Антон Кравин - Тёмные тропы
– Имеет, – возразила она. – Это место ближе к Сектору, чем вы думаете.
– Она права, – кивнул Рэмбо. – Я согласен.
– В смысле? – не понял Мансуров.
– Письмена. Я видел такие в Секторе. Не придал значения, думал – чья-то шутка.
* * *Прямая, как луч, улица вела в центр. Довольно широкая и, к счастью, пустая. Здесь, на окраине, не было высоких домов, только одно– и двухэтажные здания, пялящиеся на улицу темными щелями окон.
Данила двинулся вперед, стараясь копировать пластику змееглазых. Хотя понимал, что получается плохо и за лешего он не сойдет.
Наглость и находчивость – лучшее оружие. Удивляясь собственной безалаберности (так мог бы поступить Генка, но не бывший капитан Астрахан, военный до мозга костей, – ничем этого не вытравишь), Данила шел улицей чужого города и внимательно смотрел по сторонам, выискивая подходящего «языка». Требования к будущему пленнику были логичные: это не должна быть женщина (как ни крути, культура первобытная, женщины, скорее всего, существа низшие) или ребенок; это не должен быть хорошо вооруженный воин (по понятным причинам); это не должен быть хорошо охраняемый человек (по тем же причинам). Остальное особого значения не имело. Нищий может знать больше, чем богач, старик – больше, чем молодой.
Будем надеяться на везение – больше не на что…
Сперва он не въехал, что шумит впереди: будто волны накатывают на далекий берег. Но моря здесь не было. Потом гул усилился, и Данила разобрал голоса, выкрики, звон – типичная какофония людского сборища. Легкий ветер донес жирный чад, вонь специй, перебившая даже запах пота от чужого доспеха. В знойном липком воздухе «ароматы» незнакомой пищи вызывали рвотный рефлекс.
Теней не было – им просто неоткуда было взяться при ровном свете здешнего мира. Данила, стараясь держаться поближе к стене, ускорил шаг и вскоре вышел-таки на площадь.
Зачем – он не смог бы сказать. Из любопытства, скорее всего, из желания прикоснуться к тайне, заглянуть в чужой быт.
Он был наблюдателем, отрешенным зрителем, и на время позабыл даже о своем намерении взять пленника.
Потому что увиденное казалось сценой из высокобюджетного блокбастера, галлюцинацией, сном, но не реальностью.
Площадь. Впереди – заслоняющая половину неба пирамида. Каменные ступени поднимаются к усеченной вершине. На ней вздымается змея, изготовившаяся к броску. Топазами сверкают огромные глаза. Пространство перед пирамидой заполнено змееглазыми. Ритуал? Торжище?
Горят, чадят костры, исходят липкой вонью котлы, подвешенные над ними. У подножия пирамиды – столбы, увенчанные темными шарами. Данила присмотрелся и понял, что это – головы, ссохшиеся головы. Наверное, многие из племени Вождя и Лианы нашли здесь свой конец.
У стен домов – калеки и нищие. Тонкие конечности, изуродованные, с вспухшими суставами, выпяченные животы – не от сытости, нет, бывает такая пухлость. Изъязвленные лица, бельма глаз, молчаливая мольба. Но нищим не подают. Они просто тихо умирают, выставив свое убожество и свою смерть напоказ.
Булькающее в котлах варево предназначается другим. Одетые в шкуры или в бордовые ткани, другие змееглазые – чистые, сытые, с бритыми татуированными головами, подходят к кострам и получают ритуальные (видимо) чаши с яством или напитком, не разобрать отсюда.
Прохаживаются в толпе стражи в таких же, как на Даниле, одеждах.
Носятся дети – оборванные дети бедноты.
Отпрыски правящего класса чинно следуют за родителями. Вот проплыл паланкин, мускулистые носильщики поставили его на постамент у самой пирамиды. Отдернула тяжелую штору тонкая рука в медных, тускло посверкивающих браслетах, и показалась хозяйка – изящная, закутанная по самую шею в ярко-алую ткань женщина. Черные волосы взбиты в сложную высокую прическу, на шее – многослойное ожерелье из перьев, костей и зубов.
Данила замер, не в силах пошевелиться, оглушенный и ошарашенный.
К навязчивому запаху специй примешался неслышный, но отчетливый запах страха. Все пришедшие на площадь боялись. Данила прислонился к стене.
Что-то происходило на пирамиде. Вот на площадку – не на самом верху, а посередине лестницы – вышли змееглазые в особенно ярких нарядах. Лица их, как видно даже отсюда, выкрашены белым, в руках – длинные жезлы.
Грохнули скрытые где-то барабаны.
Собравшиеся замолчали и уставились на пирамиду.
Жрец вскинул к небу руки.
Даниле стало ясно, что сейчас произойдет. Он (или Момент?) интересовался культурами Южной Америки, ацтеками и майя и знал, что они практиковали человеческие жертвоприношения.
Стало тихо. Так тихо, что голос жреца разнесся над площадью, будто он вещал в мегафон.
– Мы пришшшли просссить об удаче! – выкрикнул жрец.
Ну да, конечно! И для этого нужно укокошить десятка полтора соплеменников? Вы же так вымрете, сволочи! Раньше небось людей в жертвы приносили, а теперь за своих принялись?
– Нашшшим вождям! Их друзьям! Мы пришшшли просссить милосссти Змея!
Толпа ответила дружным ревом. Снова вступили барабаны, и рев этот вскоре стал ритмичным, а Данила разобрал повторяющееся слово.
– Змей! – скандировала толпа. – Змей!
– В лучшшший мир! – надрывался жрец. – Пусссть дорога будет легкой!
– Змей!!!
Не смотреть бы. Но Данила не мог отвести взгляда. На площадку вышли другие змееглазые, четверо, нагие и беззащитные. Не изможденные, нет: молодые и здоровые. На шее одной из них покачивалась гирлянда из цветов.
Вновь стало тихо. Жужжали над котлами мухи, да почти неслышно постанывал умирающий у стены. Жрец вскинул жезл. Один из его помощников ухватил девушку за волосы на затылке, запрокинул голову, обнажив шею.
Данила сжал кулаки. «Это – не люди. Это – лешие, змееглазые, незнакомый народ. Это – другой мир».
Жрец развернулся и полоснул жертву по горлу изогнутым ножом.
Темная кровь хлынула из раны.
– ЗМЕЙ!!!
Даниле показалось, что он видит его, видит Змея, божество кровожадное и древнее. Видит, как покачивается голова рептилии, с благосклонностью взирающей на собрание… Нет, конечно, показалось. От жары, вони, крика, от ритма, вновь подхваченного барабанами, дикости происходящего.
Тело упало и покатилось по ступеням вниз.
Следующая жертва. Жрец, повременив с убийством, взял слово:
– Друзьям из другого мира! Лукавому! Легкой дороги!
Сперва Данила решил, что ослышался. Но прозвище отца жрец произнес по-русски:
– Змей!!!
Второе тело катится вниз. Там, у подножия, его подхватывают и уносят. Лижут пропитанную кровью землю чупакабры, они здесь ручные, типа собак.
Дальше смотреть не имело смысла, как более не имело смысла и брать «языка»: яснее ясного, что виденная несколько часов назад процессия – отряд отца. Астрахан-старший покинул город и отправился куда-то, если верить жрецу, в сопровождении змееглазых.
И Данила даже знал куда: к алтарю в джунглях, открывающему змееглазым проход в лучший мир.
Но религия этих дикарей не предполагала ни справедливых ко всем божеств, ни прощения, ни сострадания. Крови, крови жертв жаждали идолы. И скорее всего, жертвой суждено стать Марине.
Данила, пятясь, отступал с площади. Лишь бы не обратили внимания! Ноги слегка подрагивали. Да, жертвы, которым перерезали горло, скорее всего, добровольные. Это не несчастный Валик – с детства зомбированные существа. Он (или Генка?) читал о таком: с радостью и гордостью лучшие из лучших отдавали себя на растерзание. Скорее всего, одурманенные религиозным экстазом, они не чувствуют ни страха, ни боли.
И верят, что, как только померкнет перед глазами и затихнет сердце, они очнутся в местном аналоге рая. В Секторе?
Но смотреть и не вмешиваться было невыносимо. А вмешаться и спасти – невозможно и к тому же – глупо.
«Всем не поможешь, – твердил про себя Данила, вспоминая Валика. – Успокойся, боец Астрахан. Спокойно, кому сказано! Ты никогда не был мягкосердечным, а тут раскис. Баба, тряпка! Вспомни земную историю: не доведут цивилизацию змееглазых такие боги до хорошего. А ты тут ни при чем. Ты – гость. Твое дело: догнать папашу, спасти Марину и узнать, зачем вообще отец сюда поперся. Однако, какое совпадение… наверняка папаша и вожди этого милого народа прекрасно поняли друг друга. Лукавый – тот еще змей…»
– ЗМЕЙ! – будто услышав его мысли, грянула толпа.
Данила развернулся и, стараясь не спешить, двигаться плавно, пошел к воротам.
Он был на полпути от цели, когда сзади окликнули:
– Ссстой!
Данила остановился, поудобнее перехватил копье и обернулся. Их было двое, наверное, смена «успокоенным» Данилой стражникам. Один держал кожаный шлем под мышкой, и видны были его пристальные, немигающие, золотые глаза. Рот перемазан темно-красным, будто леший пил кровь, но это, конечно, не так – просто след ритуального пиршества… Все здесь – красное, и не удивительно, что цивилизация змееглазых столь кровожадна. Еще несколько дней, и Данила, пожалуй, поймет их окончательно.
