Владислав Выставной - Карантин
— Создатель с вами, молодой человек! — воскликнул Вангарден. — Кто ж меня выпустит, если бумаг нету? Это уже, как говорится, проблема заключенного! А вдруг я — опасный убийца? Или, чего доброго, государственный изменник? Как можно меня на свободу выпускать?
На это Гильза лишь покачал головой. Трудно спорить с существом, просидевшим взаперти добрых три сотни лет.
— К тому же, я давно уж привык здесь, — продолжил узник. — И даже не представляю, как это там — на воле. Здесь никто не мешает предаваться высоким размышлениям — о сущности бытия, о смысле жизни и природе Создателя. Нет, на волю я уже не хочу, даже не уговаривайте!
— Да я, собственно, и не уговариваю, — сказал Гильза. — Нам бы самим отсюда выбраться.
— Даже думать забудьте! — заверил Вангарден. — Если уж вас засунули в эту клетку, то здесь вам и быть, поверьте мне на слово. Кстати, какой приговор вам вынесли?
— Не было никакого приговора…
Вангарден подскочил к Гильзе и, заглядывая в глаза, потряс ему руку. Ладонь узника была холодная и отвратительно-влажная. Гильза машинально обтер руку о свою рваную рубаху.
— Как здорово! — мечтательно произнес Вангарден. — У вас все впереди — и суд, и прения, и торжественное оглашение вердикта… Будет, о чем поговорить, когда вы вернетесь в камеру!
— А если не вернемся?
Вангарден беспокойно поморгал, почесал тощую поясницу. Поинтересовался неуверенно:
— Что же вы такое натворили, что думаете, будто вас казнят?
Гильза обмер:
— Я вовсе не думаю, что нас казнят… За что? Я надеюсь, что разберутся — и отпустят…
Он не усел договорить: камера наполнилась смехом. Похоже, предположение курьера здорово повеселили тюремного старожила.
— Отпустят! Вот уморил! Давно я так не смеялся! — сквозь слезы проговорил Вангарден. — Такого отродясь не было — чтобы Инквизиция схватила кого-то, а потом и отпустила на волю! Может, ты думаешь, они еще и извинятся за беспокойство?
Он снова захихикал.
В камере вдруг стало еще темнее: по ту сторону решетки возникла одутловатая усатая физиономия. От удара тяжелой перчатки грохнула дверь.
— А ну, прекращай веселье! — прорычал стражник. — На виселице похохочете!
Вангарден в испуге отступил в тень. Как только стражник исчез, он тихонько пробормотал:
— Нельзя, чтобы они узнали обо мне. Если мне перекроют дорогу — с кем же я буду общаться?
— Не знаю, — угрюмо сказал Гильза. — Уж точно — не с нами. Я не намерен сюда возвращаться.
— Ну-ну, — снова оскалился узник. — Потом мы еще не раз вместе посмеемся над этими словами. Ладно, я пошел, а то скоро принесут ужин. Желаю приятно провести время на суде. И поскорее возвращайтесь! Безумно хочется послушать ваши рассказы — и о судилище, и о новостях по ту сторону… Буду ждать с нетерпением!
Вангарден нырнул в темноту. Донесся звук трения камня о камень.
Гильза с ужасом подумал о перспективе навсегда остаться в этих с стенах в компании с трехсотлетним безумцем.
Детектив по-прежнему спал, а Гильза стоял, уставившись в железную дверь.
Он должен вырваться на свободу.
Он должен.
8
На утро в камеру заявился адвокат. Был он щуплый, нервный и какой-то запуганный. То и дело ронял свою адвокатскую шапочку и путался в длинной черной мантии.
— Меня назначили защищать вас в процессе, — пробормотал он, отводя взгляд.
— Прекрасно! — обрадовался Хитрук. — Давайте так: вы нас освобождаете, а я помогаю вам с клиентами, а? У меня прекрасные знакомства в криминальном мире Лагора!
— Благодарю вас, — запинаясь, ответил адвокат. — К сожалению, сторона обвинения слишком сильна. Я буду настаивать на наименее болезненном способе казни…
— Что?!!
— Ну, если вас решат сварить заживо, попрошу, чтобы вас четвертовали. Если назначат четвертование, попрошу, чтобы повесили. Если назначат повешение, буду настаивать на отрубании головы. Ели решат отрубить голову топором, потребую меч, если мечом — попрошу рубильную машину. Ну а если дело зайдет о ядах — предложу использовать самый быстрый…
Когда адвокат ушел, друзья погрузились в уныние. Впрочем, вскоре они решили, что слуга закона, пожалуй, слишком мрачно смотрит на вещи.
Их покормили довольно сносной похлебкой с куском грубого хлеба. Наверное, с голоду и не такое покажется верхом кулинарного искусства. Однако расслабиться после еды не дали: в камеру явился конвой из десятка угрюмых стражников в начищенных шлемах, при алебардах.
Их долго вели в свете факелов и коптящих настенных светильников по запутанным тюремным коридорам. Затем началась крутая винтовая лестница, что вывела на новый уровень. И все повторилось снова.
— Уютное местечко, — заметил Хитрук. — Тоже, вот, мечтаю о просторной дачке…
— А вы все шутите, — сказал Гильза. — И как вам только не страшно!
— Мне страшно — не то слово, — ответил Хитрук. — А это как раз истерика. Меня, случается, в критических ситуациях на словесный понос прошибает. А иногда — не только на словесный.
Так, перебрасываясь не слишком осмысленными фразами, друзья добрались до более презентабельных помещений. Впрочем, ненамного менее мрачных. Теперь их вели по прямому, длинному коридору, свод которого смыкался высоко над головой под острым углом. С потолка на цепях свисали чаши, выполненные в виде устремленных вниз жутковатых, недобрых лиц. В чашах этих горели знакомые по Рынку светильники-молнии, факелы же были оставлены на нижних уровнях.
Коридор вывел в огромный зал, больше всего своим интерьером напоминающий готический собор средних размеров. Высокие колонны, галереи, хоры. И ряды потемневших скамей с низкими спинками.
Скамьи были заполнены народом. Самым разномастным — словно решили собрать сюда каждой твари по паре — от богато одетых аристократов и купцов до бедных ремесленников и крестьян. Все они с любопытством смотрели на двух нищих, плетущихся в сопровождении горделиво вышагивающей стражи. По залу пронесся ропот.
Их провели по центральному проходу между скамьями — прямо к высокому уступу, на котором располагался длинный стол подковообразной формы, практически охватывающий вошедших.
Их уже ждали. По центру стола, на стульях с высокими, остроконечными спинками, сидели трое в черных, лоснящихся мантиях и черных же головных уборах, придающих бледным лицам еще более зловещий вид.
Где-то сбоку, за небольшим столиком пониже, среди толстых томов и кип бумаги, перед огромной чернильницей с торчащей из нее охапкой перьев, сидел щуплый и сгорбленный секретарь. Завидев вошедших, он подскочил и громко провозгласил:
— Подсудимые доставлены, ваша честь!
Только теперь стало понятно, что несчастных скитальцев доставили в этот величественный зал отнюдь не на экскурсию. Гильза вспомнил безумного соседа по темнице, что завидовал его предстоящему участию в суде. Что ни говори, а вкусы у всех разные. Сейчас хотелось просто провалиться под землю, лишь бы выбраться из-под взглядов этих сотен любопытных глаз.
— Те ли это сарги, что пойманы были на Площади Всех Миров? — низким, хорошо поставленным голосом поинтересовался сидящий по центру стола.
— Точно так, они самые! — заверил стражник.
— Что ж… — сидящий по центру обменялся короткими взглядами с соседями. — Великий и справедливый Трибунал Инквизиции Лагора готов приступить к рассмотрению дела…
— Придавить мерзавцев! — хрипловато крикнул кто-то из зала.
И тут же началось что-то невообразимое:
— Прижечь заразу!
— Всех саргов — в костер!
— Четвертовать!
— Повесить!
— Смерть саргам!
Гильза и Хитрук вжали голову в плечи. Такого они не ожидали.
— Прошу тишины! — грозно произнес судья и стукнул по столу деревянным молотком. Гулкий звук эхом разнесся под сводами — и в зале наступило молчание. — Трибунал разберется, кто и чего заслуживает. Трибунал будет справедлив.
— Да здравствует суд Лагора, самый гуманный суд во всех мирах! — истово выкрикнул Хитрук и даже обернулся к залу, словно ища поддержки.
На полном серьезе. Даже сейчас он не терял присутствия духа.
Судьи поглядели на детектива, словно ожидая продолжения, и зашуршали бумагами.
— Вот влипли! — тихо сказал Хитрук. — Народу-то нагнали — ни дать, ни взять — показательный процесс. Плохо наше дело, спиной чую…
— Слово предоставляется обвинению! — провозгласил, наконец, судья. — Прошу вас, отец Пемброук…
Гильза вздрогнул. Взгляд его метнулся влево — на тот конец изогнутого стола, что как-то выпал поначалу из внимания.
Это действительно был он. Отец Пемброук — давний враг Хороса, злой гений Инквизиции и тайный недоброжелатель Земли. Однажды он уже пытался закрыть Землю. К счастью, тогда «Линии» удалось отвести от нашего мира пристальное внимание Инквизиции и избавиться от ее чрезмерной опеки. Но, видимо, отец Пемброук не оставлял попыток расквитаться с регистраторами Земли.
