Вадим Проскурин - Война индюка
Какая-то неведомая сила ухватила летающую тарелку и мягко, но непреклонно потащила в сторону.
— Ой! — воскликнула Анжела. — Что это?
— В атмосферу входим, — объяснил бог Каэссар. — Сейчас трясти начнет, а перед лобовым щитом такое пламя появится характерное, и картинка поплывет. Ты не пугайся и не удивляйся, это нормально. Когда войдем в совсем плотные слои, тарелка затормозится, тряска успокоится, тогда начнешь бомбить.
— А что бомбить-то? — спросила Анжела.
— Цели должны быть уже подсвечены, — ответил бог Каэссар. — Проследи мысленно линию спуска…
И в этот момент все получилось. Из середины лба Анжелы выстрелила в планету призрачная линия, изогнувшаяся примерно так, как летит брошенный камень. Наверное, это и есть парабола. А там, где эта линия упиралась в отвратительную серо-зеленую плесень на оскверненном лике любимой планеты, там засветились ядовито-красным светом две яркие точки.
— Вижу! — воскликнула Анжела. — Только яйцеобразное не спро… ну, это самое не…
— Сейчас трясти начнет, приготовься, — сказал бог Каэссар. — Держись крепче за подлокотники, и язык не прикуси. Постарайся не отводить взгляда от цели, и все-таки сформируй на ней эллипс прицела. Если не получится, придется зависнуть в воздухе над целью и попробовать еще раз, но это опасно, могут сбить. Лучше атаковать прямо из пике — раз, раз, бабах, и тебя уже нет. Ну да помогут нам боги.
— Гея, помоги, — прошептала Анжела.
Летающая тарелка затрепетала мелкой дрожью, в поле зрения заплясали огоньки, подобные тем, какие пляшут на верхушках деревьев перед грозой. Планету затуманило неясным маревом, в нем заблистали языки пламени, Анжела взвизгнула от испуга, но вовремя поняла, что с любимой планетой не происходит ничего страшного, это сама машина окутывается дымкой… как же это называется… ионосфера, что ли… нет, ионосфера — это то, где она сейчас летит… да наплевать! Гея, помоги, милая, на тебя уповаю!
Машину тряхнуло так, что Анжелу едва не выбросило из кресла. Бантик, которым она привязалась, развязался, но она уцепилась в подлокотники и кое-как удержалась. Лицо исказилось в отчаянной гримасе, на лбу выступил холодный пот. А ведь ей еще бомбы на цели наводить…
И в этот момент она увидела красный эллипс прицела.
— Вот оно! — закричала Анжела. — Вижу прицел! Пора уже бомбить?
— Не пора, — отозвался бог Каэссар. — Как станет зеленым, а в ушах запищит — тогда бомби, а раньше не надо.
Дальнейшее произошло очень быстро. Выпуклый бок планеты, неторопливо ползущий навстречу, стал приближаться, распластался в плоскую карту, и Анжела падала на нее, как камень, как падающая звезда…
— Гея, мамочка! — заорала Анжела во всю глотку.
В ушах запищало. Душу перехватило ужасом, Анжела вдруг поняла, что не сможет дать бомбам приказ вырваться из катапульты и посеять смерть. Она не охотница, она не проходила должную психологическую подготовку, она надеялась на помощь Геи, но Гея не убивает, но дарит жизнь, и это бессмысленно, ничего не получится…
— Я не смогу! — закричала Анжела. — Я не могу убивать!
Четверка ядовито-черных микроядерных бомб прыснула в сторону цели, и сразу же, без перерыва, вторая четверка устремилась ко второй цели. Подобно атакующим пчелам, бомбы летели не как придется, а в боевом порядке, Анжела не понимала его смысл, но было несомненно, что эти кусочки смерти разумны, и она, именно она, выпустила их на волю, будь она проклята…
— Уходим, — прозвучал в наушниках голос бога Каэссара. — Ты справилась, Анжела. Я горжусь тобой. Ты настоящая королева.
— Будь я проклята, — прошептала Анжела.
Бог Каэссар рассмеялся.
— Добро пожаловать в наш клуб, — сказал он. — Я вот тоже проклят, и, уверяю тебя, ничего страшного в этом нет. Ты привыкнешь.
И едва он закончил произносить эти страшные слова, каменные коробки богомерзкого города осветились пламенем, и ударил ветер смерти, и Анжела поняла, что он лжет, есть в этом страшное, просто ему не дано увидеть это страшное, ибо он не бог, но богомерзкая тварь, а она теперь…
Она не смогла додумать эту мысль до конца, потому что провалилась в обморок. Гея милосердна.
2Некоторые запрещенные наркотики при передозировке дают эффект, называемый наркоманами жаргонным словом «измена». Суть эффекта заключается в том, что приятные ощущения, сопровождающие употребление наркотика, становятся настолько мощными, что перестают быть приятными, а становятся ужасными. Передоз спирта часто сопровождается явлением несуществующих бесов и демонов, а если перебрать грибов или пейотля, можно услышать, как с тобой разговаривают предметы мебели. А от полумифического бутирата, по слухам, наркоманы скачут, как сумасшедшие, и вопят дурными голосами всякие глупости. Сэр Морис Трисам однажды попробовал бутират, ему не понравилось.
А вот от опиума измены не бывает. Опиум не вызывает ни галлюцинаций, ни бреда, ни необузданных приступов ярости, он просто убирает душевную боль и наполняет сердце тихой, спокойной радостью. Ты сидишь или лежишь и наблюдаешь вселенную, а вселенная наблюдает тебя, и гармония всего сущего овладевает твоей душой, и это прекрасно. Морис Трисам очень любил опиум.
Наркоманов принято презирать. Отчасти это разумно, типичный наркоман, грязный, опустившийся и бесполезный для общества, не заслуживает ничего, кроме презрения. Но причина этого презрения не в том, что человек употребляет наркотики, а в том, что он грязный, опустившийся и бесполезный для общества. А если человек чист, опрятен и полезен — кому какое дело, что он употребляет? Сэр Морис систематически употребляет опиум протяжении уже не одну тысячу дней, и хоть бы кто слово сказал! Потому что все понимают, что Самый Дорогой Господин Человеческой Общины стоит выше всех законов и правил, установленных для рядовых членов общества. Он сам себе закон. И это прекрасно.
Очень трудно управлять Человеческой Общиной, не употребляя наркотики, практически невозможно. Сэр Морис понял это не сразу. Поначалу он честно старался вникать во все детали управления обществом, но чем больше усилий прикладывал, тем яснее понимал, что все тщетно. Все чаще ему казалось, что во всем Барнарде есть только один умный и честный человек — сам Морис Трисам. А все остальные или глупы, или бесчестны, а чаще и то, и другое одновременно. Какого чиновника ни возьми — либо некомпетентный раздолбай, либо циничный казнокрад. Как с такими людьми вести Великую Родину к Истинному Процветанию? Никак. Но надо. И чем больше ты размышляешь над этим парадоксом, тем глубже он въедается в мозг и тем сильнее болит душа от печальных мыслей о cудьбах Отечества. А как избавиться от душевной боли без опиума? К сожалению, никак.
Однажды Герка Рейнблад сказал Морису, что святой Маркс, якобы говорил, что религия — тоже в некотором смысле опиум. Что если придти в храм и искренне помолиться, на душе становится легче, и можно с новыми силами приступать к нелегкой руководящей работе. А если натренировать душу должным образом, можно даже в храм не ходить, а просто медитировать в саду камней, как сам Герка делает. Морис попробовал воспользоваться советом кардинала, завел себе привычку ежедневно молиться, и нельзя сказать, что Герка соврал, какой-то эффект это дало. Но не такой явный, как хотелось бы. Действительно, молитва расслабляет, но если бежать в храм всякий раз, когда очередной бестолковый чиновник в очередной раз тебя расстроил — так и будешь бегать туда-сюда с утра до вечера. Опиум лучше — покурил и часа четыре, а то и все шесть тебе хорошо, все тебя радует и ничего не колышет. Сосредотачиваться, правда, трудно, но когда голова раскалывается от боли, а душу одолевает бешенство — соображать еще труднее. А как под опиум хорошо размышляется о судьбах Отечества…
И вот пришла измена. Да какая измена! Морис и не знал, что такие великие измены вообще бывают от опиума. Сидел Великий Вождь в кресле, никого не трогал, размышлял о судьбах Отечества, и вдруг как блеснуло, как загрохотало, как запрыгало! Гобелены вспорхнули со стен, как мифические птеродактили, и стало видно, как штукатурка на потолке в мгновение ока расчертилась густой сеткой трещин. И зашевелились кирпичи в стенах, и обрушился на сэра Мориса гобелен и закутал его в кокон, как червя-шелкопряда, и повалился сэр Морис на пол, и накрыло его креслом, а вокруг все тряслось, грохотало и подпрыгивало. И понял сэр Морис, что пора принимать решительные меры.
— А ну изыдите, бесы и демоны! — повелел он. — Эй, Сэйтен! А ну убери от меня своих слуг, а то отрекусь от тебя, будешь, как дурак, без жертвоприношений!
Решительные меры сработали, Сэйтен внял угрозе. Больше ничего не тряслось, не грохотало и не подпрыгивало, только где-то что-то то ли хрустело, то ли трещало, будто костер горит. Надо же такому померещиться.
