Андрей Левицкий - Варвары Крыма
Проникнуть во вторую машину ему тоже не удалось. Сквозь шелест и клокотание донесся голос Миры — скорее всего, она кричала из кабины, приоткрыв дверцу. Солдат, с головы которого уже сползали клочьями волосы, метнулся туда, и вдруг наперерез ему из пелены дождя выскочил обезумевший от боли песчаный шакал. Кожа со спины слезала пластами, обнажая розовые мышцы. На бегу омеговец выхватил из кобуры маузер, выстрелил ему в морду. Шакал с воем прыгнул, человек и зверь упали в лужу возле кабины. Солдат закричал, пес вцепился ему в бок. Приподнявшись, омеговец на коленях пополз к вездеходу, зажмурившись и слепо шаря Перед собой. Влага текла по лицу, оставляя красные дорожки, кожаная куртка растворялась на плечах и груди. Шакал висел, вцепившись зубами в плоть, полосуя когтями ребра, задние лапы волочились по кислоте, дергались, взбивая пену и пузыри.
Сквозь клокотание грохнул выстрел. Солдат качнулся назад, широко раскинув руки, попытался выпрямиться и рухнул лицом в лужу. Шакал вскочил на его спину, но прозвучал второй выстрел, и зверь тоже свалился в кислоту, выгнулся и затих. Омеговец лежал неподвижно, мне показалось, что над спиной его поднимается легкий дымок, хотя скорее всего это была игра воображения.
Донесся приглушенный голос Власа, ему ответила Мира. Хлопнула дверь кабины, и все стихло.
И тут же, словно дождавшись окончания этой сцены, дождь почти прошел. Крупные капли, колотившие по машинам и земле, сменились легкой моросью, стук, шипение и клокотание — тихим шелестом.
— Алви? — прозвучало рядом.
Вскочив, я бросился к перегораживающей кузов решетке.
Орест сидел под стеной, закутавшись в покрывало, и дрожащей рукой пытался подтянуть к себе оставленную сержантом фляжку с вином.
— Долго я был без сознания? — прошептал он.
— Почти сутки, — сказал я.
— Где мы? Вездеход?
Я кивнул, присев под решеткой, взялся за прутья.
— Едем к склону Крыма. Они сказали, что убьют нас обоих, если я не назову место, где лежит машина.
— Но ты…
— Но я ответил, что они убьют нас после того, как я назову его.
Старик слабо кивнул.
— А Марк с Мирой сказали, что ты соврешь, если они отпустят меня… И теперь мы едем туда все вместе. У вас дружная любящая семья, Алви.
Он наконец подтянул флягу, с трудом поднял ее и попытался открыть. Я не мог смотреть на него без жалости. Когда я после всех этих лет опять пришел в Херсон-Град, Орест почти не изменился. Конечно, морщин стало больше, волосы поредели и длинный крючковатый нос заострился… но он выглядел просто пожилым мужчиной. А теперь это был именно старик, дряхлый, дрожащий — вот что сделали с ним Болеслав, Марк и Мира всего за несколько дней.
— Палач мертв, — сказал я, когда Орест, справившись наконец с колпачком фляги, сделал несколько глотков. — Я убил его в той комнате, где меня пытали.
Он кивнул, и я продолжал:
— Скоро вечер, мы отъехали далеко от города, но до склона тоже еще далеко. Пошел кислотный дождь, и теперь им придется разбираться с шинами, а на мотоциклах могло пожечь управление. К склону попадем только завтра вечером.
— А гетманы? — спросил он, откладывая флягу.
— Окружают Херсон-Град.
— И Марк надеется справиться с ними при помощи твоей машины?
— Да. Хотя не пойму как — ведь Дэу они не схватили.
— Значит, надеются сами разобраться в ней.
— А это возможно, Орест? Поразмыслив, он ответил:
— Да, пожалуй. Хотя теперь, когда у них нет Болеслава…
— Есть еще кое-что. — Я похлопал себя по груди. — Не могу понять, что это за штука…
Я коротко рассказал ему про свою находку в грузовике, торчащем из склона недалеко от Редута.
Впервые живость появилась в глазах моего учителя, он поднял голову и переспросил:
— Она отражает пули?
— Да. Те просто сплющиваются. Но защищает только торс. Ты что-то слышал про этого Ефрония Отшельника? Так его назвали гетманы.
Орест прикрыл веки и медленно заговорил:
— Слышал, очень давно. Когда-то Ефроний пытался собрать свою секту. Он, конечно, не называл ее так. Полагал, что хочет обратить людей в истинную веру.
— Веру в кого?
— В хозяев платформ. Он говорил, что побывал там, и на него снизошла благодать. Ефроний странствовал по Пустоши, собирал последователей. Потом их перебили, монахи из Ордена распяли его самого, но он ночью сумел слезть с креста — настоящий подвиг — и сбежал на Крым. И пропал. Говоришь, Болеслав назвал эту вещь силовой броней?
— Да. Главное, я не могу ее снять! Этот кругляш, генератор брони или как его назвать, погрузился в кожу и не отдирается. А Болеслав еще упомянул каких-то до-минантов…
— Палач был не в себе. Хотя, возможно, он знал что-то такое, чего не знаю я. Кстати, как дела у Марка? — Орест вопросительно постучал пальцем по лбу.
Я пожал плечами.
— Иногда нормальный, а иногда кажется, что совсем свихнулся.
— Да, такое не могло пройти бесследно. Его нарциссизм…
— Что?
Орест вытер полой шинели покрытое бисеринками пота лицо и лег на бок под стеной.
— Марк влюблен в себя. В свою внешность. Он всерьез считал себя самым красивым человеком — на Крыме. Но ты сделал с ним такое… Мира и Болеслав убеждали его, что при помощи всяких средств последствия ожога можно будет свести с лица, и он даже поверил им, хотя ясно, что это ерунда. Он заставил себя поверить. Но постепенно… Думаю, безумие твоего брата будет прогрессировать, а периоды ясного мышления становиться все короче.
Эта длинная речь утомила его, и Орест затих, прикрыв глаза. Еще некоторое время я с жалостью разглядывал его, потом перебрался к окну. Дождь закончился, земля быстро впитала насыщенную кислотой влагу. Туча уплыла на запад, и в небе появилось солнце. Сразу стало теплее и светлее. Дверцы машин были открыты, омеговцы осторожно выбирались наружу. Из кабины вездехода показались Мира с Власом.
Вскоре выяснилось: пришли в негодность все четыре колеса на одном сендере, оказавшемся во время дождя в глубокой луже, а в караване нашлись только три запаски, так что машину пришлось бросить. С нее сняли пулемет, вытащили все мало-мальски ценное, люди перебрались на второй сендер и пересели в вездеход, куда погрузили и пулемет.
Караван поехал, когда уже наступил вечер. Орест дважды просыпался, пил из фляги и опять засыпал. Мы почти не разговаривали: его это быстро утомляло.
Подкатив к древней эстакаде, машины остановились. Солнце розовым пятном висело за облаками у горизонта. Когда двигатель вездехода смолк, я стал бить цепью наручников по стенке кузова и занимался этим до тех пор, пока в люке над головой не возникла недовольная рожа Власа.
— Жратву тащи, быстро! — скомандовал я, прежде чем он успел открыть рот. — И мне, и Оресту. Вы и ночью собираетесь ехать?
— Ясное дело. Получишь жратву, только когда…
— Заткнись и слушай. Вам надо, чтобы я показал направление. Я это сделаю только в обмен на еду и наручники.
— Чего?
— Наручники, говорю, снимите! Запястья трет.
— Да пошел ты… — начал он и замолчал, когда в проеме рядом возникла голова Миры, которая, как оказалось, слушала наш разговор.
— Альб, ты знаешь, что будет со стариком, если ты попробуешь сбежать? — спросила она.
Я кивнул:
— Именно поэтому вы и можете снять их с меня. Для вас вообще без разницы, в наручниках я или нет, сижу в кузове или разъезжаю вокруг на мотоцикле. Неужели неясно? Пока Орест здесь…
— Да может, ты свалишь, кинув его. — По тону Власа было понятно, что сам бы он так и сделал.
— Не все такие мутанты, как ты.
— Это ты мутант! — взвился он. — А я человек!
— Он не оставит старика, — сказала Мира уверенно. — Слушай, Альб, мы набрали кислоту в бочонок. Ее всегда можно для чего-нибудь использовать. И сейчас, если ты выкинешь какую-нибудь штуку, я начну поливать ею старика. Это понятно?
— Понятно, — сказал я и потряс наручниками. — Снимайте.
* * *Недалеко от эстакады над пустырем высился большой, поросший зарослями холм с покосившимся кирпичным домом на вершине, других возвышенностей и построек вокруг не было.
Когда двое омеговцев раздвинули ворота и я шагнул в проем, над головой раздался голос Миры:
— Влас, отвечаешь за него. Глаз не спускать. Везде за ним ходи.
Я спрыгнул на землю. Здоровяк с сестрой стояли на крыше вездехода, она уперла руки в бока и постукивала по металлу узким носком сапога, он сложил руки на груди и выпятил челюсть. Оба смотрели на меня.
— Что теперь, мутант? — спросил Влас, приседая на корточки.
Я показал на эстакаду:
— Надо туда. Осмотреться.
— Зачем? Ты ж и так должен знать. Херсон-Град там, склон там, в той стороне — Инкерман… ну так куда ехать?
Я покачал головой.
— Нет, оглядимся. Но сначала — еда для Ореста и меня.
