне можете найти общий язык.
Взгляды мужчин стали острыми, как клинки. Последовало короткое молчание, затем полковник, переглянувшись с крепышом, негромко, но веско спросил:
— Ты ручаешься за мисс Кроули, Мэри?
— Да, ручаюсь, — От абсолютной уверенности в голосе бывшего командира Джине вдруг стало холодно, и она пообещала себе, что сделает все возможное для того, чтобы эта уверенность оправдалась.
— Хорошо, — кивнул полковник, — твоего слова мне достаточно. Мисс Кроули, я рад буду видеть вас в офисе Департамента. По прибытии на Бельтайн сообщите мне о времени вашего визита. Мою секретаршу можете смело послать к черту. Планетарная полиция действии сильно нуждается в хороших пилотах, и мы будем рады опытному пополнению в вашем лице, большого жалованья я вам обещать не могу, но в сочетании с пенсией…
— Дело не в деньгах, господин полковник, — решилась, наконец, подать голос Джина, — дело и том, что я смогу летать…
— Сможете, мисс. Еще как сможете. Ваш командир летала у нас четыре года и, если мне память не изменяет, не жаловалась. Верно, девочка?
— Верно, Дядюшка. Думаю, моя протеже не заставит меня краснеть, а вас — сожалеть о том, что вы связались с нами обеими. Удачи вам, сэр, и ждите пополнение! — с этими словами Мэри прервала связь.
Джина пребывала в малоизвестном ей и от этого еще более живительном состоянии некоторого шока. Наблюдательная от природы — а психологи Корпуса не поленились в полной мере развить это качество, — она ясно понимала, что сейчас прикоснулась к запретному. Ее командир (язык не поворачивался даже мысленно сказать «бывший») определенно обладала связями, которые показались бы неподобающими любому армейскому офицеру. Одно упоминание о четырех годах полицейской службы — и хоть бы слово в досье! — чего стоило. И Мэри Гамильтон пошла на это, чтобы устроить судьбу случайно доставшегося ей второго пилота. Можете не сомневаться, господа, Джина Кэтлин Кроули не подведет своего капитана, и пропади пропадом все кастовые предрассудки.
— Джина, — негромко позвала Мэри.
— Да, командир, — отозвалась та.
— Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом разговоре?
— Так точно, капитан, мэм! — пришедшая и себя Кроули встала по стойке «смирно» и звонко щелкнула каблуками. — Я сделаю все, от меня зависящее, клянусь…
— Не клянитесь, премьер-лейтенант. Жизнь чертовски сложная штука. Просто делайте, что должно — и пусть будет, что будет.
— Сэр Джон Чандос?
— Возможно. Но в данном случае — я.
Короткое рукопожатие, еще более короткое объятие, сухой клевок в щеку — и Джина Кроули отправилась собирать вещи. Ее ждал Бельтайн, а Мэри Александру Гамильтон — Санта Мария.
Дон Эстебан Родригес повидал за свою долгую жизнь множество женщин. Да и смешно было бы «великому тангеро», как за глаза (а иногда и в глаза) называли его соотечественники, отрицать свой богатый опыт по женской части. Но такой, с позволения сказать, экземпляр попался ему впервые. Все началось того, что дон Эстебан пришел в полуденный час в базилику Сан-Антонио, дабы пригласить давнего друга, отца Гильермо, на чашечку кофе. К удивлению дона Эстебана, отец Гильермо был занят, хотя месса уже давно закончилась. Невысокий и пухленький, священник беседовал с человеком, чей рост превосходил его собственный на добрый фут, а наряд привел вспыльчивого дона Эстебана в бешенство. Против кремовой сорочки и темных брюк старый танцор ничего не имел, но берет? В храме Божием? Эти инопланетники вконец обнаглели! Почему он решил, что пред ним именно инопланетник, дон Эстебан сказать не мог. Дело было не только и не столько в росте — он и сам был довольно высок. Скорее, тут играла роль неуловимая чуждость силуэта и манеры двигаться: незнакомец как раз склонился над рукой священника. В следующую секунду он распрямился, повернулся лицом к дверям храма, и опешивший дон Эстебан едва успел набрать в горсть святой воды из стоящей у выхода резной каменной чаши и протянуть ее сеньорите… да, несомненно, именно сеньорите. Сразу становилась понятной непривычная снисходительность отца Гильермо: в отличие от мужчины, женщина не должна была появляться в храме простоволосой, так что правила были соблюдены. Хотя в данном случае о волосах речь не шла. Их попросту не было. Брови были, ресницы — заслуживающие, кстати, самого пристального внимания, не говоря уж о глазах — тоже, а вот волос не было. Совсем. Да и крест, то ли напыленный, то ли наколотый на правом виске, смущал отнюдь не привыкшего смущаться сеньора Родригеса. Сеньорита приблизилась к нему, окунула кончики пальцев в подставленную горсть, перекрестилась, коротко, по-военному кивнула в знак благодарности и вышла на яркое солнце, оставив дона Эстебана растерянно моргать в полумраке базилики.
Второй раз странная сеньорита встретилась дону Эстебану на площади Сан-Себастьян. Был вечер субботы и площадь заполнили танцующие пары. Зазвучала «Деакшзу», и он, с удовольствием глядя на тангерос, почти невольно подпел хриплому баритону:
— Как мне быть?
Смогу ли тебя забыть,
Твою улыбку
И взгляд очей зеленых?
Кровь кипит,
И муки душе сулит,
О как мне быть?
Не могу я забыть:
Твои глаза, как две ярких звезды
Горят во тьме.
Руки твои, словно крылья.
Нет, не верю я,
Что ты неверна,
Пусть говорят, что хотят…[1]
Самому сеньору Родригесу давненько уже не доводилось испытывать ревность, но старинная мелодия до сих пор брала за душу. И именно в тот момент, когда он уже готов был, снисходительно улыбаясь, ответить на призывную улыбку одной из стоящих на краю площади дам, взгляд его наткнулся на знакомое лицо. Равнодушное, слишком равнодушное для черной, звериной тоски, готовой выплеснуться из абсолютно сухих, но тем не менее плачущих глаз. Не должна женщина так смотреть на танцующих, иначе чего стоят окружающие ее мужчины? Дон Эстебан подкрутил седые усы, приосанился и решительно направился к кофейне «Филипп Гонсалеса», резной столбик террасы которою и подпирала в данный момент девушка, умеющая плакать не глазами, но сердцем. Это качество редко встречалось на Рах Мехшапа, где легко плакали и женщины, и мужчины, но именно по причине обыденности такого выражения эмоций за слезами редко стояло чувство. А сердце сеньориты готово было разорваться, уж это-то синьор Родригес видел совершенно ясно. Торопливо раскланявшись с доброй дюжиной знакомых, которым вот именно сейчас понадобилось перекинуться с ним парой слов, знаменитый танцор приблизился, наконец, к цели. За это время выражение лица упомянутой цели совершенно не изменилось, оставаясь по-прежнему нарочито отрешенным. Сеньор Родригес деликатно откашлялся, привлекая к себе внимание:
