Антон Первушин - Небо Атлантиды (Операция «Форс-мажор»)
Подполковник помолчал, собираясь с мыслями. Стуколин хотел что-то сказать, но Константин остановил его решительным взмахом ладони.
– Самое ужасное заключается в том, – продолжил Громов, – что третья, «холодная», мировая война не закончилась. Точнее, нет, она закончилась, но не существует документов, в которых было бы чётко расписано послевоенное статус-кво. То есть непонятно, кто победитель, кто побеждённый. Из-за этого возникает путаница не только в исторических трудах, но и в головах. Американцы, я даже не сомневаюсь в этом, убеждены, что они, США и НАТО, победили. В России, наоборот, многие полагают, что поражение это временное, тактическое отступление, а завтра всё вернётся на круги своя. Тем не менее признаки военного поражения России налицо. Утрачены территории, сокращается и ещё будет сокращаться армия, экономика и производство лежат в руинах, богатства извлекаются только из недр и тут же утекают на Запад. Всё это известно, но мало кто хочет признать, что это именно последствия поражения в Холодной войне. Статус «сверхдержавы» сохранился за Россией, а потому многие её граждане искренне возмущены тем, что бывшие противники распоряжаются в послевоенном мире без учёта их мнения. Должно смениться поколение, а лучше целых два поколения, чтобы мы наконец признали своё поражение и, уже танцуя от этой печки, стали бы строить новое государство, основанное на новых для России принципах. Что это будут за принципы – Бог весть, но, надеюсь, они не приведут к гибели страны, а, наоборот, вернут её гражданам гордость за себя и за землю, на которой они живут. Говорят, есть такой закон: дети победителей теряют, дети побеждённых приобретают. Поражение учит, поражение стимулирует, поражение позволяет произвести переоценку ценностей…
Но мы пока не признали своего поражения. А потому очень опасны планы, подобные вашему «Форс-мажор». Когда-то, в начале девяностых, мы верили, что если перекроим свою государственную систему по западному образцу, если сделаем то, о чём нас просят, если уйдём из подчинённых нам стран – нас оценят, примут в клуб, станут уважать, как равных. Мы допустили серьёзную ошибку. В большой политике действуют другие законы. Наше желание жить со всеми в мире было воспринято как капитуляция. Наше желание перестроить государство – как неумение жить своим умом. Наше желание дать малым народам свободу – как приглашение чужаков к большому столу, за которым делят сферы влияния и новые рынки. Мы не учли инерцию мышления тех, кто всю жизнь готовился к войне с Советским Союзом. Мы не учли, что нельзя просто так остановить военную машину, созданную вроде бы для защиты свободы и демократии, но на самом деле не имеющую никакого отношения к свободе и демократии. В итоге мы получили не просто поражение в Холодной войне – мы получили новый предвоенный период.
Вы обещали, госпожа Олбрайт, рассказать нам подлинные подробности плана «Форс-мажор» и, надеюсь, расскажете. Но уже одно то, что у этого плана есть «легенда», которую вбивают в головы будущих его исполнителей и которая предусматривает военное вторжение в Россию, заставляет задуматься о многом. Вполне может статься, что завтра вы заполучите своё Копьё Судьбы и план будет приведён в действие. Машина, запущенная в годы Холодной войны, выполнит свою задачу и сделает наше поражение фактом, от которого уже нельзя будет отмахнуться, потому что на наших улицах будут стоять чужие танки, а в нашем небе будут барражировать чужие самолёты. И вот это вполне может привести к «концу света». Потому что мы – не поколение побеждённых. Мы никогда не признаем вашей победы. И мы способны сжечь весь мир, лишь бы не признать вашей победы. Вот это вы должны понять и хотя бы на пятьдесят лет оставить нас в покое…
Стуколин молча зааплодировал, а Олбрайт покачала головой:
– Нет, этого я не понимаю. Вы хорошо говорить, не как большинство офицер, но я не понимаю… Вы согласитесь драться, даже если у вас не останется ничего? Даже если против вас будут все страны мира?
– Тем хуже для этих стран, – сказал Громов. – Тут уж ничего не поделаешь, госпожа Олбрайт. Такими нас вырастили, такими мы и в могилу уйдём.
– Нет, не понимаю…
Тут на полу зашевелился Золотарёв.
– «Отступать некуда, – процитировал он хриплым со сна голосом, – позади Берингов пролив!»
Затем рывком поднялся и тоже сел к столу:
– Чайком балуетесь? Мне тоже налейте.
Когда ему налили, Сергей, жизнерадостно улыбаясь, сообщил:
– Сплю себе, значит, сплю, и вдруг сквозь сон слышу: поколение, мол, непобеждённых, не признаем, значит, вашей победы, сожжём весь мир. Интересно мне стало, о ком это, вот и проснулся.
– У тебя ещё куча времени в запасе, – сказал Громов, взглянув на часы. – Досыпай.
– Нет уж! Должен же кто-то госпоже Олбрайт объяснить, почему мы такие непреклонные. Хотя, скажу я прямо, подполковник, никакого отношения это не имеет ни к России, ни к Советскому Союзу. Тут другое – глубже и куда серьёзнее.
– Вот как? – Громов сложил руки на груди. – Если госпожа Олбрайт не возражает, то мы все внимательно слушаем.
Мадлен Олбрайт не возражала, и тогда Золотарёв, прихлёбывая из чашки, повёл свой рассказ.
Железное кольцо и ножик с чёрной рукояткой
История, рассказанная майором Сергеем Золотарёвым на родовом хуторе Бачинскайте близ Шяуляя (Реконструкция и литературная обработка – Антона Кадмана)
…Начать бы следовало с неандертальцев. В худшем случае – с кроманьонцев. Но я начну с конца, то бишь с человека современного, к числу которых, вроде бы, принадлежу по праву происхождения. А про неандертальцев, если вы мне напомните, как-нибудь в другой раз.
Итак, человек современный в моём лице закончил лётное училище и записался по выпуску в один из сибирских гарнизонов чуть ли не на самом краю России. Глупость, конечно, но другие по молодости и не такие глупости совершают. А мне хотелось послужить в настоящей боевой части, полетать на настоящем боевом истребителе, а если повезёт, то и с китайцами чуть-чуть повоевать – фантазии юности.
Гарнизон назывался Медвежий, а потому в народе его именовали «Медвежьим углом» или просто «Углом». Прибыл я туда в начале сентября, и сразу понял, что совершил большую ошибку. Глушь эта была непредставимая. До ближайшего населённого пункта – триста километров, вокруг тайга, дичь и жуть. Быт в гарнизоне был совершенно неустроен и это, казалось, никого не волновало. Поселили меня в «квартире», которая представляла собой комнату в бараке площадью в восемь квадратных метров, – вошёл я туда со своим чемоданом и сразу затосковал.
Но делать нечего: назвался груздем – полезай. Впрягся я в службу быстро. Познакомился с личным составом, «проставился» офицерам, прошёл программу подготовки и летай себе на здоровье.
Тут надо сделать отступление и сказать, что гарнизон был укомплектован истребителями «МиГ-25» – машинами уникальных возможностей, но созданных специально для глобальной войны, на тот редкий случай, если на нас попрут волны высотных бомбардировщиков. Как перехватчик в современных условиях он не слишком эффективен, и нас использовали в качестве резерва, а потому мы не столько следили за небом – на это существовали гарнизоны ПВО – сколько устраивали «демонстрации мощи», то есть взлетали всей армадой и реяли с гордым видом, пока топливо не кончится. Ну и разумеется, плановые полёты на получение следующего класса и тэдэ, и тэпэ.
Так вот, кроме «МиГов» и пары вертолётов, в гарнизоне имелся старенький, латанный-перелатанный «Ан-2» для разведки погоды и полётов за почтой. И пилотам у него был Станислав Андреевич Богданов – старый дед, лет за пятьдесят уже, хромой и почти что кривой: от возраста у него левый глаз стал плохо видеть. По правилам-то его списать давно должны были, но дед держался за небо будь здоров, до маршала Савицкого со своими претензиями дошёл и оказалось, что они когда-то служили вместе, – в общем, разрешили деду летать, но в дальнем гарнизоне, где проверки лётной пригодности проводятся крайне редко.
Имелось у Богданова и прозвище своеобразное. Если кто не знает, у пилотов реактивной и поршневой авиации разные нормы питания. В частности, на завтрак «реактивщикам» дают два яйца, а «поршневикам» – одно. Вот девчата из лётной столовой его и прозвали: лётчик с одним яйцом. Не думаю, что у Богданова были какие-то проблемы с его «хозяйством», кроме старческой импотенции, но прозвище прикрепилось намертво, как и логичное сокращение от него – Однояйцовый.
Что ещё о нём сказать? Этот дед был знатным охотником, типа Дерсу Узала местного разлива, а потому с ним водили дружбу все старшие офицеры гарнизона. Он и места звериные знал, и охоту дня на три мог организовать, и меню наше скудное свежатинкой разбавить. Короче, очень полезный человек.
Однако впервые я обратил внимание на «однояйцового» деда не потому, что он возил почту или уходил в тайгу с карабином, а при довольно странных обстоятельствах.
