Шимун Врочек - Питер
— Это не они, — с трудом сказал Иван. — Это… адмиральские были…
От явной лжи свело челюсти.
— Э-э, — сказал таможенник. Глаза у него совсем разморозились. — Как тебя обработали-то… Адмиральцы тоже не сахар, согласен, но по сравнению с васькиными — просто все в белом. Тьфу ты. Говорят, там сейчас василеостровцев судить собираются. Как военных преступников. Ты бы в свидетели пошёл, что ли? Это нельзя так оставлять, а то совсем оборзеют, сволочи. Они там и так огнемётами людей жгли, я слышал. Это уж совсем ни в какие гермоворота…
— Сколько платить, говоришь? — Ивану совсем не хотелось продолжать этот разговор. — Два патрона?
На его удивление, таможенник вдруг махнул рукой:
— Забудь. Давай, — он протянул руку. Лицо вдруг стало вполне человеческое.
— Что давай? — спросил Иван тупо.
— Как что? Печать поставлю, — таможенник взял листок, подышал на печать, шлёпнул два раза по листку, оторвал половину, другую вручил Ивану. — Давай, друг, проходи. А патроны ты себе оставь. Поверь, тебе нужнее.
— Да, — сказал Иван. — Спасибо.
На листке была прямоугольная печать «ДИСПАНСЕРИЗАЦИЮ ПРОШЁЛ».
* * *Сменяются века.
Сменяются тоннели.
Сменяются люди.
Сменяются вопросы.
На самом деле всё то же самое.
История — это неприятности, которые случились с кем-то другим.
* * *Иван лежит лицом вниз и думает.
В данный момент у этого положения даже нет конкурентов. Если Иван сядет, ему будет плохо, и его будет тошнить.
Если встанет — он просто потеряет равновесие и вернется в точку покоя.
Если попытается подтянуть ноги под себя, голова окажется ниже, чем сердце, кровь прильет к мозгу и Иван, скорее всего, просто потеряет сознание.
Нет, думает он. Какой интересный пол. Какой мрачный, жесткий, тёмный и холодный бетонный пол. И я на нём лежу. Внутри Иван чувствует ссохшийся, угловатый комок. Это желудок. Он болит. В данную минуту всё можно выразить простыми словами. Вот печень. Она ноет. Вот голова — она думает. И болит, конечно. И кружится. Но в принципе, всё просто — Ивану плохо.
Нет, лучше так. Ивану задумчиво.
Усилием воли он закрывает глаза и заставляет себя спать ещё. Такое запихивание в сон, как патрон в патронник при открытом затворе. Р-раз. Идёт туго, но идёт. Иван спит.
Закрываем затвор.
Диггерам перед заброской положено спать двадцать четыре часа. А лучше сорок восемь. Потому что наверху не спят.
После заброски сколько хочешь. Если вернешься. И не забыть отлить на «герму» — это хорошая примета.
Но сейчас Иван не готовится к заброске, а просто спит. В крови у него повышенный уровень токсинов, пониженное содержание кальция и витамина С. Лёгкое обезвоживание в целом. Мерцающий ритм сердца. Последствия алкогольного отравления. Впрочем, по-русски это называется: хорошо вчера врезали.
Иван спит. И одновременно не спит. Видения и кошмарные твари где-то рядом, за стеклянной стеной, а сейчас он думает.
Всё кончено. Всё кончено.
Пищевод болит, словно вчера они пили кислоту. Иван спит, перед ним проплывают лица вчерашних собутыльников. Не лица — хари.
«Пей, бордюрщик», — говорили они и подставляли кружки. Тёмная жидкость льется из мешалки, воняя ацетоном. Рука, заросшая рыжим волосом. Под ногтями залежи каменного угля. Иван снова видел, как кто-то — возможно, он сам — протягивает руку и высыпает в эту рыжую подставленную ладонь горсть латунных и биметаллических цилиндриков. Пачки таблеток. Патроны, думает Иван в запоздалом приступе тревоги, антибиотики… чёрт. Он почти просыпается, но продолжает спать.
Надеюсь, это только сон. Иван надеется, что проснется, а патроны на месте, антибиотики на месте, сам он одет, цел, невредим и готов идти дальше.
Дальше, дальше, дальше…
Снова кружка, жидкость, ацетон, пылающая гортань. Потом он видит себя блюющего в санузле. Свободу попугаям! Дальше провал.
Иван спит и очень-очень надеется, что это был сон.
Голоса.
— Где твой бордюрщик?
— Вон дрыхнет.
Голоса приближаются. Это тоже сон.
— Блин, ароматец тут у тебя. Сколько их здесь? — голос с тягучей ленцой, повелительный.
— Шесть человек на палатку, — отвечает другой голос с обидой. — Все, как положено.
— Смотри, проверю… Этот?
— Этот.
Иван думает во власти дрёмы, что нужно встать и что-то сделать. Возможно, драться.
Потом думает: а зачем?
И продолжает спать.
Всплеск боли. Огненная кровавая гора образуется, вырастает в его ребрах. Иван переворачивается на спину. Он даже кричать не может, только открывает рот, как рыба. Вспышки перед глазами, как пятна автоматных выстрелов в темноте тоннеля. «Вперёд!», «Бей москвичей!», «Огонь!»
В ответ летит: «Питерцы уроды!». И пулеметная кантата, разрывающая уши.
Иван открывает глаза. Всё плывёт и качается. Над ним нависает лицо.
— Очнулся, родненький? — говорит лицо ласково. Толстая, изнеженная харя. Где-то он её видел? Вчера? Иван щурится. Вчера — пустая зона памяти. Ничего. Кроме смутных воспоминаний о каком-то сне, нет ничего. Только боль в боку и эта ласковая харя.
Иван смотрит и молчит. Пока он ещё во власти тишины и пустых, незаполненных клеток памяти. Как многоярусные койки в заброшенном бомбаре. Только запах гнили, заброшенности и плеск воды, когда переставляешь ноги в резиновых сапогах.
Харя наклоняется, занимает всё видимое пространство. Иван думает, что ещё чуть-чуть и она заполнит собой всё метро, выдавит Ивана на поверхность. А потом и там всё заполнит.
— Кто… ты? — говорит Иван непослушными губами. Голос гулкий, как из цистерны резервного запаса воды. Её использовали сразу после Катастрофы, потом забросили. Иван тогда с Косолапым рассматривали её, переходя из помещения в помещение. Пляшущие лучи фонарей. Это, кажется, был бункер на Приморской. Или нет?
— Вставай, родненький, — сказала харя. — По твою душу я. Идти пора.
Иван сфокусировал взгляд, заморгал, чтобы хоть чуть-чуть подстроить резкость.
Так и есть. Харя отдалилась, теперь это был мужик в сером городском камуфляже с заплатами на коленях, он сидел на корточках, положив руки на автомат. Иван сглотнул. Руки у мужика буйно поросли рыжим курчавым волосом.
— Куда? — спросил Иван. Чёртов сон оказался не сном. Сколько я вчера прогулял? Как у них тут принято? Долговая яма? Или порка медным проводом, как на Садовой-Спасской?
Сесть было ошибкой. Мозг просто взорвался. Иван застонал.
— У-у… — сказал мужик. — Как тебя корёжит-то… Ничего, сейчас пройдемся, там оклемаешься.
— Куда идти? — Иван примерился, куда прыгать, чтобы свалить мужика. Если чугунная голова, конечно, позволит… чёрт, надо!
Мне нужно домой, подумал Иван.
Я за это глотки буду рвать, предупреждаю.
— Да тут недалеко, — сказал мужик. — Оформим тебя честь по чести. У нас, всё как положено, родненький, ты не думай.
Чёртовы уроды. Иван сделал вид, что собирается подняться, подтянул ноги — в желудке вспыхнула боль, перед глазами всё поплыло — сейчас, сейчас. Иван уперся руками в пол. Один прыжок… Мои любимые конфеты…
— Всё без обма… — мужик не договорил. Иван в длинном прыжке подкатился ему под ноги. Ощущение — словно мозги забыли закрепить, и они шарахнулись о стенку черепа со всей дури.
Но мужик не успел среагировать… Иван сбил его ударом под голени, тело в сером камуфляже упало рядом — бум! Хэканье. Иван перекатился, сел на него верхом, вырвал оружие из рук (смотри ты, «абакан», совсем зажрались, сволочи) и нацелил автомат мужику в голову. Под задницей у Ивана было твердая поверхность, пластины. Бронежилет, смотри-ка. Круглая харя расплылась в удивлении, рот открылся. Глаза огромные.
— Не… не стреляй!
— Куда ты меня собрался сдавать, а?! — Иван переключил предохранитель, положил палец на спуск.
— Что?!
— Куда вести меня собрался?!
Рот растянулся в удивлённой полуулыбке-полугримасе.
— Так ты же сам хотел?
Пам-пара-пам. Мои любимые конфеты: бато-ончики.
— Куда хотел? — теперь Иван раскрыл рот. — В камеру?!
Мужик заморгал.
— Какую камеру? Ты же сам просил провести тебя в обход Восстания на синюю ветку! Через Сампсониевскую и Ботаническую. Я, блин зараза, не напрашивался. Сейчас оформили бы у коменданта договор и пошли. Забыл? Ты же мне вчера даже аванс выплатил!
— Я? — Иван заломил бровь. Действительно, что ли? Он чуть сдвинул ствол автомата в сторону.
— А кто? — удивился мужик. — Ну ты и псих! Допился до белочки, да? Говорил я тебе вчера, много не пей. Нам пешком топать до фига и больше.
Вот оно что.
Иван подумал, встал. Поставил «абакан» на предохранитель. Башка трещала уже не так сильно. Вот что хороший выплеск адреналина делает. Резко оздоровляет организм.
