Александр Афанасьев - Свой среди чужих
А вот здесь, сударь, происходило кое-что другое. Здесь тоже был террор, но он был не ради Персии, он был ради сохранения личной власти шахиншаха. Здесь не было раскола в обществе, потому что на Востоке народ вообще инертен, но теперь он есть. Шахиншах, опасаясь, что армия и спецслужбы свергнут его, как свергли его предшественника, решил повязать их кровью, сделать объектом всеобщей ненависти, сжечь за собой мосты. Он понял, что только если армия и спецслужбы сделаются объектом всеобщей народной ненависти, только тогда у них не останется выбора, только тогда они будут защищать его трон до последнего человека и до последней капли крови, чтобы и самим не стать жертвой разъяренной, желающей расквитаться за все толпы. И он создал государство в государстве под названием «армия, жандармерия, полиция и САВАК». Он создал новую касту, новый правящий класс. Он сказал: творите все, что хотите, до тех пор, пока вы мне остаетесь верны, но если вы усомнитесь во мне хоть словом, хоть намеком, хоть мыслью, рука тайных карателей уничтожит вас. А если вы взбунтуетесь, то вас уничтожит народ. Тех из офицеров, кто не был лишен совести и отказался играть по новым правилам, либо расстреляли, либо растерзали до смерти в этом гимнастическом зале, либо им удалось бежать в другие страны. Остальные оказались между молотом и наковальней. Днем они творили безнаказанные преступления, грабили, убивали, насиловали, а ночью тряслись в ожидании стука в дверь и расплаты за свои преступления – мнимые, потому что за истинные никогда и никого не карали. Здесь офицеры были разбиты на тройки, и каждому вменялось в обязанность доносить на другого, за провинность одного казнили всех троих. И доносили. Здесь САВАК, местную спецслужбу, которая владела этим объектом, комплектовали из сирот из нищих, забытых Аллахом мест, которых учили ненавидеть армию, ненавидеть народ, ненавидеть всех, кроме обожаемого шахиншаха. Здесь сын мог очиститься от подозрения в предательстве и остаться в живых, если он соглашался казнить своего отца. За годы правления шахиншаха Мохаммеда здесь сделано столько дурного, что если бы отверзлись врата и воинство ада пошло по земле – я уверен, что и они бы не смогли сотворить столько дурного.
И сейчас шахиншаха нет. Но мы – остались. Мы приняли эту страну и это искалеченное общество, где не верят ни в правду, ни в добро, ни в справедливость. Здесь столько ненависти и столько боли, что не описать никакими словами. Все местные исламисты, исламские экстремисты – история каждого из них началась тогда, когда слуги государевы попрали их права и жестоко надругались над ними и над их семьями. Большинство из них встали на джихад не потому, что получили от кого-то деньги или просто поверили в Махди, его второе пришествие. Махди для многих, для большинства персов был символом надежды, лучом света в конце тоннеля, надеждой на конец беззакония. Именно поэтому они так яростно воюют за идеи махдизма – они не верят ни во что, кроме этого, и хотят наказать нас за то, что мы отняли у них эту последнюю веру. Пройдут долгие, очень долгие годы, прежде чем им удастся забыть и заново поверить…
Генерал Кордава мрачнел с каждым моим словом. Вероятно, он принял меня за странствующего философа, умеющего красиво говорить, но ни черта не понимающего в борьбе с терроризмом. В каком-то смысле это действительно так. Терроризм – это философия, философия погружения в хаос, философия разрушения. Терроризм – это атака хаоса на порядок. Чтобы постичь этот феномен и найти против него действенное противоядие, недостаточно метко стрелять. Нужно перехватить инициативу у бродячих проповедников – махдистов, разоблачить их ложь, дать людям новую веру и немного больше надежды, чем у них есть сейчас. Я уверен, что школа сделает гораздо больше в плане обращения, чем град пуль с БТР. Слепую веру могут победить только знания, знания и моральные принципы.
Пусть думает, что хочет. Соприкоснувшись с этим напрямую, генерал задумается о моих словах, вспомнит их. И поймет, что я – прав.
– Со всем уважением к вам, господин вице-адмирал…
– Здесь нет места уважению, сударь, – я обвел рукой пространство пустого и гулкого гимнастического зала, – здесь есть место смерти. И жизни. Продолжайте, прошу.
– Да… Так вот, покорнейше прошу простить, но я никогда в это не верил. Когда мы вошли в Варшаву, то я увидел разграбленный город. Они просто все разграбили, вот и все. И поубивали – кто попался под руку. Это нельзя объяснить ни страданиями, ни какими-то притеснениями.
Я улыбнулся.
– А чем же, сударь? Чем это можно объяснить?
– Да откуда мне знать? Может быть, мать с ними мало проводила времени в детстве или рано высадила их на горшок. Может быть, с ними в школе чем-то не тем занимались учителя или издевались сверстники. Может, просто у них есть какое-то генное отклонение, заставляющее их убивать людей. Но это очень злые люди, господин вице-адмирал, я навидался их достаточно. И, с вашего позволения, я буду их выявлять и убивать, а не пытаться понять, почему они делают то, что делают. Они это делают потому, что они чертовы ублюдки, вот почему!
Я кивнул головой.
– Именно этого я и жду. Мы должны делать их, и делать их прежде, чем они сделают нас. Но и понимать, почему происходит то, что происходит, – мы обязаны. Пойдемте отсюда, здесь невозможно долго находиться…
Открытию восстановленных производств и предприятий инфраструктуры я уделял большое внимание, потому что мне хотелось прекратить войну как можно быстрее. Война не прекратится сама по себе, ее невозможно прекратить до тех пор, пока террористы подпитываются из среды народа и имеют в ней поддержку. Точно так же в двадцатые годы невыносимые условия труда на фабриках подпитывали революционное движение до тех пор, пока не вмешалось государство и не ввело минимальные требования и обязательные правила по наемному труду. Сделало оно это просто потому, что иначе нас ждала гражданская война. Так и здесь – шахиншах оставил нам развитую промышленность – и в то же время нищую, ненавидящую нас глубинку, откуда происходит большинство беженцев. Выход из порочного круга бедности, ненависти и насилия только один – дать людям работу, дать ее даже в большем количестве, чем она была при шахиншахе. Только когда мы закроем последний лагерь беженцев, только когда сорванный бедой с места нищий феллах будет идти вместе со всеми на работу в шесть часов утра – только тогда фанатики станут изгоями. Только тогда мы победим терроризм.
Домостроительный комбинат находился на северной окраине Тегерана в промышленной зоне. В отличие от южных и особенно западных подступов, здесь удалось избежать серьезных боев и в основном оборудование осталось целым. Основной проблемой было восстановление подстанции… над ней кто-то поработал, и поработал серьезно. Вообще с актами продуманного и технически грамотного саботажа сталкиваешься на каждом шагу, тот, кто все это делал, понимал, что делает.
Мой приезд хоть и был неожиданным, но все было готово, поменялся только докладчик. Все рабочие – от предыдущего состава осталось человек двести, не больше – в аккуратных синих комбинезонах, инженерный состав – в зеленых. Около тысячи человек… это хорошо. Впервые в жизни я чувствовал, что моя работа приносит реальную пользу другим людям. И не только моя – работа всей нашей команды приносит пользу людям, мы стараемся созидать, и только по необходимости – разрушаем. Это очень приятное чувство – чувство своей нужности.
Речь я не готовил – смысл? Знаю, что политикам речи готовят их помощники, но разве это не убого – пользоваться чужими словами и чужими мыслями?
– Его Превосходительство, Военный и Гражданский наместник Его Императорского Величества, вице-адмирал Флота Его Императорского Величества, князь Александр Владимирович Воронцов!
Объявляют как артиста в цирковом представлении, но это – правильно. На Востоке очень ценят титулы. В свое время Дикая Дивизия, во главе которой был брат Государя Николая Второго, внесла немалый вклад в то, что Русь не рухнула в бездну.
Две тысячи пар глаз передо мной. Они смотрят на меня, люди другого мира и другой веры. Не составит труда понять, что многие тайно ненавидят меня. На самом деле я должен не просто сказать пару дежурных фраз и сойти с импровизированной трибуны под аплодисменты. Я должен им сказать, почему они не должны меня убивать. А в моем лице – русских инженеров, военных, учителей и казаков, которые пытаются помочь им построить новую жизнь. Жизнь, где люди не боятся ночного стука в дверь.
Хапнуть незаметно воздуха в грудь – и понеслась.
– Вот это все, – я обвел руками массивные серые строения, в тени которых мы находились, – все это построено не для нас. Все это построено за счет вас и для вас. Отсюда будут выходить дома, в которых вы будете жить…
Не верят. Видно – не верят.
