Александр Машонин - Посредине ночи
– Больше не повторится, леди…
– Надеюсь. Теперь к делу. Мы получили информацию, что вашей службой безопасности раскрыта ячейка заговорщиков, состоящая из преподавателей университета.
– Да, преподаватели и научные работники. Знаете же, эта паршивая интеллигенция всегда чем-нибудь недовольна.
– Не первый случай в моей практике, – соизволила слегка кивнуть Осока. – Однако…
Она сделала паузу, и наместник тоже не решался нарушить молчание.
– …как я вижу, Вы человек неглупый, – продолжала моя подруга. – И понимаете, что преподаватели – не просто какая-то там интеллигенция.
– Да-да, они имеют влияние на умы молодёжи! – подхватил наместник. – Вы ведь об этом, Леди?
– Именно об этом. Сколько преподавателей в раскрытой вами ячейке?
– Трое… нет, четверо из пяти. Эта дамочка Тано не работает на факультете, но читает лекции.
– Прелестно, – Осока буквально выплюнула это слово. – Вот как мы поступим. Всех пятерых доставьте на мой корабль. С ними поработает Инквизиция. Офицер! Обеспечьте сопровождение! А я желаю побеседовать с героями, раскрывшими заговор. Кто они?
– О, представьте, местные тогрута. Обычно этот народишко просто «овощи»… о, прошу прощения, – наместник сообразил, что гостья сама относится к тому же виду, и стушевался.
– Я родилась на Киросе, – не моргнув глазом, солгала Осока, – можете не стесняться.
– Да, так вот, большинство из них довольно инертны и не желают сотрудничать с властями, но эти двое поступили как подлинные патриоты Империи…
– … и заложили ближних своих, – закончила Осока. – Похвальное рвение.
Двое тогрутских иуд были доставлены в кабинет наместника через четверть часа. Осока внимательно посмотрела на них, словно на редких гадов в террариуме, и неожиданно предложила обоим лететь с ней в систему Чампала, дабы лично дать показания в военном суде и получить приличествующую деянию награду от Империи. Старший из двух доносчиков, ректор университета, оказался тёртым калачом. Он тут же переложил все заслуги на плечи своего более молодого коллеги и принялся убеждать Осоку, что лишь довёл информацию последнего до соответствующих инстанций, где же тут героизм?
– Вы бескорыстны, – молвила Осока. – Что ж, думаю, решение можно изменить. Со мной полетит лишь один. А Вам, почтенный, я окажу честь, позволив сопроводить меня до корабля.
На посадочной площадке Осока задержалась у трапа. Спидер с арестованными и конвоем ещё не прибыл, и она продолжала начатую в экипаже светскую беседу с наместником. Ректору было весьма неуютно в таком обществе, а молодому доносчику и подавно, он уже понимал, что домой его не отпустят.
– Вот и тюремный спидер, – с явным облегчением сказал наместник, кивая на приближающийся летательный аппарат.
– Отменно, – отозвалась Осока. – Ожидание начало меня утомлять. Старший инженер, – сказала она в комлинк, – как только капитан поднимет арестованных на борт, закрывайте люки.
– Да, моя леди, – отчеканил Сакис.
– Прощайте, наместник. Хорошая работа.
Натуа, не особо церемонясь, подтолкнула младшего из доносчиков к трапу. Осока зашагала следом, даже не обернувшись на спидер, из которого местные полицейские и троица наших ряженых выгружали арестованных. Двое мужчин, две женщины и существо, лицом похожее на зверя и на птицу одновременно. Одежда у всех измята, на запястьях мужчин пластиковые путы. Чужак прихрамывал на одну ногу, его поддерживал скованными руками мужчина-тогрута. Ту, ради кого мы прилетели сюда, я узнал сразу и безошибочно. У неё был немного иной разрез глаз с выше приподнятыми наружными уголками, зато все остальные черты лица Осока однозначно унаследовала от матери: и очаровательный круглый кончик носа, и губы, и форму скул и подбородка. Белые линии в середине лба были не угловатыми, а плавно изогнутыми, словно «индийские огурцы» на земных тканях, но точно так же образовывали между собой ромбический контур. Профессор Ирис Тано распрямила спину, выйдя на площадку, поднесла руку к глазам и посмотрела в небо. А когда соплеменник-полицейский грубо толкнул её в спину, оглянулась так, как смотрят в трамвае на мелкого хама, распихивающего локтями других пассажиров. Козёл, возмущённо подумал я, и даже с рогами. Выйти бы и заехать в морду, жаль, времени нет.
Спасённых разместили пока на нижней палубе. Мы с Пятернёй быстро освободили руки мужчин от стягивающих пут. Медицинский дройд Падме по имени Герхард, поскрипывая сочленениями, занялся ногой мохнатого существа.
– Вы ведь не имперцы, – обведя нас внимательным взглядом, сказала Ирис. Я отрицательно покачал головой:
– Нет, профессор, не имперцы. Мы вас выкрали.
– Сопротивление?
– Возможно, это Вас разочарует, но и не Сопротивление, – заулыбалась Натуа. – Мы как-то сами по себе, знаете ли. Хотя Империю не любим с детства.
– Раз сами по себе, зачем рисковали, спасая нас? – удивилась вторая женщина.
– Скоро узнаете, – сказал я и включил комлинк, вызывая Осоку: – Подруга, не желаешь спуститься к нам?
– В таком виде – точно нет, – отозвалась девушка. – Потерпите, сейчас уйдём за свет, умоюсь и приду. Не отключайся, ладно?
– Конечно.
– На самом деле, – произнёс один из мужчин, – Сопротивлению тоже незачем было бы нас вытаскивать. Никакие мы не мятежники, это в прессе так растрезвонили. Маленькому мерзавчику Тудхи приглянулось кресло Ашары, а нас с ней заодно взяли.
– Значит, мы спасли невинных, что тоже отлично, – Пятерня внимательно осмотрел повязку, наложенную на голень чужака дройдом, кивнул с таким видом, будто был, по меньшей мере, кандидатом медицинских наук. – Иди, братец, спасибо.
– Ваши семьи, думаю, будут рады, что вы живы и не на каторге, – сказал я. – Вот у Вас, профессор Тано, наверняка есть семья?
Вопрос был, конечно, провокационный, и я не обязательно ожидал результата. Однако же получилось. Ирис кивнула:
– Две дочери. Младшая учится в университете на другой планете. А старшая… – она вздохнула тяжело и печально.
– Что, тоже арестована? – спросил я, побуждая её развить тему.
– Вообще не знаю, где она сейчас. И жива ли. В четыре года её пришлось отдать Ордену Джедаев. Вы молоды, но, наверное, слышали, какие у них были правила: нельзя иметь семью, недопустимы любые привязанности… – Ирис говорила задумчиво, глядя куда-то вдаль. Ей, кажется, было не столь важно, слушают ли её, слишком больную тему я затронул своим вопросом. Я внимал молча, боясь спугнуть эту неожиданную откровенность. Пусть Осока услышит, что чувствует та, которая «родила её и отдала в Орден».
– Всё, что я могла, – продолжала Ирис, – узнавать какие-то обрывки через нашу соплеменницу в Совете. Потом уже, когда моя девочка стала героем, смотрела о ней в новостях Голонета. До сих пор не могу простить себе, что не повидалась тогда. Шакти мне наотрез отказала…
Тут Осока, всё-таки, не выдержала:
– Тётка Шакти всегда была фанатичкой, – в её голосе прорезалась нотка раздражения. – Ни разу не слыхала, чтобы она нарушила правила.
Сказано это было для меня, но профессор неожиданно ответила:
– Как бы то ни было, именно благодаря ей я… – она поперхнулась, переменилась в лице. – Осока? Дочка?
– Я, мам.
– Святые звёзды, я думала, тебя убили вместе со всеми!
– Они тоже так думали. Поэтому я и жива. Неужели Шакти действительно рассказывала тебе…
– Да. Конечно, каждый раз приходилось её уламывать, – призналась Ирис.
Странно, должно быть, звучал этот диалог со стороны: мать и дочь говорили на разных языках, не замечая этого, и прекрасно друг друга понимали. Осока спохватилась первой и перешла на базик:
– Так вот зачем она наблюдала за моими тренировками!
– Да. Чтобы потом рассказать мне, как у тебя идут дела. Я всегда тобой гордилась.
– Праведная тётка Шакти, кто бы мог подумать! Интересно, а не говорила она, что я слишком эмоциональна, несдержанна?
– Ну, разумеется. И что это нехорошо для джедая, – Ирис улыбнулась. – А я, наоборот, радовалась, что ты остаёшься собой. Ты где, дочь?
– Здесь, прямо над вами, в рубке.
– Я поднимусь к тебе.
– Нет-нет-нет! Подожди! Сначала я сниму эти жуткие доспехи и умоюсь.
– Чтобы Вас вытащить, ей пришлось загримироваться под сита, – прошептал я на ухо Ирис. – Получилось даже слишком хорошо.
– Ах, вот что… – с небольшим акцентом произнесла профессор на словиоски.
– Трепло, – Осока, оказывается, прекрасно расслышала мою реплику. – Зачем сказал?
– Чтобы не волновать. Мамы, они, знаешь ли, склонны волноваться по любому поводу.
– Своя такая же? – прищурилась Ирис. Я молча кивнул. Думать о том, как за четыре месяца извелись от неизвестности родители, особенно мама, было всё ещё болезненно.
– Пойдёмте наверх, профессор, – я галантно предложил Ирис руку. И добавил громче: – А если кто-то там считает, что не одета и не умыта, может спрятаться в душ!
