Сергей Клочков - Фреон
— Ты чего, друг?
— Кантарь всегда был мразью… но Банкир? Мы ведь с ним почти друзья были. Нормальный он был чувак, можешь мне поверить.
— Вот что, Фельдшер… нет здесь, в Зоне, нормальных людей, пора бы уже это понять. Все зверями становятся. Этот твой нормальный чувак, как ты говоришь, глотки тем солдатикам резал. Может, и не сам, но рядом точно стоял, а это одно и то же.
«Свободовец» отвернулся. И надо было бы мне замолчать, по своему обыкновению не выпустить мысли наружу, но, как говорит Лихо, попёрла вдруг «дурная масть», завёлся я не на шутку:
— Ты нормальный? Мне про жизнь человеческую заливал, мол, отнять легко, и ты, типа врач. Однако и глазом не сморгнул, как того, из окна, очередью снял и своего бывшего приятеля добил. Вот скажи мне, ты нормальный после этого?
Фельдшер снова не ответил.
— Да здесь все волки, в этой Зоне. Все мрази со знаком качества. Как и везде… ты своей группировкой тут хвастаешься, мол, братья, свобода, равенство, и вы, типа, классные до невозможности. Кому ты баки забиваешь? Любой дурак тут знает, что воюете вы с «Долгом» не за идеи, а за хабаристые места, и давно вы не свободные, а с потрохами проданные вашим спонсорам на Большой земле. И на нашивке твоей не «воля» нужно написать, а «жизнь за бабло». Что, не так?
«Фримен» в несколько быстрых шагов подошёл ко мне и сгрёб за грудки, прижал к стене.
— Чего ты от меня хочешь, сталкер? Я что, по-твоему, такой дебил и этого не понимаю? Думаешь, кайфово мне от всей этой хрени? Скажи, думаешь? А-а… к чёрту.
Фельдшер грохнул по стене кулаком, выпустил меня и уселся на бетон, опустив голову на руки.
— Ты, сталкерок, не совсем прав.
О, и Ересь голос подал. Злоба и затаённая желчь никуда из этого парня не делись, но чувствую я, как потихоньку слабеет в нём ненависть ко мне. Меняется он, не быстро, но меняется. По глазам это видно очень. Огрызается, конечно, часто, но после одного разговора с Фельдшером, который я случайно подслушал, перестал он в открытую нападать. Объяснил ему «свободовец», что такое отмычка и что многие сталкеры именно так и начинали. Даже прознал откуда-то, что Фреон сам больше года в ходячих гайках у Остряка прослужил, и Ереси это тоже рассказал. Как и то, что у нормальных, опытных сталкеров отмычки живут и здравствуют гораздо дольше, чем если бы ходили они по Зоне с какой-нибудь сволочью или, того хуже, в одиночку.
— Я, канешн, не как ты. В Зоне недавно. Но насчёт того, что все волки, ты это зря ляпнул.
— Уж не себя ли в пример поставить хочешь, а, Философ? — спросил я, с интересом глядя на «напарника».
— Не… ты в курсе, о ком я.
И понимаю я вдруг, что прав бывший мародёр.
— Во-во, — кивнул Фельдшер. — Я же вижу, мэн, как у тебя лицо меняется, когда разговор заходит про нашу девчонку «свободную» и того бродягу, что с ней ходил по Зоне. Так что не надо было спич толкать, что, типа, все уроды со мной вместе. Знаешь, я в детстве кино одно видел. Ну, сказку. Ни фига не помню, о чём она… единственно, поразила меня одна штука. Там люди свои сердца на золото меняли, у местного дьявола. Он у них из груди огонёк вытаскивал и в пещеру относил, а взамен сердца давал камень. И в пещере там много-много было этих живых огоньков, и, значит, получалось, что по свету тьма народу с камнями в груди ходила. Напугала меня эта сказка. Так запала, что с тех самых пор, с детства, делю людей на тех, что огонь свой не продали, и тех, у кого за рёбрами булыжник лежит. До сих пор от этой привычки не избавился. Может, и глупо это, не знаю… но кажется мне, что людей с огнём в груди больше. Намного больше, сталкер. И продавать они его не будут.
— Идеалист.
— Может быть. Однако видел я раз, как ты свитер один из ящика доставал и тетрадный листок и всё это дело долго разглядывал. Не любопытен я, не люблю в чужую жизнь лезть, но ты забыл вещи обратно в свой сундук запрятать перед тем, как с нами в ходку уйти. Я их убрал, а то мало ли, торговля у Хоря начнётся, и прихватит кто-нибудь вещички. Так вот, Фреон. Ты свой огонь не продал. И вряд ли когда продашь. И потому не говори больше той хрени, которую я от тебя сегодня выслушал. Не убедительно.
Фельдшер немного помолчал.
— И ещё. Крепко я жалею, что не довелось мне с этим Лунём познакомиться. Явно был мировой чувак, раз уж Хип из всех его выбрала. Такие девчонки, как она, с кем попало не ходят.
— Можешь поверить, мировой. Расскажу как-нибудь.
И странно мне. Зона и смерть для меня понятия почти одинаковые. К смерти здесь привыкаешь. Тут, как говорится, или — или. Или свыкаешься с мыслью, что безносая тётка всегда рядом и в любую секунду готова положить тебе руку на плечо, что сидит она с тобой у костра, стережёт твой сон, прячется на тропинке и в тысяче обличий наблюдает из-за всех углов за каждым твоим шагом. Или просто перегоришь, как старая лампочка, сойдёшь с ума в два счёта.
И когда чётко осознаёшь, что смерть рядом и с тобой по Зоне буквально под руку ходит, то со временем притупляется у сталкера чувство потери. Да, больно, если погибает не друг, нет друзей у тебя, Фреон, так и не появились за всё время, а просто хороший знакомый. Да, тяжело это. Горько в душе. Выпивает бродяга стакан сивушной водки, поминает добрым словом тех, кто уже никогда не вернётся к костру, вздыхает, задумывается. Но завтра новая ходка в Зону, потом ещё одна, другая, третья, и ни стремления, ни возможностей вспоминать и вздыхать уже нет. Поэтому время постепенно вымарывает из памяти лица друзей, и в какой-то момент ты со смесью удивления и печали понимаешь, что не можешь вспомнить улыбку и взгляд человека, с которым когда-то был дружен, с которым вместе отбивался от мутантов или делил одну на двоих банку тушёнки. Погибшие в Зоне уходят от нас особенно быстро и навсегда, лица их стираются в серой пелене небытия, и только иногда в тревожных, странных снах мёртвые молча улыбаются нам из темноты, удивляя или даже пугая.
Но не уходят из мыслей, из памяти седой не по годам сталкер и смешливая девушка, до сих пор стоят они перед глазами. Запали в душу их лица крепко, навсегда, и я уже точно это понимаю — ни время, ни Зона не вытравят эти воспоминания. Помнишь, стоял ты, Фреон, и смотрел, как рубит нож твои ракеты, как пшиком оказалось то, во что ты верил и чему служил? Помнишь, конечно. Как и свою пылающую ферму. Вспомни, тоже ведь стоял и смотрел на огонь, в котором умирала ещё одна часть твоей жизни. Как и у могилы дочери, которой никто не смог или не захотел помочь. И когда с этой потерей от твоей жизни не осталось ничего, ни семьи, ни родины, ты пришёл в Зону, не сам, правда, а по странному стечению обстоятельств, которое люди называют судьбой. Для того, наверное, чтобы молча стоять тогда на Свалке и смотреть на то страшное сообщение в ПМК, где сухим канцелярским языком сообщалось о смерти людей, ставших для тебя почти родными. И о каком теперь огне в груди может идти речь, «фримен»? Где ты его рассмотрел? Плохо, да что уж там, совсем не знаешь ты людей, бывший врач, боец «Свободы». Ни огня у меня в груди нет, ни камня. Просто пепел. Да только говорить об этом не хотелось, ни к чему всё это. И потому вместо очередной «дурной масти» я махнул рукой и просто сказал:
— Ну, пойдём, мужики. Разберёмся с барахлом.
Тайник оборудовали быстро. Сложили трофейное оружие, патроны, запаковали детекторы и мини-компьютеры в ящики от сухпайков, заложили всё рубероидом от дождя и ненужных глаз. Особенно тщательно, аккуратно спрятали две модульные «эфэнки» погибших военсталов — дорогие это пушки, и сразу Хорю их продавать не след. На обратном пути заберу и придержу на чёрный день, тем более что «фримен» перевооружаться не пожелал, сказав, что таким стволам не доверяет. Мародёры «поделились» с нами и тремя «Мухами», которые я тоже спрятал в отдельном тайнике — «Долг» неплохо платит за тяжёлое оружие.
Несмотря на гундёж Ереси, я настоял на том, чтоб погибших «ботаников» и солдат перенести в подбитый вездеход. Невыносимой для меня была мысль, что Манон и другие учёные достанутся местным падальщикам. В Зоне давно никто никого не хоронит, здесь хоронить опасно, да и не подарит местная земля покоя мёртвым — вылезут в виде зомби или разлетятся десятком кикимор по окрестным подвалам. Если и хоронить, то за Периметром… да и то говорили, что не всегда это помогает.
Фельдшер согласился с моей просьбой, Ересь хоть и недовольный, но тоже подключился, и мы втроём перенесли всех погибших в вездеход. Я включил один из ПМК «ботаников», благо, тот оказался не запаролен, и поставил сигнал «аларм», так как рация в вездеходе была разбита взрывом. Этих учёных будут искать обязательно, всё-таки представитель Европы потерялся, просто так в БВП не запишешь. Авось засечёт сигнал какой-нибудь высотный беспилотник связи, заберут их, похоронят по-человечески. И теперь уходить дальше, на запад от Агропрома, оставляя за собой шесть побитых мародёров, разбитый вездеход, мёртвую Манон с постаревшим, сердитым лицом. Может, и прав «фримен» в том, что нужно всему миру рассказать, что здесь творится, какие тут порядки, сколько здесь стоит жизнь. А вдруг что-нибудь, да изменится? Перестанут гибнуть учёные, перестанет лезть в Зону всякая погань вроде того же Кантаря, закончится вечная эта грызня между группировками за влияние над Зоной, кто-то же нас всех разделил и властвует теперь, жирея на человеческих жизнях? А, брось ты, сталкер… опять размечтался. Не будет такого. Всегда найдётся кто-то умный на Большой земле, охапками стригущий купюры, потому что для этого умного всегда найдутся дураки, согласные ползать по радиоактивной грязи и за бесценок доставать бесценные штуки. Так мир устроен. И не тебе, Фреон, об этом думать. Сам-то ты в Зоне только затем был, чтоб заработать побольше. Тот один случай, когда не за деньгами ты в Зону шёл, а совсем за другим, в расчёт не бери. Тем более ничего у тебя тогда не вышло. Хм… да уж. А так — деньги и только деньги зовут сталкера в Зону. Романтика? Адреналин? Чушь собачья… достаточно в первый раз припереть из Зоны хотя бы «выверт» или «чёрный блеск» и получить за него двести, триста, пятьсот долларов, подержать купюры в руках, услышать их шелест, почувствовать запах — всё. Пропал человек. И совершенно не важно, какие деньги он получит за артефакт, в долларах ли, в рублях, в Зоне и гривна успешно ходила до тех пор, пока Украина на евро не перешла, а на дальних западных территориях, сталкеры рассказывали, евриками иностранные «ботаники» и перекупщики давно уже расплачиваются. В ходу даже именные расписки с личными печатями торговцев. В общем, не важно, как деньга выглядит. Воздействие на человека оказывает она одинаковое. И ведь что интересно, мрут сталкеры пачками, особенно новички. И каждый из них, в Зону уходя, уверен в том, что уж его-то минуют клыки мутантов, пули и аномалии. И кто не вернулся — о тех скоро забудут. А о тех, кто хабар притащил, на всю округу раззвонят. Тот сталкер, что поумнее, о своих успехах молчит в тряпочку, и торгаши тоже не особенно разговорчивы, но ведь всегда найдётся идиот, что по глупости или по пьяной лавочке начнёт выпячивать свои находки и достижения. Даже если и врёт, но слухи пошли, глаза загорелись, и к «хабаристым» местам попрётся десяток бродяг, зачастую просто для того, чтобы уже никогда не вернуться. Да уж… деньги. Жизнь за бабло. Фельдшеру этим в глаза ткнул, а сам-то, когда «лунный свет» надыбал, первой мыслью было «шесть тыщ зелени», и уже потом только увидел, что красивая эта штука очень, и тепло от неё ласковое идёт. Продал… конечно же, продал. Что ещё мне с ним было делать…
