Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Старик прошептал что-то своим беззубым ртом и улыбнулся. Его глаза загорелись.
Джон осенил лоб умирающего крестным знамением и поднялся. Соскочил на рельсы и включил фонарик.
Слабо освещенный туннель открывался перед ними, как путь в неизвестность.
— Идем, — произнес он.
Старик повернул голову вслед. Он смотрел на красивую девушку, шедшую рядом с ними. Она была похожа на его жену, умершую двадцать лет назад. Перед тем, как исчезнуть, девушка ему улыбнулась.
Старик закрыл глаза.
В темноте галереи, всего в нескольких шагах от него, мыши ждали, когда он перестанет двигаться.
Когда чужаки покинули дворец, король мамбо сел за стол. Он взял в руки одну из красных пешек, повертел ее и поставил обратно на карту. Опрокинул ударом ногтя. Проделал то же самое с остальными. Некоторые пешки скатились со стола, другие остались лежать на карте.
— О чем ты думаешь? — тихо спросил его Маркос.
— Я думаю об этой бомбе.
— Да.
— Я думаю, что это приобретение отлично дополнило бы наш арсенал. Как и бронежилеты, автоматы и боеприпасы. Кроме того, я думаю, что после победы над Сынами Гнева мы могли бы немного пересмотреть условия соглашения с нашими союзниками…
— После победы над Сынами Гнева? Ты правда думаешь, что это возможно?
— Еще час назад я бы ответил тебе отрицательно. А теперь отвечу: «не исключено». Ты видел, на что способен этот священник. Если то, что он говорит, — правда, если он действительно пришел в Милан пешком, я могу поверить во все, что угодно. Думаю, что будущее заключает в себе неограниченное число возможностей. Неограниченное.
— Вот и прекрасно. Только можно я попрошу тебя кое о чем, папа?
— Смотря о чем.
— Когда мы пересмотрим наше соглашение… Отдашь мне того придурка по имени Вагант?
— Если хочешь. Считай его моим рождественским подарком в этом году.
Хищная улыбка Маркоса Васкеса никак не отразилась в его жестоких злых глазах. Они были похожи на два холодных камня.
Глава 19. В пути
Пройдя последний блокпост через сто метров после маленькой станции Кайроли, на которой не было почти никого, кроме людей в форме, они попали в совершенно неосвещенное пространство. Охранники, которых, видимо, каким-то образом предупредили о появлении путников, снабдили их картой минного поля, которое начиналось сразу за последним заграждением. Идя по отрезку, освещенному светом последней лампы, Джон и раввин чувствовали на себе взгляды.
Дэниэлс был поражен увиденным на станции.
Многообразие стало редким зрелищем в рожденном катастрофой сером мире. Когда-то венецианский купец по имени Марко Поло написал книгу о своих путешествиях по Востоку, в которой рассказал о чудесах и странностях, встретившихся ему на пути. В мире после Страдания совсем разные культуры и образы жизни могли разделять всего несколько километров. И судя по тому, что успел увидеть Джон, мир снова стал невероятно разнообразным. Будучи очень любознательным человеком, он воспринимал все, что видел, как очередной штрих, помогающий сформировать цельный образ культуры людей, среди которых он в данный момент находился. Куда бы он ни направлялся, всегда собирал о новом месте всю доступную информацию, как будто имел дело с неким ценным предметом, разбившимся на множество мелких осколков. Джон расспрашивал о деталях, казавшихся его собеседникам незначительными, и в итоге составлял представление о том, как сформировалась та или иная субкультура. За недолгое время, проведенное в Городе, Джон успел заметить, что это сообщество в значительной части основывалось на переработанных и доработанных инфантильных моделях поведения и представлениях. Определенные словесные обороты, распространенные в Городе жесты были характерны для детей, выросших без примера взрослых. Само понятие материнства и отцовства в Городе приобрело весьма своеобразную форму: дети, едва отлученные от груди, сразу же отправлялись в Школу — своего рода приемную семью, преподаватели которой играли роль родителей. Складывалось впечатление, что жители Города так и не научились быть отцами и матерями. Сама их религия, основанная на двойственной фигуре Дяди, была инфантильной, как и отсылки к персонажам сказки о Питере Пэне. С другой стороны, кем же и были они, как не потерявшимися детьми?
Судя по тому немногому, что Джон успел увидеть у Чинос, их культура развилась на подростковых моделях поведения. Одежда и прически были очень вычурными — насколько это вообще возможно в мире, где последняя бутылка шампуня была произведена двадцать лет назад. Одежда была гораздо легче той, что носили в Городе и даже в Новом Ватикане. Основу костюма составляли штаны из мешковины, выкрашенной в синий цвет под джинсу. Время от времени попадались и настоящие джинсы. Это было самое настоящее сокровище. Например, джинсы носили король и Маркос. На короле были знаменитые Levi’s 501. Типичный наряд дополняли черная майка и куртка из искусственной кожи. Как поведал Джону торговец на рынке, искусственную кожу они добывали из старых диванов и кресел. Их тщательно свежевали, как животных, до последнего миллиметра обивки. Иногда, добавил торговец, случалось находить и мебель, обитую настоящей кожей, но это уже был совершенно бесценный, крайне редкий товар. По крайней мере, сам он никогда не встречал ничего подобного.
Несмотря на то что Чинос создавали много шума и часто преувеличенно хвастали своим могуществом и цивилизованностью по сравнению с соседними поселениями, по мнению Джона, они не были злым народом. Наверное, если бы было время пожить среди Чинос, они бы даже понравились ему. Две этнические группы, составлявшие сообщество, по-видимому, объединились без затруднений, на основании своеобразного разделения труда: китайцы больше занимались торговлей и промышленным производством, а латиноамериканцы — выращиванием грибов, разведением мышей и военной службой. Однако строгого разграничения не существовало: некоторые латиноамериканцы занимались торговлей, а некоторые азиаты агрокультурой. Только войско, по-видимому, состояло исключительно из латиноамериканцев. «Интересно бы узнать, почему», — подумал Джон. Но сейчас у него были более насущные и важные вопросы.
Некоторое время шли молча. Единственным звуком, слышавшимся в темноте, был звук их собственных шагов, эхом отражавшийся от стен туннеля.
— Джон, — окликнул раввин.
— Да?
— Я думаю об одной вещи. Хочу тебя спросить.
— Давай.
— Это касается твоей религии. Ты все еще чувствуешь себя католиком? Я хочу сказать, ты еще подчиняешься папе и все такое? Проводишь мессы?
— Папы больше нет. А мессы да. Я провожу мессу каждый раз, когда появляется возможность.
— Папы больше нет?
— Нет. Наша миссия в Венеции была связана именно с этим.
Некоторое время Самуэль молчал. Потом он сказал:
— И все-таки, ты по-прежнему считаешь себя католиком?
— Думаю, да. Да.
— Я просто думал… После всего произошедшего… Может быть, это один из тех моментов, когда Церковь может измениться. Я имею в виду новые формы христианства. Эта катастрофа могла бы стать почвой для обновления веры. Когда-то я читал книгу о раннем христианстве. В ней говорилось, что на протяжении нескольких веков существовало бесконечное множество вариаций христианства. Были, например, докетисты, эбиониты, гностики, маркиониты и многие другие. В конце концов победили протоортодоксы, чья версия христианства стала религией Римской империи. Но если бы победил какой-нибудь другой вариант, история развивалась бы совсем по-другому.
— Можно сказать, да. Ты что-нибудь знаешь об Аквилейской церкви?
— Нет.
— Она была основана в Александрии. У нее был собственный символ веры, отличный от Никейского, и довольно странная, на наш взгляд, форма проведения богослужения: их мессы пелись, как госпел, а проводившие их танцевали. Одного из их епископов за его танцевальные таланты даже стали называть elegans.
— Сильно.
— Погоди, это еще не все. Они проводили богослужение не по воскресеньям, а по субботам, как вы. В этом проявилось восточное происхождение нашей Церкви, основанной евреем — апостолом Христа. Представь себе: традиция считать священным днем субботу сохранялась в фриульских деревнях вплоть до Тридентского собора, когда местный клир и Инквизиция искоренили ее.
— Вы много потеряли. Эта маниакальность, с которой Церковь искореняла разные ростки, чтобы вырастить скучный английский газон там, где мог бы благоухать цветник…
— Прости, что перебиваю тебя, Самуэль. Но я тоже хотел бы спросить тебя кое о чем. Как тебе удалось собрать вместе столько евреев? Не знал, что в Милане была община. Я думал, их очень мало.
Смех раввина заполнил темное пространство туннеля. Это был смех человека, которому действительно от души смешно.
