Роман Юров - «Ла»-охотник. В небе Донбасса
Виктор глянул, куда показывал желтый от никотина командирский ноготь и похолодел — на полях тетради, схематично и кривовато был нарисован Су-7б — реактивный истребитель бомбардировщик. Такой самолет, в виде памятника стоял Таганроге, и Виктор успел облазить его еще в детстве, да и потом, частенько проезжал мимо. Как и почему он его нарисовал, Саблин уже не помнил, видать сильно задумался о чем-то своем.
— Завтра, после обеда я еду в штаб армии. — Продолжил Шубин, — и чтобы тута уже было готово. И кстати, приказ дали на новое перебазирование, так что поторапливайся тута.
…Уже потом, когда Виктор диктовал свои перлы Тане, и смотрел, какие четкие и красивые линии выходят из-под карандаша Лены Шульги, ему закралась мысль вставить туда и рисунок самолета будущего, кому надо — поймут, а не поймут и не надо, но потом все-таки решил не рисковать…
…Море монотонно шумело. Мелкие невысокие волны, накатывали к самым ногам, разбиваясь о серый глинистый берег, оставляя на сапогах капли воды. Они были настолько мелкие, что казалось, будто стоишь на берегу колхозного пруда, и лишь громадное, до горизонта, зеленое зеркало залива говорило, что это не так. На берегу валялся мусор, ломаные камышовые стебли, дохлые рыбки — "бычки". Воняло тиной. Толпа людей, сгрудившая у полосы прибоя, прибоя смотрела, как носятся над водой чайки, как идет к берегу рыбацкий баркас.
— Какое здесь море не такое, — сказала Таня, — вот, когда в Адлере… — она вдруг глянула на стоящего рядом Виктора и осеклась, замолчав на полуслове.
— Рассказывай, чего вы с морем сделали, — засмеялся Ларин, — ты ведь у нас из этих краев, да? У тебя тут родни не осталось? А то неплохо бы сейчас сальца копченого, да под домашнюю перцовку…
Виктор коснулся воды рукой. Море как море. Здесь оно всегда было таким. Мелким, пресным, теплым. Отличие было только в том, что еще вчера четыре дня назад здесь были немцы, а сегодня правит уже советская власть. И он никогда не думал, что военные дороги занесут его в город, в котором ему доведется жить через шестьдесят с лишним лет.
— У вас и такого нет, — огрызнулся он на Лешкину реплику, — живете там, на своем болоте, дальше соседней кочки не видите. — Вообще я Ростовский, — припомнил он натуральную Саблинскую биографию, — и детдомовский. А значит родни у меня ни кого, а значит ты не только без моря, но и без сала останешься…
Среди однополчан послышались смешки.
— Кто желает покупаться — дерзайте прямо сейчас, вода теплая.
Самойлов — самый нетерпеливый разделся быстрее всех и с веселым гиканьем бросился в воды залива. Он бежал, поднимая кучу брызг и смешно раскачиваясь, отдалился уже метров на пятьдесят, но море не поднялось даже до уровня его колен. Остальные, весело гомонящей толпой, двинулись следом. Виктор в воду не полез, остался на берегу, наблюдая за сослуживцами.
Сегодня Шубин расщедрился, дав летчикам второй эскадрильи увольнительную на день. Как-то незаметно к ним присоединились работающие оружейниками и механиками дамы сердца некоторых из пилотов, потом добавились просто знакомые — в общем, первоначальное количество уходящих в увольнительную выросло вдвое. Ну и само собой, большая часть уходящих в город почему-то примкнула к Виктору и теперь сопровождала его.
— А ты почему не купаешься? — спросила Таня. После того, как Саблин побил Антипова, да и во время перепечатывания конспектов, они немного сблизились, по крайней мере, стали нормально общаться.
— Может, потом, — он, щурясь, посмотрел на припекающее солнце, — да и купаться лучше не здесь…
— А где лучше купаться? — Таня разулась, прошлась по кромке воды, а потом плюхнулась рядом с ним. Виктор скосил глаза на ее голые колени, левую украшала подживающая ссадина. Она перехватила его взгляд и в глазах у девушки заплясали уже знакомые ему бесенята.
— Тут залив, а купаться лучше в море. — В ее глазах можно было утонуть. Он отвел взгляд, но тот нагло задержался на выглядывающих из под юбки коленях, потом словно живущий собственной жизнью, осмотрел расстегнутый ворот ее гимнастерки, снова пополз ниже… Таня почему-то покраснела. "Интересно, — подумал он, — если я сейчас возьму ее за руку, она вырвется или нет"?
— Командир, — закричал из воды Рябченко, — пойдем купаться. Водичка блеск.
От его крика Таня вздрогнула и даже немного отодвинулась. Виктор решил, что бывший ведомый замечательно умеет делать мелкие пакости…
— Пойдем? — спросил он Таню. Искупаться не мешало. В городе с водой было не очень и такой способ помыться было грех не использовать. Он думал, что она откажется, но девушка согласно кивнула и принялась раздеваться. Даже в некрасивом, явно самодельном закрытом купальнике она смотрелась великолепно. Виктор засмотрелся и едва не оконфузился. В воду пришлось нестись обгоняя Таню.
Обсохнув и зарезав пару арбузов, компания отправилась бродить по городу. Война здесь напоминала о себе на каждом шагу: многие дома зияли выбитыми стеклами, некоторые были брошены, кое-где попадались засыпанные воронки бомбежек. Виктор не узнавал города. Нынешний Таганрог в сравнении с городом будущего больше напоминал призрака.
Призраками выглядели и местные жители. Многие из них больше походили на тени. Впрочем, в толпе мелькнуло и несколько упитанных физиономий, и Виктор почему-то решил, что они работали на немцев. Улицей они дошли до городского парка, но здесь ничего примечательного не оказалось. Бригада рабочих выковыривала из земли кресты — как оказалось здесь, практически в центре города было немецкое кладбище, равняли с землей чужие могилы. Под ногами валялись сорванные таблички на немецком. Таня подняла одну из них, взглянула и перевела написанное: — Сидеть на скамейках можно только немцам. — Она мрачно усмехнулась и бросила табличку под ноги.
После парка все неспешно перекочевали к рынку. Тут царило оживление: народ суетился, шумел, все что-то покупали, продавали, обсуждали новости и сплетни. Попав в эту какофонию звуков и запахов, нестройные ряды однополчан стали стремительно таять. Виктор шел рядами, разглядывая товар, по сравнению изобилием будущего, выбирать было особо нечего. Продавалось много одежды, причем одежды ношенной, мелькала немецкая форма. Торговали обувью, посудой, керосином, солью, но больше всего конечно было овощей и фруктов. Накупили дынь и арбузов, благо полученная накануне зарплата позволяла. Рынок отвлек от фронтовых будней, отвлек от забот. Обратно в часть летчики возвращались повеселевшие, переполненные впечатлениями…
Летчики устроились у окраины стоянки, на большом пустыре, отделявшем подсолнечное поле от собственно аэродрома. Пара телеграфных столбов невесть как здесь оказавшихся и чудом не пошедших на дрова превратились в низенькие и невысокие лавки, поставленная на попа и наполовину врытая в землю бочка обратилась столиком, из другой светящейся насквозь от старости соорудили что-то вроде печки. Это место стало своеобразным летным штаб. На печке кипятили чай, жарили незрелые еще семена подсолнечника, на столе резали переспелые, сахарные арбузы, желтые пахучие дыни. Тут постоянно царило оживление — народу было едва ли не больше чем на КП, и уж точно было куда как веселей: толпа собравшихся то взрывалась громом хохота, то тонула в яростной склоке спора. Сейчас очередной спор затих, Рябченко водрузил на импровизированную печку черный от копоти чайник, и народ расползся по лавкам в ожидании кипятка. Наступила редкая пауза тишины и словно по заказу, тут же послышался далекий рев авиационных моторов. Показалась россыпь возвращающихся истребителей, коротко рявкнула авиапушка.
