Александр Борисов - Прыжок леопарда 2
- Иголки сломались, остались в теле, - пояснил Диего Рамирос, тоном терпеливого просветителя. - Они у ежа хрупкие, содержат стрекательный яд, выходят болезненно, долго, с гнойными язвами. В общем, как минимум, пару недель мальчишка не смог бы сидеть и спал только на животе. По сравнению с этими муками, удары веслом - легкая процедура. Раны потом очистят, промоют морской водой - и в строй, под ружье.
- Идемте, дон Экшен, - тихо сказал Аугусто, - я хочу познакомить вас с этим местом. Мне кажется, вы сможете с ним подружиться...
Это было как будто вчера. По тропке, петляющей вдоль зарослей кактусов, они углубились в границы усадьбы. Дом стоял на холме. Был он легким, одноэтажным, с множеством окон. Усадьба Ла-Вихия жила в гармонии с дикой природой и сама оттого понемногу дичала. Здесь никто ничего без особой нужды не трогал. Все было как при хозяине, кроме пешеходных дорожек. Они как совесть людская: чем меньше по ним топчешься - тем сильней зарастают. Самодельный маяк возвышался у задней стены. Был он, как мачта на корабле и рвущейся вверх высотой еще больше подчеркивал приземистость дома. Желтые доски отчетливо пахли хвоей. Одна смотровая площадка едва возвышалась над уровнем крыши, другая терялась за кронами старых деревьев. Прямо напротив парадного входа пустовал неглубокий бассейн без ступеней, лестниц и поручней. К воде вел пологий и долгий спуск. Обезноживший человек мог запросто спуститься по этой широкой дорожке на своей инвалидной коляске, без чьей-либо помощи.
Молодец мужик! - одобрил конструкцию Векшин, - не дергает прислугу по мелочам и тут же поймал себя на первой крамольной мысли: он думал о бывшем владельце бассейна, как о живом человеке.
Он искоса глянул на своего провожатого: Аугусто ступал на цыпочках. На смуглом лице читалось благоговение.
Векшину почему-то стало смешно. Он немного замедлил шаг, зашел Каррадосу за спину, громко, со вкусом, высморкался и строго спросил:
- Ты, часом, не веришь Вуду?
Тот даже присел:
- Что вы, дон Экшен, как вы могли подумать? Я коммунист! Только... не смейтесь, очень прошу, не надо над этим шутить!
- Ладно, проехали, у меня самого душа не на месте, - честно признался Векшин, - атмосфера такая, что ли? Сейчас вот, стою и думаю: ну, что мужику не жилось, что ему не хватало: денег, свободы, славы?
- Он же...
- Ты, амиго, пока помолчи. Знаю, что напомнишь про ноги. Только это не главное! Был у нас один человечище: с семнадцати лет на переднем крае, саблями рубаный, пулями стреляный. Вот уж по ком судьба тяжелым катком прокатилась! Война, революция, голод, разруха, болезни. Все это потом сказалось. Сначала ослеп, а потом отказали ноги. Лежал человек пластом, постепенно превращаясь в живую колоду. Да только не сдался, а начал писать книгу. Может быть, слышал? "Жить нужно так, чтобы оглянувшись назад..."
- "...не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!" - закончил цитату Каррадос. - Я читал Островского в подлиннике и должен сказать...
Векшин хмыкнул и покачал головой.
Они долго ходил от окна к окну. Аугусто молчал, а Векшин впитывал впечатления.
Жилище писателя - его визитная карточка. Там нет ничего лишнего - только личное, что помогает творить. Многие безделушки были сделаны самим доном Эрнесто. Они сохранили тепло его рук: старательных, сильных и не слишком умелых. Казалось, он только что вышел, по делам отлучился в соседнюю комнату и скоро вернется обратно. Даже ботинки сорок восьмого размера были выставлены за порог для просушки. Настежь открытые окна дополняли эффект присутствия, создавали видимость полнокровной жизни. Не было признаков духовного запустения, упорядоченной рутины, свойственной, как ни странно, музеям-мемориалам.
И что мужику не жилось? - еще раз подумал Векшин.
Эти стены дышали какой-то загадкой, трогали тайные струны души. Такого не объяснишь - каждый из нас по-своему входит в чужое жилище и выстраивает с ним отношения.
- Был я когда-то в доме Островского, - нарочито громко сказал полковник, обращаясь не только к Аугусто. - там тоже сейчас музей. На следующий день написал заявление в партию. Знаешь, амиго, я красивым словам не обучен и скажу тебе просто: он жил и умер солдатом. Не было у него ни бассейна, ни яхты - железная койка, да холодное одеяло. В общем, слабак твой Хемингуэй!
Не успел он это произнести, как вздрогнул от неожиданности: откуда-то слева, из-за тяжелой портьеры, выглянула морда бизона, огромная и квадратная, как чемодан оккупанта. Из стены выпирала необъятная грудь и мощная шея. В налитых кровью глазах горела извечная ненависть.
Тьфу ты, черт, чучело! Всего лишь, чучело. А рядом еще одно, чуть дальше еще и еще, как живые: зубр, тур, бизон, овцебык. Трофеи были развешаны по периметру комнаты. Казалось, что все они только что ворвались сюда сквозь многочисленные проломы в стене. Под их перекрестными взглядами стало как-то не по себе, а тут еще, на столе, заставленном бутылками со спиртным, зажглась настольная лампа.
Векшин посмотрел на часы: до прибытия космонавтов осталось сорок минут.
- Внутри, кто-нибудь есть?
- Исключено. Входная дверь на замке. В эти комнаты разрешается заходить только уборщице, экскурсоводу и особо почетным гостям.
- Кто же из них позабыл выключить свет?
- Какой свет? Каррамба!
Лампа горела перед самым носом Аугусто. Раскаленная нить накала была едва различима в слепящих лучах горячего солнца.
Может быть, все так и было? - лихорадочно думал полковник, доподлинно зная, что нет. Ведь наличие или отсутствие света в любом охраняемом помещении - это первое, на что обращает внимание профессиональный разведчик.
- Ладно, зови мужиков, что-то мне здесь не нравится.
Векшин устроил тотальное прочесывание окружающей местности. Черти Рамироса облазили все закоулки. Сам он прощупал руками каждый шпангоут яхты; наплевав на условности и замки, измерил шагами все комнаты дома. Как говорится, узнал предмет лучше любого садовника, уборщика, экскурсовода. Даже сейчас он на память смог бы сказать: сколько бутылок и банок стоят на столе, а сколько лежит под столом.
Не волнуйся, все будет нормально! - взывал он к холодному разуму, - Подумаешь, свет! - халатность уборщицы, неисправность электропроводки, да мало ли что еще? Но только себя не обманешь: все было как-то не так. Он расставлял людей по зонам и секторам ответственности, а в душе нарастало смятение:
Этого еще не хватало! Может, меня "ведут", может, кто-то из пацанов, пользуясь случаем, тренируется? Да нет, я бы заметил, за спиной стопроцентно чисто... но кожей, кончиками волос он чувствовал чье-то присутствие.
А потом зазвучали слова. Не мысли - слова. Они не всплывали из подсознания, их кто-то произносил. Векшин сколько живет, столько и сомневается: было ли это на самом деле? Но тот монолог он запомнил до пауз, до интонации.
- Усеченная жизнь в усеченном теле. Ради чего? Она бесполезна как слава, как золото, как любое из чучел, что будут висеть на стене. Я видел их смерть на кончике мушки, они увидят мою - и все будут квиты. А ты говоришь, "слабак"! Жизнь - это не вечный праздник, а возможность себя испытать, пройти и осилить все, даже боязнь смерти. Ее я воспринял, как вызов, брошенный лично мне, но не сломался, не проиграл, а честно сошел с дистанции.
Векшин схватился за голову и присел на траву.
- Что с вами, амиго? - донесся встревоженный голос, - может быть, привезти врача, здесь в рыбацком поселке...
- Ничего страшного, Август. Просто голова закружилась. Наверное, перегрелся.
Когда все закончилось, он уходил последним. Машина стояла на прежнем месте. Витька копался в перегревшемся двигателе и зло материл здешний климат. Каррадос лежал в тени под брезентом, гоняя в зубах травинку. Векшин молча уселся рядом, облегченно выдохнул и закурил.
- Возьмите, на добрую память от этого дома. - В руках у него оказался колючий сверток.
- Что это?
- Отросток кактуса. Подержите его в теплой воде, а когда появятся корни - пересадите в горшочек и поставьте на подоконник, желательно на солнечной стороне. Кактус очень неприхотлив, он выживет даже в Москве и когда-нибудь обязательно расцветет.
- Я коренной ленинградец, - зачем-то уточнил Векшин. - Спасибо тебе, Август... иак как, говоришь, африканцы зовут колдунов?
- Ньянга.
- В королевстве Лоанго (это на западе Африки, почти у экватора), почитают Вене. В этом слове все: власть, религия, уклад, образ жизни... духовная связь между теми, кто умер и ныне живущими. Но здесь, в Сан-Франциско-де Паула, что-то совсем другое...
Глава 29
Островок был с хренову душу, не слишом презентабельный для уважающего себя океана. Со стороны пролива его прикрывала небольшая лагуна - огромная лужа с узким, неровным входом. Чуть дальше, там, где пенились барьерные рифы, шельф отвесно перетекал в настоящую глубину. С другой стороны лежала песчаная отмель. Тянулась она далеко, до побережья Кубы и была щедро выстлана морскими ежами и звездами, ловушками на лангуста, промышленными колониями моллюсков - караколл и раппанов - объектов республиканского экспорта. В общем, типичный атолл. На нем приютилась пара кокосовых пальм, приземистые мангровые деревья и еще какой-то кустарник. Это все, что удалось обнаружить на пятачке сто на двести, если мерить широким шагом. Жить можно, главное - нет дождя и есть к чему привязать гамачок...
