Анна Калинкина - Метро 2033. Хозяин Яузы
Старуха многозначительно молчала, всем своим видом показывая, что ей-то все известно, но она больше ни словечка не проронит. Федор нагнулся к ее уху:
– А про какого зверя ты толковала Верке? Который мой след учуял?
Старуха молча затряслась. Федор понял, что на эту тему ничего вытянуть из нее не получится, сунул ей еще патронов и пошел прочь. На душе было муторно. Он сам не знал, зачем взялся ее расспрашивать.
«Шесть пальцев на руке, – похолодев, сообразил он вдруг. – Да ведь и у Кошки тоже было шесть пальцев». Ему стало страшно. Зачем он только взялся ворошить те старые тайны? Лучше не лезть в это дело. Но почему-то не давал ему покоя этот мертворожденный Веркин ребенок. Мертворожденный ли? И еще эти странные слова: «Зверь взял его след». Конечно, скорее всего, это старухины бредни, но чем-то зловещим и безысходным отозвались в нем эти слова. И еще смутил его страх, неподдельный страх в глазах старой ведьмы, когда она изрекала свои пророчества.
Когда он вернулся в палатку, которую привык считать домом, Верка сидела хмурая.
– Ты о чем со старухой говорил? – спросила она.
«Уже донесли», – понял он. И это его разозлило. Что ж, она теперь так и будет за ним шпионить? И ему нельзя ни с кем словом перекинуться так, чтоб это не стало ей тут же известно?
– Какая тебе разница? Захотел – и поговорил, – буркнул он. – Про какую-то ерунду, я уж и не помню.
Верка замахнулась на него – это было что-то новое. Он легко перехватил ее руку, она дернулась, пытаясь вырваться, халат распахнулся. Федор заметил мелкие морщинки у нее на шее – он и раньше их замечал, но сейчас это особенно неприятно подействовало на него. «Старая она уже, – подумал он. – Теперь вот и драться уже пытается. Думает, я к ее юбке надежно привязан. Уходить пора».
Да и не в возрасте Веркином было дело. Просто чувствовались в ней уже страх, нерешительность, пропал прежний кураж. Федор особенно ясно видел это, когда мысленно сравнивал ее с Нелей. Вот та была легка на подъем, и храбрости ей не занимать было, не мешало бы даже поубавить.
Верка перехватила его взгляд, тяжело дыша, запахнула халат поплотнее.
– Врешь, помнишь! Интересно, какие такие у тебя со старухой дела секретные?
С недавних пор она стала особенно подозрительной, все время за ним шпионила, и это начинало ужасно раздражать.
– Тебя не касается, – озлился Федор.
– Чего ты меня мучаешь? Откуда ты такой на мою голову взялся? – заголосила Верка.
– Началось в колхозе утро, – пробормотал Федор любимую присказку Лехи. – Какое тебе дело, с кем я разговаривал? С тобой мне, что ли, говорить? А о чем? О ценах на хабар? Меня это все уже во как достало, – и он чиркнул рукой поперек горла.
– Да как же ты не понимаешь – я же для тебя стараюсь, чтоб ты ни в чем не нуждался.
– Ты не обо мне, ты о себе хлопочешь, Вера. Мне ничего этого не надо.
– А чего ж тебе надо?
– Не знаю, – сказал он.
После очередной ссоры Федор поселился в палатке у знакомого торговца. Вера несколько раз приходила, плакала – он с ней даже не разговаривал. Ему было плохо. Теперь то, что происходило с ним наяву, большого значения не имело, важны были лишь сны и воспоминания.
Однажды ему снова приснилась железная дорога. Потом привиделся Каданцев, погрозил пальцем. «Так это ты – проводник?» – спросил Федор. «Пора, – сказал Каданцев, – все готовы, ждем только тебя». И Федора ослепили фары приближавшегося поезда. Возле него поезд начал останавливаться, и кто-то в зеленой форме снова протянул ему руку с подножки. Федор испытал невыразимый ужас.
– Нет, господин, я не готов еще, – крикнул он. – Я еще не хочу умирать.
– Ну приходи, когда будешь готов, – был ответ. – Когда всего лишишься, все, что дорого, потеряешь, избавишься от всего лишнего.
Голос показался знакомым. Федор поднял глаза. У проводника было лицо Данилы.
Потом появилась вдруг цыганка. Стала канючить, звать куда-то. Федор встретился с ней взглядом. Глаза у цыганки были черные, знакомые. Федор увидел, что из-под ее юбок выглядывают остроносые мужские сапоги.
Проснувшись, он понял, что его безумно тянет обратно, на волю, к Неле. И одновременно голос разума твердил ему, что надо оставаться на месте и не делать лишних движений.
Все это было так тяжело, что он напился снова. Ему немного полегчало, червячок внутри на время перестал точить, задремал. Федор вспомнил, как в первый раз увидел Нелю, как потом они слушали песни, она сидела рядом, и ее волосы щекотали ему щеку. Как потом целовал ее в сыром подвале, пока не спугнули их обвалившиеся так некстати кирпичи. Какой же он был идиот – надо было остаться на Электрозаводской с ней. Федор поймал себя на том, что мурлычет под нос ту самую песню – про девушку с татуировкой. В какой-то момент в палатке обнаружился Леха Фейсконтроль. Федору было не до него – он непослушным голосом выводил:
– У ней следы проказы на руках…
и любит девушку из Нагасаки!
Леха задумчиво глядел на него.
– Твое имя давно стало другим,
глаза навсегда поменяли свой цвет,
– без всякого перехода продолжил Федор. – Подпевай, – сказал он Лехе, прервавшись на миг. Леха молчал.
– Пьяный врач мне сказал —
тебя больше нет,
пожарный выдал мне справку,
что дом твой сгорел[7].
– поведал Федор Лехе.
– У-у, как все запущено-то, – пробормотал Леха, но в голосе его было сочувствие. Федор протянул ему бутыль мутной браги – выпей! Леха в ответ порылся в своей большой спортивной сумке и извлек четвертушку дефицитной водки. Разлил по кружкам. Достал какую-то закусь. Опрокинули.
– Ты это, погоди, – сказал Леха. – Щас я тебе кое-что покажу.
Он опять порылся в сумке и достал что-то, замотанное в тряпицу. Размотал. Это была женская голова из белой глины, наверное, отбитая от какой-нибудь статуи. Похожие попадались Федору на некоторых станциях, но чаще то были головы лысых немолодых мужчин. А эта женщина была очень юной, пожалуй, это даже была девочка, тяжелая нижняя челюсть выдавалась вперед, нос был широким, приплюснутым, рот – чересчур большим, и вообще красавицей, по мнению Федора, назвать ее было нельзя. Но в глазах застыло выражение такой светлой печали, такого кроткого смирения, какого Федор еще не видал у женщин никогда. Он так и не понял, что у девушки на голове – то ли обтягивающая шапочка, то ли волосы так уложены. На шее подобие воротника было заколото длинной иглой. Леха бережно, даже нежно провел рукой по ее выпуклому лбу.
– Девушка твоя любимая? – слегка протрезвев, с уважением спросил Федор. До сих пор он про Лехину личную жизнь ничего не знал, шлюхи были не в счет, а что там у них с Кошкой было, вообще дело темное.
Леха кивнул и так тяжело вздохнул, что Федор сочувственно задал следующий вопрос:
– Что – умерла?
Трезвым он никогда бы, наверное, не решился так запанибратски разговаривать с грозным Лехой, а сейчас все было нормально – мужики сидят, выпивают. У каждого – своя беда.
– Ага, – меланхолично произнес Леха. Подумал и уточнил: – Двадцать тыщ лет назад.
– Как так? – обалдел Федор.
– Один чудик сказал, что в музее ее нашел. Я как увидел – понял: она. Сразу в груди екнуло что-то. Сторговал у него, ничего не пожалел. Показывал всем, спрашивал – кто такая, с кого лепили. Понимал, что безнадежное дело – думал, сгинула во время Катастрофы. А академик один залетный, который одно время у нас кантовался, мне и сказал, что умерла она еще черт знает когда. Я даже имя ее знаю – Сунгирь.
– Красиво, – одобрил обалдевший Федор, у которого услышанное с трудом укладывалось в голове.
– Вот если встречу похожую, тут же женюсь. Да об этом и мечтать не приходится, – и Леха снова тяжко вздохнул. – Смотри, какое лицо у нее – не то что шалавы наши. Те смотрят как волчицы – того гляди в горло вцепятся.
«Не от хорошей жизни», – хотел сказать Федор, но передумал. Потрясенный безмерностью Лехиной трагедии, он еще раз вгляделся в белое лицо, согласился, что и вправду душевное. Выпили еще. Закусили.
– А с Веркой ты все же будь поласковей. Баба она правильная. Психованная, конечно, не без того, так ведь и досталось ей по жизни. Зато тебя любит.
Похоже, вся станция уже была в курсе его личной драмы, но Федора это не особо волновало. Он вспомнил было про то, что Леха вроде имел какое-то отношение к Веркиному мертвому ребенку. Но сейчас, несмотря ни на что, Федор испытывал к Лехе теплые, почти братские чувства – не ждал он от него такой доверительной беседы.
– Не знаю, – сказал он. – Посмотрим. – И снова пригляделся к белому лицу девушки, умершей двадцать тысяч лет назад. – Знаешь, что-то в ней такое все-таки дикое. Мне кажется, она не такая уж смирная была. Наверное, на охоту ходила вместе с мужиками. Слушай, а вот если б ты узнал, что ей случалось убивать – это я к примеру говорю, – все равно любил бы ее?
