Александр Тестов - Остров в наследство
Пытливый взгляд требовал подробностей. А Ирис так устала носить в себе страшные тайны недавнего прошлого. К тому же… Что-то такое было в лице, в манерах испанского гранда. Что-то, что неуловимо отделяло его от жены-аристократки, от зятя, даже от этого священника. И делало похожим на отца, на Харди Мак-Кента, на маленького, спокойного штурмана Дика Вольнера. И еще, пожалуй… Да, именно так. Карлос де Кастильяно напомнил ей Джеймса Рика. Ирис не заметила, как сам собой открылся замок, запирающий ее воспоминания, и она, радуясь этому освобождению, торопливо, перескакивая с пятого на десятое, захлебываясь, выложила совершенно незнакомому человеку то, в чем не призналась бы ни под пыткой, ни на исповеди. То, о чем она не рискнула написать Кэтрин. То, что никогда не узнает отец. Карлос слушал, не перебивая и ни о чем не спрашивая.
Выговорившись, девушка уставилась в сторону. Или не хотела поднять глаза, или боялась.
– Что ж, – тихо произнес он, – откровенность за откровенность, Ирис. Я расскажу вам одну историю. Если вы, конечно, согласны выслушать. И, может быть, тогда вам будет немного легче на этом корабле. Слушайте.
Я родился в Старом Свете, в Толедо, в маленьком домике, выходящем окнами на мрачный замок Святой инквизиции. В этом тяжелом, гнетущем строении бродили тени всех языческих богов и демонов старой Испании. Там пылали костры аутодафе, и по ночам слышался скрип тележки, на которой из замка вывозили покойников. Мою мать, графиню де Сильва, за три месяца до моего рождения супруг выгнал из дому. За неверность – так он сказал. Вы можете думать, что хотите, но моя мать, Исабель де ла Лус, Светлая Исабель, была чиста и перед мужем, и перед Богом. Ее оклеветали, и отец поверил клевете, потому что услышал ее от тех, кому доверял – своей матери и лучшего друга Хуана де Вальдоро. Я был лишен наследства и имени, забыт и проклят еще до рождения, но Бог посмеялся над отцом. Он не дал ему больше детей. Граф умер, не оставив завещания, и в возрасте пятнадцати лет я стал владельцем пышного титула и громадного состояния, ничуть того не желая. К тому времени я вырос и окреп, и в качестве юнги на шхуне «Люцифер» обошел полмира. Я знал, кто был виновником позора и изгнания моей матери. Перед смертью она назвала мне имя. Молодой Хуан де Вальдоро, которого отвергла Светлая Исабель и который ненавидел ее за это. Узнав, что отец мой умер, я поспешил в свои владения, чтобы исполнить последнюю волю матери и отомстить.
Замок встретил меня закрытыми воротами и яростным лаем дворовых псов, но, узнав, что нищий оборванец приходится ему хозяином, привратник радушно распахнул двери. Так я ступил на землю, с которой некогда был изгнан вместе с матерью. Замок прятался в тени могучих дубов. Он был очень слабо освещен, и, если бы не дорога, проложенная от ворот к крыльцу, я бы заблудился в этом запущенном саду, так похожем на лес. Я поднялся по каменным ступеням, не касаясь узорных перил, и потянул на себя тяжелую дверь. Как ни странно – она сразу открылась, пропуская меня в сказочный замок, должно быть, набитый сокровищами, как пещера Али-Бабы. Никаких заклинаний, вроде: «Сезам, откройся», не потребовалось. Прямо с улицы я попал в темный зал. Это необъятное, круглое помещение, похожее на арену античного цирка, освещалось лишь тремя свечами в старинных подсвечниках, уже почти сгоревшими. Под ногами лежал дивный ковер с пышным ворсом, таким, что мои многострадальные сапоги устыдились и встали, не решаясь идти дальше. Вдоль стен из резного дуба висели длинные темные зеркала. В колеблющемся оранжевом свете они были так похожи на раскрытые двери в потусторонний мир, что я оробел. Казалось, что сейчас из этих бесконечных коридоров начнут вылезать призраки казненных, держа головы в руках, духи замученных, гремя цепями, и напоследок покажется Белая Дама, шурша складками наряда, вышедшего из моды двести лет назад. Я поскорее миновал зеркальный зал и оказался в длинной картинной галерее. С тяжелым канделябром я медленно шел вдоль стены, рассматривая надменные лица, некоторые – в сети трещин, иные – почти новые. Чем дальше, тем новее делались картины, а лица идальго и благородных дам приобретали все более заметную печать вырождения. В одном из портретов я с мистической жутью угадал свои черты. Надпись под портретом гласила: «Дон Мигель де Кастильяно, граф де Сильва».
– За встречу, отец, – произнес я, поднимая воображаемый бокал. На холсте был изображен еще не старый человек. Он смотрел на меня с мрачным любопытством, словно хотел понять – кто я и зачем пришел в его дом.
У меня зачесался язык, чтоб ответить, но я не стал будить призраков и шагнул дальше. Следующий портрет был перевернут к стене и глядел на меня, как пустая глазница. Не нужно было быть одним из семи легендарных мудрецов, чтобы понять, чьи черты я увижу, перевернув картину. Но я не стал этого делать. Ей было спокойнее так. Подальше от этих надменных взглядов.
Перед последним портретом я задержался недолго и лишь потому, что с этой женщиной мне предстояла скорая встреча. Вторая жена моего отца была лишь немногим старше меня. Светлые волосы с легким рыжеватым оттенком, открытое платье, кроткий взгляд темно-карих глаз. Это было лицо Мадонны. Совсем юной Мадонны. «Коломба. Принцесса Герардески», – прочел я.
Начинаясь прямо под портретом, винтовая лестница вела наверх. Я поднялся, не останавливая взгляд ни на витиеватых перилах, ни на прекрасных статуях, белевших во тьме. Меня поражали тишина и безлюдье. Ни слуг, ни сторожей. Кроме того типа, который открыл мне двери, я не видел ни одной живой души. Словно давно почившие вельможи на старинных портретах были единственными обитателями этого мрачного жилища. Я моряк, и напугать меня трудно, но дух мой был смущен. Про себя я тут же дал клятву, что, исполнив волю матери и отомстив, сейчас же уеду из своих владений, и пусть они хоть сгорят. Обойдя весь дом и не встретив никого… совсем никого, я, немного струхнувший, в конце длинного коридора наткнулся на незапертую дверь. Потянул на себя. После темноты коридора обилие свечей ослепило меня на мгновение. В смятении я шагнул через порог, снял шляпу, отвесил поклон и только потом разглядел, куда меня занесло. Среди красных драпировок с золотыми кистями, атласных подушечек и вышивок на религиозную тему обитали две живые души. Две женщины, которые и поднялись мне навстречу.
– Карлос де Кастильяно, – представился я, – сын дона Мигеля.
Произнести полный титул я не решился – это было бы бестактно. Одна из женщин, старшая, отложила книгу и приветливо улыбнулась. Я узнал ее. Она оказалась чуть старше, чем на портрете. Впрочем, траур еще никого не молодил.
– Коломба. Вдова вашего отца, – представилась она, тоже опуская церемонии. – А это – донья Беатрис де Вальдоро. Она очень помогла мне в эти тяжелые дни.
Услышав это имя, имя виновника всех бед моей матери, я вздрогнул и взглянул на вторую даму настороженно. Она оказалась совсем девочкой (тогда ей шел пятнадцатый год), но неожиданно взрослой девочкой. Если в сеньоре Коломбо жила какая-то обреченность, словно она уже ни во что не верила, кроме Бога, и ни на что не надеялась, то Беатрис показалась мне сильной и самостоятельной. И сказочно красивой. Я отвесил второй, более глубокий поклон в ее сторону, а когда выпрямился и встретился с ней глазами – уже знал, что все мои мстительные планы рухнули, как карточный домик. Да простит меня за это Светлая Исабель, моя дорогая мать, но разве мог я причинить боль этой девочке? С разрешения своей мачехи я сел на диван. Воцарилось неловкое молчание. Женщина ободряюще улыбнулась и сердечно спросила – хорошо ли я доехал, не устал ли в дороге, не голоден ли. Я не ел с самого утра, но путешествие по зачарованному замку с единственной свечой и встреча с дочерью Хуана де Вальдоро начисто вымели из головы все мысли о еде. Я отказался от ужина. Мачеха сказала девушке несколько тихих слов, и мы вышли в темный коридор. Усталость долгого пути свалила меня, и я уснул, кажется, раньше, чем лег.
Внезапно… Я даже сам сперва не сообразил, что происходит. Только что я крепко спал, и вдруг оказалось, что я сижу на кровати, озираясь в поисках сапог. В следующий миг я вспомнил, что меня разбудило. Дикий крик. Он встряхнул замок до самого основания. Так не кричат человеческие существа. Так кричала бы вытащенная из воды умирающая русалка. Несколько секунд я прислушивался к могильной тишине, не отдавая себе отчета, что, собственно, хочу услышать. Крик повторился. На этот раз я расслышал его прекрасно. Он доносился, как мне показалось, из того крыла, где располагались спальни мачехи и Беатрис.
Мысль о девочке стегнула меня, как кнут. Я вскочил, натянул сапоги, поблагодарив Бога за то, что от усталости уснул, не раздеваясь, и теперь мог не тратить лишнего времени. Свечу я зажигать не стал и, притворив дверь, пошел на крик, стараясь ступать бесшумно. Я не испытывал страха, но совсем не потому, что был невероятно храбрым. В том крике не было ничего злобного, ничего неприятного. Не было в нем и ужаса. Я мог ручаться, что это не разбойники залезли в замок и женщин никто не убивает. Скорее, в крике слышалась тоска. Нечеловеческая, неизбывная тоска. Ковер глушил шаги, и я бесшумно, как кошка, подкрался к двери в спальню. Она была приоткрыта, но темна, как и коридор. Я заглянул внутрь. Мои глаза – глаза моряка, привыкшие к темноте, быстро обшарили комнату. Никого. Беатрис (если это была ее спальня) исчезла. Я подошел к двери напротив, но тут меня ждало разочарование. Спальня была надежно заперта изнутри, а стучать я не решился. Сквозь замочную скважину в темный коридор пробивался слабый, дрожащий свет. Мои колебания длились недолго. В конце концов, идальго я был лишь по крови, а по воспитанию – юнга с торговой шхуны. В моей жизни случалось всякое, и свою врожденную щепетильность (если она у меня была) я давно растерял, болтаясь по свету в компании людей, по которым горько плакала виселица. Итак, я заглянул в замочную скважину в спальне мачехи. Пурпурные занавески были раздернуты, одеяло сбито, подушки раскиданы по комнате, словно здесь побывали разбойники или альгвасилы Его Католического Величества. Донна Коломба сидела на постели. Сперва я даже не узнал ее. Волосы растрепаны, лицо бледно, а в огромных глазах застыла боль. Донья Беатрис была тут же, в одной рубахе и узорной шали, в спешке накинутой на плечи. Похоже, она пыталась напоить мачеху чем-то успокоительным из маленького флакона. Неожиданно донна Коломба дернулась, ударила Беатрис по руке и забилась на постели. Тоскливый крик умирающей русалки снова ударил по натянутым нервам. Флакончик отскочил и покатился по полу, загремев, кажется, на весь замок. Я поспешно отпрянул.
