Шимун Врочек - Питер
История — это неприятности, которые случились с кем-то другим…
* * *Иван лежит лицом вниз и думает.
В данный момент у этого положения даже нет конкурентов. Если Иван сядет, ему будет плохо, и его будет тошнить.
Если встанет — он просто потеряет равновесие и вернется в точку покоя.
Если попытается подтянуть ноги под себя, голова окажется ниже, чем сердце, кровь прильет к мозгу и Иван, скорее всего, просто потеряет сознание.
Нет, думает он. Какой интересный пол. Какой мрачный, жесткий, темный и холодный бетонный пол. И я на нем лежу. Внутри Иван чувствует ссохшийся, угловатый комок. Это желудок. Он болит. В данную минуту все можно выразить простыми словами. Вот печень. Она ноет. Вот голова — она думает. И болит, конечно. И кружится. Но в принципе, все просто — Ивану плохо.
Нет, лучше так. Ивану задумчиво.
Усилием воли он закрывает глаза и заставляет себя спать еще. Такое запихивание в сон, как патрон в патронник при открытом затворе. Р-раз. Идет туго, но идет. Иван спит.
Закрываем затвор.
Диггерам перед заброской положено спать двадцать четыре часа. А лучше сорок восемь. Потому что наверху не спят.
После заброски сколько хочешь. Если вернешься. И не забыть отлить на «герму» — это хорошая примета.
Но сейчас Иван не готовится к заброске, а просто спит. В крови у него повышенный уровень токсинов, пониженное содержание кальция и витамина С. Легкое обезвоживание в целом. Мерцающий ритм сердца. Последствия алкогольного отравления. Впрочем, по-русски это называется: хорошо вчера врезали.
Иван спит. И одновременно не спит. Видения и кошмарные твари где-то рядом, за стеклянной стеной, а сейчас он думает.
Все кончено. Все кончено.
Пищевод болит, словно вчера они пили кислоту. Иван спит, перед ним проплывают лица вчерашних собутыльников. Не лица — хари.
«Пей, бордюрщик», — говорили они и подставляли кружки. Темная жидкость льется из мешалки, воняя ацетоном. Рука, заросшая рыжим волосом. Под ногтями залежи каменного угля. Иван снова видел, как кто-то — возможно, он сам — протягивает руку и высыпает в эту рыжую подставленную ладонь горсть латунных и биметаллических цилиндриков. Пачки таблеток. Патроны, думает Иван в запоздалом приступе тревоги, антибиотики… черт. Он почти просыпается, но продолжает спать.
Надеюсь, это только сон. Иван надеется, что проснется, а патроны на месте, антибиотики на месте, сам он одет, цел, невредим и готов идти дальше.
Дальше, дальше, дальше…
Снова кружка, жидкость, ацетон, пылающая гортань. Потом он видит себя блюющего в санузле. Свободу попугаям! Дальше провал.
Иван спит и очень-очень надеется, что это был сон.
Голоса.
— Где твой бордюрщик?
— Вон дрыхнет.
Голоса приближаются. Это тоже сон.
— Блин, ароматец тут у тебя. Сколько их здесь? — голос с тягучей ленцой, повелительный.
— Шесть человек на палатку, — отвечает другой голос с обидой. — Все, как положено.
— Смотри, проверю… Этот?
— Этот.
Иван думает во власти дремы, что нужно встать и что-то сделать. Возможно, драться.
Потом думает: а зачем?
И продолжает спать.
Всплеск боли. Огненная кровавая гора образуется, вырастает в его ребрах. Иван переворачивается на спину. Он даже кричать не может, только открывает рот, как рыба. Вспышки перед глазами, как пятна автоматных выстрелов в темноте туннеля. «Вперед!», «Бей москвичей!», «Огонь!».
В ответ летит «Питерцы уроды!». И пулеметная кантата, разрывающая уши.
Иван открывает глаза. Все плывет и качается. Над ним нависает лицо.
— Очнулся, родненький? — говорит лицо ласково.
Толстая, изнеженная харя. Где-то он ее видел? Вчера? Иван щурится. Вчера — пустая зона памяти. Ничего. Кроме смутных воспоминаний о каком-то сне, нет ничего. Только боль в боку и эта ласковая харя.
Иван смотрит и молчит. Пока он еще во власти тишины и пустых, незаполненных клеток памяти. Как многоярусные койки в заброшенном бомбаре. Только запах гнили, заброшенности и плеск воды, когда переставляешь ноги в резиновых сапогах.
Харя наклоняется, занимает все видимое пространство. Иван думает, что еще чуть-чуть и она заполнит собой все метро, выдавит Ивана на поверхность. А потом и там все заполнит.
— Кто… ты? — говорит Иван непослушными губами.
Голос гулкий, как из цистерны резервного запаса воды. Ее использовали сразу после Катастрофы, потом забросили. Иван тогда с Косолапым рассматривали ее, переходя из помещения в помещение. Пляшущие лучи фонарей. Это, кажется, был бункер на Приморской. Или нет?
— Вставай, родненький, — сказала харя. — По твою душу я. Идти пора.
Иван сфокусировал взгляд, заморгал, чтобы хоть чуть-чуть подстроить резкость.
Так и есть. Харя отдалилась, теперь это был мужик в сером городском камуфляже с заплатами на коленях, он сидел на корточках, положив руки на автомат. Иван сглотнул. Руки у мужика буйно поросли рыжим курчавым волосом.
— Куда? — спросил Иван. Чертов сон оказался не сном. Сколько я вчера прогулял? Как у них тут принято? Долговая яма? Или порка медным проводом, как на Садовой-Спасской?
Сесть было ошибкой. Мозг просто взорвался. Иван застонал.
— У-у… — сказал мужик. — Как тебя корежит-то… Ничего, сейчас пройдемся, там оклемаешься.
— Куда идти? — Иван примерился, куда прыгать, чтобы свалить мужика. Если чугунная голова, конечно, позволит… черт, надо!
Мне нужно домой, подумал Иван.
Я за это глотки буду рвать, предупреждаю.
— Да тут недалеко, — сказал мужик. — Оформим тебя честь по чести. У нас, все как положено, родненький, ты не думай.
Чертовы уроды. Иван сделал вид, что собирается подняться, подтянул ноги — в желудке вспыхнула боль, перед глазами все поплыло — сейчас, сейчас. Иван уперся руками в пол. Один прыжок… Мои любимые конфеты…
— Все без обма… — мужик не договорил.
Иван в длинном прыжке подкатился ему под ноги. Ощущение — словно мозги забыли закрепить, и они шарахнулись о стенку черепа со всей дури.
Но мужик не успел среагировать… Иван сбил его ударом под голени, тело в сером камуфляже упало рядом — бум! Хэканье. Иван перекатился, сел на него верхом, вырвал оружие из рук (смотри ты, «абакан», совсем зажрались, сволочи) и нацелил автомат мужику в голову. Под задницей у Ивана было твердая поверхность, пластины. Бронежилет, смотри-ка. Круглая харя расплылась в удивлении, рот открылся. Глаза огромные.
— Не… не стреляй!
— Куда ты меня собрался сдавать, а?! — Иван переключил предохранитель, положил палец на спуск.
— Что?!
— Куда вести меня собрался?!
Рот растянулся в удивленной полуулыбке-полугримасе.
— Так ты же сам хотел?
Пам-пара-пам. Мои любимые конфеты: бато-ончики.
— Куда хотел? — теперь Иван раскрыл рот. — В камеру?!
Мужик заморгал.
— Какую камеру? Ты же сам просил провести тебя в обход Восстания на синюю ветку! Через Сампсониевскую и Ботаническую. Я, блин зараза, не напрашивался. Сейчас оформили бы у коменданта договор и пошли. Забыл? Ты же мне вчера даже аванс выплатил!
— Я? — Иван заломил бровь.
Действительно, что ли? Он чуть сдвинул ствол автомата в сторону.
— А кто? — удивился мужик. — Ну ты и псих! Допился до белочки, да? Говорил я тебе вчера, много не пей. Нам пешком топать до фига и больше.
Вот оно что.
Иван подумал, встал. Поставил «абакан» на предохранитель. Башка трещала уже не так сильно. Вот что хороший выплеск адреналина делает. Резко оздоровляет организм.
Иван посмотрел на рыжего и протянул руку.
— Вставай, — велел он. — Как твое ничего?
* * *Через два часа, подписав договор у коменданта Выборгской, худого остроносого старичка в вязаной телогрейке, и наскоро перекусив, они выступили в поход.
Иван шел и мучился от похмелья.
— Эти станции собирались строить, но так и не построили, — рассказывал Виолатор, шагая в темноту. — Сампсониевская и Ботаническая. Сладкая парочка. Но туннели сделали. Еще должна была быть станция Средний проспект, это переход на Васю.
— Я знаю, — сказал Иван. Башка трещала немилосердно. — То есть… я слышал об этом.
Вил качнул головой.
— Ее тоже не построили. Даже туннель не довели до нее. Зато на Васильевский остров оттуда можно попасть — если туннели не затопило окончательно. Там был траволатор под Невой.
— Что было? — слово было своеобразное. Нечто среднее между «травма» и «эскалатор».
— Траволатор. Такой эскалатор — только не вверх или вниз, а по прямой. Бегущая дорожка. Встал себе и едешь. Но они, конечно, давно уже не работают…
Мысль добраться сразу до Василеостровской показалась Ивану заманчивой. Но что я там буду делать?
Таня. Иван прикрыл глаза, справляясь с головокружением.
