Руслан Галеев - Черепаховый суп
– Нет, брат, спасибо, – покачал головой Проводник, – у меня свой табачок имеется.
С этими словами он похлопал по тощему кисету у себя на поясе, где лежала та самая травка, которую он заваривал в прошлый раз. Я уже знал, что сегодня, когда стемнеет (на этот раз Сабж почему-то настаивал, что должно быть темно), снова будет сооружена донья. Знал, потому что час назад мы с Сабжем перетаскали в Нулевую весь имеющийся поблизости сушняк. Буги все это время сидела, забравшись на стену будки, и внимательно оглядывала окрестности с дробовиком в руках.
Я кивнул и закурил. Разговор как-то сам собой сошел на нет, но никого из нас это не беспокоило. Слова отслоились и отпали, как старая чешуя или засохшие комки грязи. Мы слишком давно и хорошо знали друг друга, а кроме того, было еще кое-что, связывающее нас крепче любой петли. Эпицентр. Его перманентная, естественная опасность и его недоступная цивилизации естественная красота. Да взять хотя бы этот закат. Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с безумством красок, с какофонией цветов и оттенков, которая каждый вечер происходит на городском небосклоне. Загрязненная атмосфера, как линза или закопченное зеркало, преломляет, изменяет, делает насыщенными цвета заката. Это красиво, но, черт побери, это красота порока. И сравнивать закаты Эпицентра и закаты Города – все равно что сравнивать пресыщенную всеобщим поклонением красавицу с симпатичной провинциалкой. С первой все понятно: ею стремишься обладать, она создана, чтобы разжигать страсть. А вторая... ее хочется любить, оберегать. Не владеть, а быть рядом, быть ее частью, быть... ну не знаю, быть ее достойным, что ли (причем прежде всего в своих собственных глазах).
Вот и теперь я не мог оторваться от этого зрелища: стремительных, но мягких переходов цвета в цвет, света в полутьму, постепенного распада на оттенки и полутона. Это небо воодушевляло и успокаивало, под ним было легко молчать. Минуту, другую, третью... Да сколько было у нас таких минут! В жизни сталкера любой оборванный пунктир – это, вполне вероятно, промежуток между жизнью здесь и смертью там. Да нет, что я говорю, какое там «вполне вероятно». Смерть в Эпицентре – всегда стопроцентно гарантирована, если не для тебя, то для того, кого убьешь ты сам. И тут, в Нулевой, смерть никуда, конечно, не исчезает, но, теряя направленность на определенный результат, на финишную ленту, которую вспорет заряд дроби или разорвут смыкающиеся челюсти, – концентрируется и становится частью тебя самого: твоим дыханием, сердцебиением, рефлекторным движением ресниц – тем, о чем не думаешь, чего не замечаешь, но о чем всегда, где-то в подсознании помнишь: я дышу, мое сердце бьется, мои веки смачивают роговицу глаза, моя смерть теплится во мне моей жизнью. И это понимание дает право на существование мне и моим друзьям под пастельными, приглушенными цветами заката, в тишине Эпицентра, в странное, таинственное мгновение, когда дневные хищники уступают свои ареалы обитания хищникам ночным, так же как дневная синева неба уступает место ночной пустоте, поглощающей цвета. Впрочем, я слегка приврал для красного словца, ведь это был круг третий, и здесь нет разницы между ночными и дневными хищниками, а если и есть, то я понятия не имею, в чем она заключается.
Но главное... у меня не хватает словарного запаса (больше того, я не уверен, что такие слова вообще существуют), чтобы объяснить, каково это – пребывать в этом мгновении, быть его составляющей, быть вопреки смерти и в то же время благодаря ей.
Каждый из нас знал и чувствовал это, так что лишние слова были ни к чему.
Через час или чуть больше костер Сабжа, выстреливая яркими искрами, превратил все, что находилось дальше пары метров от центра Нулевой, в сплошную стену темноты. Затасканное сравнение, но именно так это выглядело. Проводник, голый по пояс, кружил вокруг огня, как какой-нибудь светлокожий шаман, помешивая в котле из огнеупорного пластика и подкладывая особым образом дрова. При этом он то слегка пританцовывал, то замирал на месте, то начинал ходить вокруг доньи, критически оценивая, как лежат поленья. Ему не хватало только бубна и перьев.
– Сабж! – крикнул я, чувствуя, как уже знакомо поднимается настроение от запаха отвара. – Ты сейчас знаешь, на кого похож, брат?
– На кого?
– На шамана!
– А я кто? – с наигранным возмущением спросил Сабж и пропел куплет из трехгодичной давности хита «Flying Shoes». Немного фальшиво, но зато очень громко:
Белый шаман ударил
В бубен луны июля,
Вышли из темных улиц
Люди народа Пули!
Сбитые звезды тают
В этом неверном свете,
Спустятся с темных крыш
Люди Стальных Мачете!
Надо заметить, что на этот раз запах отвара был более резким. И мой организм отреагировал на него иначе: вместо прилива энергии, как было в прошлый раз, наоборот, стало лень делать лишние движения. Зато настроение зашкаливало. Все время хотелось улыбаться.
– Браво, Сабж, – пробормотала Буги, которая валялась на траве, положив голову на одну из полуразвалившихся шпал. Насекомых, которые наверняка завелись бы в полусгнивших деревяшках, здесь можно было не опасаться. Ведь насекомые – тоже часть Эпицентра, а значит, в Нулевой их быть не могло. – Какого хрена ты вообще таскаешься в Эпицентр? Тебе надо торчать где-нибудь в гетто, долбить хип-хоп и... И вообще, какого хрена ты белый, а, парень?
– Сие мне неизвестно, – довольно улыбаясь, откликнулся Сабж, на которого запах кипящих в котле трав, похоже, совсем не действовал. – Но, подозреваю, в одном из прошлых своих воплощений я был чернокожим. А до того – ленивцем. Или коалой, точно не скажу.
– Почему ленивцем или коалой?
– А потому что мне тоже нравится жить в кайф, не сильно напрягаясь.
– А мы тут все такие, – заметил я. Жутко хотелось курить, но я никак не мог заставить себя пошевелиться и свернуть самокрутку. – Сабж, скрути мне покурить, приятель. Я что-то совсем растекся от этих твоих ароматов.
– Это не мои ароматы, – неожиданно серьезно ответил Сабж и кивнул в сторону от костра, – это Его ароматы. Но я пока занят. Потерпишь часок?
– Часок? Да ты спятил... Буги, а может, ты соизволишь снизойти до того, чтобы сделать мне покурить?
– Даже не проси, – не поворачиваясь, ответила Буги, – я сама мечтаю о затяжке последние полчаса.
– Ну и хрен с вами, – ответил я, капитулируя перед обстоятельствами.
Сон, если я уснул, а не потерял сознание, накрыл меня быстрее, чем паровоз братьев Люмьер.
51. Вода
Сабж поднял нас затемно. Западная часть горизонта уже тлела алым, но солнца еще не было видно. Точно так же тлели угли доньи, а кое-где над не до конца прогоревшими поленьями поднимались и опадали слабые языки пламени. Куча дров, которую мы натаскали вчера днем, испарилась. Это означало, что Сабж не спал всю ночь, камлая над своим котелком с отваром. При этом выглядел Проводник так, как будто отсыпался целые сутки. О себе я такого сказать не мог. Энергии, что переполняла меня после первой аромапроцедуры, проделанной в начале трипа, не было. Наоборот, я чувствовал себя каким-то... ватным.
– Черт, Сабж, – подтверждая мои мысли, проговорила Буги, – что-то я не особенно в форме после твоих травок.
– Я тоже, – кивнул я и заставил себя сделать несколько шагов. Тело слушалось, но было такое ощущение, что я – всего ли джойстик, управляющий инородным механизмом.
– Это пройдет, – уверенно ответил Сабж, – кроме того...
Он внезапно бросил в меня куском доски от бывшей крыши, и я, не успев сообразить, что делаю, ловко поймал обломок и удивился самому себе:
– Ни хрена себе!
– Вот так-то, – усмехнулся Сабж. – Кстати, неплохо бы через час выйти. Если успеем добраться к вечеру до Дракона...
– До перевала? – вяло переспросила Буги.
– Да, до перевала Дракона. Мы в самой печени третьего круга ада, джентльмены... И между прочим, я пока что не услышал ни слова благодарности.
– Вообще-то, – сказал я, – мне все еще хочется тебя прикончить.
– Ты неблагодарная скотина, Макс. Перекачанный анаболиками ефрейтор. Нет, – Сабж с довольной ухмылкой махнул рукой, – я повышаю тебя в звании, ты неблагодарный хренов фельдфебель.
Из-за заторможенности мыслительных процессов я не сумел быстро сориентироваться и выдать достойный ответ, а вот рука моя отреагировала сама собой, метнув в Сабжа все тот же обломок доски. Сабж легко его поймал – скорость реакции была в это утро повышенной не только у меня.
– Мальчики, а вы заметили, какое сегодня утро? – лениво поинтересовалась Буги, приподнявшись на локтях.
Мы с Сабжем удивленно переглянулись, безмолвно спрашивая друг друга: «Ты тоже это слышал?»
– Буги, – осторожно уточнил Сабж, – ты сказала «мальчики»? Нет, наверное, ты сказала: «Эй, гребаные придурки!» или «Вашу мать, грязные нигеры!», а мне просто послышалось...
