Литагент «Яуза» - Пилот-смертник. «Попаданец» на Ил-2
При виде их Иван попытался скрыть удивление.
Незнакомцы заняли места в фюзеляже на откидных креслах.
Капитан поднялся в самолет.
– Экипаж, к взлету!
Бортмеханик втянул лестницу, захлопнул дверь.
– Запускаем!
Взревели моторы. Пока они прогревались, капитан сказал:
– Летим на оккупированную территорию. Прикрытия истребителями не будет. К линии фронта мы должны подлететь в темноте.
– Куда? – поинтересовался Иван.
– После узнаешь.
Не доверяют ему или это военная тайна? Оказалось, капитан и сам знал только предполагаемый район. Указать точку посадки должны были при подлете эти двое гражданских. Хотя какие они гражданские? Переодетые военные.
Иван почувствовал себя неуютно. Опыта ночных полетов у него не было, впрочем – как и полетов «вслепую», по приборам. Как ориентироваться на местности, когда ее не видно? Как садиться в темноте? Ведь всех приборов – только компас и высотомер. Ни приводных станций, ни радиокомпаса – до них еще много лет впереди. А о бетонной посадочной полосе в тылу врага даже и мечтать смешно. Но командир вел себя спокойно, видимо, ему такие полеты были не в диковинку.
Взлетев, они направились на запад.
Через полчаса полета стало темнеть – довольно непривычно. Бортмеханик щелкнул тумблером, включив подсветку приборов.
Через полтора часа полета в кабину вошел гражданский пассажир.
– Идем сюда! – Он ткнул пальцем в карту. – Надо искать три огня в линию – это сигнал. И быть на месте в двадцать три часа.
Командир посмотрел на часы – свои часы Иван бросил в «сидор». После купания в соленой морской воде они стояли, и их надо было отдавать часовщику. Да где его найдешь?
Иногда внизу мелькали огоньки, но в целом земля под ними была черной, не как в мирное время. Немцы соблюдали светомаскировку, у населения не было керосина для ламп, а про электричество забыли с самого начала войны и оккупации.
В кабине было непривычно темно, только приборы мерцали.
– Скворцов, смотри вниз. Где-то здесь огни быть должны.
Внизу было темно, только речка давала серебристый отблеск. И почти сразу, как по команде, вспыхнули в ряд три огня.
– Наблюдаю огни! – доложил Иван.
– Принято, я сам увидел.
Самолет стал описывать круги, снижаясь. Моторы работали на малом газу. Оба пилота вглядывались вперед – где же посадочная полоса, поскольку при неаккуратной посадке можно разбить самолет, угробить экипаж и пассажиров.
Неожиданно на земле вспыхнула одинокая фара, осветившая луг, и «Дуглас», шедший на малой высоте, притерся к земле. Колеса запрыгали на неровностях, самолет трясло. Но все же они сели, развернулись.
К самолету на нескольких бричках подъехали партизаны. Они были разномастно одеты, вооружены и немецким и отечественным оружием. Бортмеханик, стрелок, да и сам Иван через широко распахнутый люк передавали ящики и мешки – в них были боеприпасы, медикаменты, консервы. Также же была пара ящиков с винтовками.
Капитан сидел за штурвалом, моторы молотили на холостых оборотах – в случае опасности командир мгновенно пошел бы на взлет.
Они выбросили весь груз, и в самолет тут же стали грузить тяжелораненых на самодельных носилках. На свободные места сажали раненых, которые могли передвигаться сами.
Самолет быстро заполнился, а их «гражданские» пассажиры остались в отряде.
Только Иван и Илья заняли свои места, командир дал газ и начал разбег. Место посадки самолета могли засечь, выслать солдат и полицейских, и потому надо было убираться как можно быстрее.
Самолет раскачивало и трясло на кочках и ямах, и Иван испугался: если стойки шасси сломаются – быть беде. Однако тяжело груженный самолет оторвался от земли и стал набирать скорость и высоту.
В четыре утра, когда на востоке еще только начало сереть, предвещая рассвет, «Дуглас» миновал линию фронта. Только сейчас, находясь в относительной безопасности, Иван перевел дух. Вот тебе и «транспортник», вот тебе и воздушный извозчик! Адреналина не меньше, чем на штурмовике или бомбардировщике.
Самолет зарулил на стоянку. Довольно быстро к нему подъехали две «санитарки» и крытые грузовики «ЗиС-5». Раненых выгрузили и увезли в госпиталь, но в самолете еще долго присутствовал запах крови, гноя и перевязочных средств.
Экипаж отправился обедать, а командир уселся писать рапорт о выполненном задании. Вот ведь бюрократия, ничего ее не берет, даже война.
На краю поля был отдельный домик на несколько экипажей. Иван понял, что экипажи, выполняющие полеты во вражеский тыл, жили обособленно из-за повышенной секретности.
Комната, где располагались, была небольшой, койки стояли близко друг от друга. Привычного по Уставу режима – подъем, отбой – здесь не было, каждый экипаж ел, отдыхал и вылетал на задание по индивидуальному плану, согласно заданию.
Иван разделся и с наслаждением упал в койку, жалобно скрипнувшую просевшими пружинами. Сразу не уснул, прокручивал в голове ночной полет, а главное – взлет и посадку на неподготовленную землю. Смог бы он вот так? Капитан сажал «Дуглас» здесь впервые, но ухитрился разглядеть полосу в свете костров и единственной мотоциклетной фары, ничего при всем при этом не сломав. Выходит – ас, самый настоящий, Ивану до его мастерства еще расти и расти. Он успокоил себя тем, что ему повезло, есть у кого учиться, набираться практического опыта. Только странно: на гимнастерке у него – ни одной награды. Надо бы поинтересоваться завтра у бортмеханика Ильи, почему это. С этой мыслью он уснул. Рев взлетающих самолетов, прогревавших двигатели, его не беспокоил – эти шумы для авиатора привычны.
Проснулся Иван уже в сумерках.
– Ну и здоров ты спать, старшина! Мы тебе обед оставили, остыл давно. Снедай.
М-да, когда же бортмеханик спит?
Иван встал, размялся затекшие мышцы, умылся. Прошел к столу, поел холодного супа, макароны по-флотски, запил все это жиденьким чаем. Зато увидел на куске хлеба – белого! – кусочек масла.
Он не успел доесть, как снаружи послышались звуки музыки.
Иван пробыл на войне год и два месяца, но музыку слышал впервые. Нет, конечно, когда он слушал по радио сводки Совинформбюро, передавали песню «Вставай, страна огромная…». Как-то раз духовой оркестр играл «Прощание славянки» – это в Ваенге было. А тут – вальс «На сопках Манчжурии».
Иван вышел из дома, как был, в нательной рубахе и кальсонах, потому как ни одной женщины он здесь ранее не видел. И попал впросак: за углом дома, на табуретке, стоял патефон. Там же были девушки, молодые женщины – аж четверо. Они разбились на две пары и кружились в танце. Все в форме – юбках, гимнастерках, сапогах. А тут – явление Христа народу, Иван в исподнем. Немая сцена!
Женщины перестали танцевать.
– Вот и кавалер, девчата!
– Хоть бы ремень надел, а то кальсоны спадут!
– И хорошо! Поглядим, если есть на что!
Они бы еще продолжили подначивать Ивана и насмехаться над ним, да он не дослушал и опрометью кинулся в дом. Оделся-обулся по форме, но, чувствуя некую неловкость, стыд, выйти не смог, щеки полыхали огнем.
В комнату вошел Илья:
– Чего сиднем сидишь? Сегодня полетов не будет. К девушкам шел бы, потанцевал…
– Откуда тут женскому полу взяться?
– Так летчицы же! Экипаж «Ли-2», рядом с нами на стоянке стоит.
– Весь экипаж женский?
– А ты не знал?
– Так они и в немецкий тыл летают?
– Так же, наравне с мужиками. А командиром у них боевитая такая, палец в рот не клади. До войны на пассажирских самолетах летала, в гражданском флоте. А остальные – кто откуда. Второй пилот летчиком-инструктором была, Галиной зовут, бортмеханик – Ирина Мячина, курсы в Горьком закончила. Олеся, борт-стрелок – из-под Харькова.
– Ты, как я посмотрю, со всеми знаком.
– А то! Да ведь они в соседней комнате квартируют. Так что не удивляйся, ежели на веревке за домом белье женское увидишь после стирки.
– Белья не видел. Музыку услышал и вышел, как был, – в исподнем. Обсмеяли только.
– А ты не ходи как чучело.
– Так предупреждать надо!
– И клинья не подбивай. Нюра, командир ихний, за девчатами как мамаша смотрит. В случае чего и в глаз засветить может, были прецеденты.
– И в мыслях не было! – помотал головой Иван.
– Правильно. Девкам-то на войне тяжелее, чем нам. А тут еще каждый норовит под юбку заглянуть. А сходить потанцевать можно, не возбраняется.
Но Иван не пошел, а открыл окно и стал слушать музыку. Господи, как, оказывается, давно он ее не слушал! Увлекался раньше роком, Макаревича слушал, Шевчука, Цоя, а о вальсах-мазурках слышать не хотел. А тут услышал вальс, и сердце растаяло, душа музыки запросила. Да не Цоя или Гребенщикова, а напевное что-нибудь, вроде «Вьется в тесной печурке огонь…».
Патефон смолк, и девушки начали петь. Голоса у них были хорошие, звонкие. Спели «Синий платочек», потом уже военную, про танкистов – «Моторы пламенем объяты, а башню лижут языки…».
