Олег Верещагин - Не вернуться никогда
Выжимая волосы, Ротбирт подошёл к другу и опустился на колено. Тихо спросил:
— Что случилось?
— Собака, — буркнул Вадим. — Там, в лесу, лаяла собака.
— Откуда тут взяться собаке? Разве что какой охотник забрёл…
— Вот именно — неоткуда, — согласился Вадим, и Ротбирт понял, что друг имеет в виду:
— Да брось, клянусь луком Вайу! Ты же только лай слышал, ты не видел его…{9}
— Верно, — Вадим облегчённо ругнулся матом. — С вашими суевериями — наслушаешься и сам веришь… Ладно, — он выпрямился, — пойду и я поплаваю, да и пора, Синкэ небось думает, что нас унесли речные девки.
Ротбирт плавал лучше Вадима, и тот далеко отплывать не стал. Анлас между тем обсыхал, стоя на песке и уперев ладони в бока. Мальчишка глядел по сторонам весело и по-хозяйски.
— Вода ххххххолодная! — выдавил Вадим, едва вылез на берег — и пробежался по песку, потому прошёлся на руках и колесом — и снова на руках, болтая в воздухе ногами, чтобы сбить капли. Оба влезли в кожаные куртки и штаны под доспехи, в сапоги с тупыми шишками шпор, оседлали бродивших неподалёку коней и неспешной рысью поехали вдоль речного берега, а потом — звериной тропкой через лес к лагерю.
* * *Эрна, естественно, оказалась девственницей. Надо сказать, что раньше — на Земле — Вадим приобрёл довольно богатый опыт того, что там называется "заниматься любовью". Правда, он считал это голимым сексом. И тут ошалел, поняв, сколько терял от того, что сам не любил никого из своих партнёрш. И понял, насколько был прав, отказываясь даже про себя называть простой "перепихон" "занятиями любовью". О чёрт, к любви это имело отношения не больше, чем прославленное анекдотами кувыркание с Резиновой Зиной…
Что такое, когда ты ложишься не просто с той, которая любит тебя (этого хватало и раньше), но и сам при этом любишь, а не просто хочешь — Вадим понял только в повозке анласского лагеря на Эрде. Почему-то приходила в голову глупая строчка из глупой песни, тут оказавшейся как нельзя верной: "Я на тебе, как на войне!" Попсятина в кои-то веки оказалась права выше крыши, а обретённым в такой страшной ситуации голосом Эрна пользовалась так, что и Вадим в конце концов заорал "люблю-у-у-у!!!", сам не понимая, что орёт. Повозка качалась, тряслась, кособочилась, скрипела, ухала, визжала и проседала, как корабль в бурю. В конце концов молодые люди, не говоря грубого слова, укатали одна другого и один другую так, что уснули, не выпуская друг друга из рук. И честное слово, так глубоко и спокойно Вадим не спал давно…
…Тогда он проснулся под утро. Уже привычно осмотрелся сквозь чуть разжмуренные веки (ощущая, как распухли губы и приятно, как-то пусто, ноет каждая мышца). И притих. В повозку пробивался свет хмурого зимнего утра, скрёбся в навес дождь… а Эрна сидела сбоку от него и водила своими волосами, что-то тихо приговаривая, по груди мальчишки. Наверное, это невесомое щекотание его и разбудило.
Он сел. И увидел, что на груди и животе в несколько рядов изображены — явно кровью — пять одинаковых значков. Три из них Вадим знал — их показал Ротбирт, это были женские священные знаки, которых, как правило, не знают мужчины (Вадиму, кстати, открыли ещё два воинских и два охотничьих). Наверное, и два других тоже…
Эрна немного смутилась, но тут же посмотрела даже с некоторым вызовом. Провела рукой по буроватым рядкам значков:
— Теперь ты мой, — сказала она. Голос у неё был негромкий (обычно), чуть хрипловатый. — Навсегда мой.
— Заколдовала? — Вадим обнял её руками за шею и коснулся своим лбом — её. — Я и так твой. Никуда бы не делся.
Эрна спрятала лицо в волосы и, заплакав, призналась в страшном грехе — пока мальчишка спал, она заколдовала и его оружие, и доспехи, и даже выходила из повозки и заколдовала коня (такого, как Вихрь, уже не будет, но и нового — очень неплохого — Вадим назвал так же…). Чтобы если Вадомайр захочет ей изменить, в бою оружие сломалось, доспех превратился в гнилую кожу, а конь сбросил хозяина… Вадим не стал смеяться. Во-первых, это было бы низко. А во-вторых, он уже понял, что тут слова значат намного больше, чем на Земле. Эрна хлюпала, сама раскаиваясь в том, что натворила. Вадим начал целовать её — лицо, руки, а потом…
…В общем, Вадим выбрался из повозки к середине дня. И ещё долго служил предметом бесчисленных острот, сыпавшихся со всех сторон. Сперва он смущался, потому что анласы не стеснялись в выражениях и не пользовались эвфемизмами, а, так сказать, прямо предполагали, как, что и кто делал в повозке, да при этом ещё и ржали. Потом начал злиться. А потом подумал: а ну и что? Что такого он делал? И начал или сам отвечать остротами (благо, было что сказать), или смеялся вместе со всеми. А позже он узнал, что женщины тоже подкалывали Эрну… но без зла.
За Эрну некому было платить выкуп. И Вадим понимал, что их положение неопределённое. Атрапаны делами брака не занимались — девушек "выдавала" их семья, в крайнем случае — хангмот зинда. Но от зинда считай никого не осталось, а семьи Эрна и не помнила. Был правда ещё один вариант, о котором Вадим говорил с Ротбиртом…
…Ротбирт ходил хмурый несколько дней, пока Вадим не поговорил с ним возле той же повозки. Разговор был откровенный и не очень приятный, но…
Они говорили недалеко от повозки. Вадим извинялся, чувствуя себя глупо, Ротбирт отмаличивался, и Вадим понял, что его друг и побратим в душе лелеял надежду, что Эрна изменит решение и уйдёт к нему. Наконец Вадим, отчаявшись, махнул рукой и… потёр нос. Его защекотал солнечный зайчик. Сколько Вадим не вертел головой (а Ротбирт наблюдал молча) — тёплая щекотная лапка дёргала за нос, и наконец Вадим сообразил, что это дурачится Эрна. Сидя на передке повозки, она пускала зайчика металлическим зеркальцем-гелиографом — подарком Вадима.
Именно тогда Ротбирт предложил наречь Эрну своей сестрой и по праву брата отдать её за друга… Вадим, чувствуя себя полным идиотом, отдал выкупом за Эрну моток медной проволоки с Земли, палочку от чупа-чупса и бумажные деньги. И, не успев опомниться, оказался женатым человеком, очень быстро поняв, что их с Эрной возраст тут не причина для обвинений в глупости или педофилии, а просто самое обычное дело. Кстати, жену нужно было содержать — хорошо ещё, что на своих ратэстов Синкэ не скупился, и Эрна обзавелась даже украшениями сверх той "цепочки белого металла", которую ей когда-то подарил Вадим. До четырнадцати лет жившая чужой милостью девчонка буквально расцветала при виде подарков, а Вадим смущённо и гордо улыбался — даже против своей воли — от приятного чувства, которому не мог найти названия.
Кстати, ту цепочку Эрна носила поверх всего остального…
…Жена оказалась штукой удобной во всех отношениях. Вадима всегда ждала еда, причём её странным образом хватало на всех — даже если он приходил с Ротбиртом (почти всегда) или с другими воинами (нередко). Эрна была хозяйственной, послушной, ласковой — и со своим непоколебимым мнением, как надо заботиться о муже и доме. Если честно, Вадим с ужасом ждал, что вот-вот она ему приестся, как приедались с двенадцати лет многочисленные подружки-однодневки на Земле… но — нет. Не происходило этого. Напротив, Вадим скучал по Эрне и хотел её видеть как можно чаще. В блокноте мальчишка много рисовал — карандашные наброски покрывали страницу за страницей, и едва ли не треть из них была набросками Эрны. Девчонку умение Вадима рисовать восхищало, и она охотно позировала, хотя и не понимала, зачем её рисовать, когда она "некрасивая" — убирается, готовит, например… Вадим в таких случаях говорил, что "ты красивая всегда", переходил к поцелуям — и…
Хорошо, что к сексу анласы относились, как к делу насквозь житейскому и понятному до изумления. Есть женщины. Есть мужчины. Боги их создали друг для друга… Где дети? Эти?! Да ну вас лесом! Она спасла полную повозку мелочи, копьём ранена. Он — вообще воин из воинов, даром, что молод… Оба — герои похода, про который уже песни поют по всем землям…
Вадима такое положение дел устраивало как нельзя лучше. Эрна другого вообще не знала и удивилась бы, вздумай ей кто-то объяснить, как с этим дела обстоят в другом мире — на Земле. Вадим иногда рассказывал ей про свой мир (кое-какие обрывки сведений о нём — сказочных почти — у Эрны были), но старался не касаться явных его глупостей, которые завелись там от лени, сытости и тупоумия законов, как тараканы заводятся от грязи…
…В главном лагере последние дни наблюдалось постоянное оживление, свидетельствовавшее о скором передвижении. Вадима при виде всей этой суеты начинала мучить смешанная со злостью тоска — уж очень это напоминало лагерь Йохаллы… и нельзя было не вспоминать, чем всё кончилось. И что не так уж далеко отсюда, может, лежать ещё неубранные кости тех, кого он звал побратимами… Похоже было, что Ротбирт испытывает то же самое.
