Дмитрий Манасыпов - Дорога стали и надежды
– Что? – Морхольд наклонился к ней. Поезд почти остановился. Грохнуло и ударило вспышкой и тут же, сбоку, шандарахнуло ревом. Люди, только что довольно обнимающиеся и радующиеся концу поездки, полетели друг на друга. Платформа заскрипела, чуть накренившись. Грохнуло еще раз, в щепки и хлам разлетелся еще один бронированный вагон.
– Они здесь, – шепнула Дарья. – Они знают, где я.
Postmortem (негатив ушедших дней)
Дым
Дым всегда пахнет по-разному. Когда горят, скручиваясь и тут же обугливаясь, старые газеты. Или когда раскрываются от жара, на миг, на краткое мгновение, становясь крохотным костром, книги. Или трещащие, поднимающиеся вверх и скручиваясь в секундное торнадо, сухие желтые листья. Или от куска хорошего, здорового, не так уж сильно кишащего яйцами гельминтов мяса. Не говоря про полыхающие автобусы и машины, набитые под завязку людьми. Дым всегда разный.
Азамат любил дым. Тогда, в прошлой своей маленькой жизни. Так уж повелось, как-то сложилось, и вышло. Родители не могли сидеть на месте, ни одних выходных в городе, всегда куда-то ездили, лишь бы не сидеть на месте. Сколько ему было тогда? Пять-шесть? Своего точного возраста он никогда и не знал. Так, навскидку. Азамат, фамилия такая-то, жил, то ли на Жукова, то ли на Менделеева, родился… не помню. А что мог запомнить детский ум? Ведь вот, рядом, протяни к ней ладошку, мама. Сидит на сиденье, улыбается, смотрит в окошко или на него. Отец, тот глядел на дорогу. А она стелилась и стелилась вперед.
Родина казалась необъятной. Синева вверху. Прозрачная глубина края небосклона. Буйная зелень травы и лесов. Азамат изредка радовался той, оставшейся позади, Башкирии. Настоящей, живой, прекрасной, доброй и мягкой.
От заправки и до следующей. От придорожного кафе до маленького магазинчика игрушек. Со станции ТО, заменив масло, до горнолыжки. Хотя он тогда не знал и сотой доли названий, имен, обозначений. Просто хорошо в теплом и не очень большом «Фиате», и чудесно пахнет от мамы чем-то сладким и родным. А вон там, за поворотом, попросить остановиться, и купить, обязательно купить глупого, сладкого-пресладкого петушка красного цвета. Дома, в городе, петушки маленькие, гладкие, ровные, один к одному, на тонюсеньких пластиковых палочках. А здесь, о-о-о, где-то там, позади, петушки и не хотели становиться небольшими – огромные, хрусткие, с неуловимым вкусом дерева от не самой гладкой палочки.
И дым. От костра, вечером. От шашлыка и углей. От пригоравших макарон с тушенкой. От печки в деревенской бане, вкусной и пахнущей елкой. От полей, дымящих остатками золы. От уносимых ветром легких черных полос сгорающего газа в факелах. Тогда дым не был злым и горьким, ранящим душу и тело.
В одни сутки дым перестал быть чем-то неопасным – и остался таким навсегда. Шел бок о бок, никогда не оставляя Азамата одного. Напоминал при первой же возможности про свою скромную персону. Грубо вламывался в самые ненужные моменты. Ну, и, как обычно, старательно пытался быть разным. И был им.
– Нюхайте, курсанты, нюхайте, запоминайте, – товарищ старший инструктор, Швецов Сергей Палыч, ухмылялся левой стороной лица. Правой, напоминающей оплавившийся сыр, он практически не шевелил. – Порой только так вы сможете выжить.
Капитан отдельной роты разведки 2-ой армии, прятавшейся до Войны за отреставрированным фасадом якобы спортивной части на Карла Маркса, наблюдал за подчиненными. Сейчас, после Войны, знания и умения, полученные в Рязанском высшем, оказались востребованы как никогда. Учить личный состав ОСНАЗ Новоуфимской Коммунистической Республики следовало хорошо. Этим капитан и занимался.
– Для вас будет важным все: от запаха дымка за километр до вони человеческих испражнений. Поверьте, обосравшегося противника учуять можно издалека. Но пока тренируйтесь на кострах.
Учебный взвод, застывший в положении «полтора», сопевший, пахнущий потом и усталостью, внимал. Азамат, еле держащийся на полусогнутых руках, проклинал и себя, и дым, и Швецова. Руки болели. От кисти до плеча, без всякого перехода на локоть. Драл их товарищ старший наставник как мог. А мог он немало.
Взвод, переданный под отеческую тяжелую руку Швецова, редел на глазах. Вылетали сами по себе, капитан никого не гнал.
– Сдохнете на марше, уйдете. Сдохнете на спарринге, уйдете. Сдохнете от боевой тренировки… туда вам и дорога. Уфе нужны сильные бойцы. Упор лежа принять!
Неделю назад их оставалось почти сорок. Сейчас, перед наставником почти лежало двадцать девять человек. Трое все-таки погибли на учебно-боевой тренировке. Двое ушли по рапорту из-за переломанных ног. Четверо сбежали в самоволку и теперь ждали отправки в какую-либо жопу. Еще двое вроде как пока числились во взводе, лежа на койках лазарета с ожогами. Остальные, грязные, в драном «хэбэ», измученные, почти лежали перед товарищем старшим наставником.
Азамат закусил губу, стараясь хотя бы не упасть первым. Получилось – Рамиль, дрожащий сбоку, рухнул, выхаркнув клубок соплей и слюны. Швецов хмыкнул, присев рядом. Потыкал пальцем в глаз, заставил Рамиля дернуться и прийти в себя.
– Чем пахнет, курсант?!
– Говном, товарищ капитан.
– Это понятно, курсант, надо было смотреть, куда падаешь. Чем еще пахнет? А, да. Взвод, делай раз.
Взвод, молча проорав благодарность бедняге Рамилю, рухнул. Изверг Швецов, загнавший их в положении «по-пластунски» на скотный двор, оскалился еще страшнее.
– Если утром от кого навозом потянет – весь взвод бежит кросс. Рядовой!
– Я! – Рамиль бледнел на глазах.
– Чем пахнет?
– Дымом, товарищ капитан. За моей спиной, расстояние около пятисот метров, в костре используется древесина, бумага и какая-то часть прессованной плиты. Скорее всего, судя по едкому запаху, покрытой плохо импрегнированной бумагой с большим количеством формальдегида в смоле. Товарищ капитан?
– Да, боец. Разрешаю обратиться, без формальностей.
– Разрешите блевануть?
– Разрешаю. Экзамен сдан, взвод. Всем снять с глаз и носов повязки.
Азамат уходил последним, краем уха услышав тихий разговор Швецова и Кондратьева, его заместителя.
– Ты не сильно их прессуешь, Серег?
– Сильно? Их жизнь запрессует там, за границами Уфимки, Леша. Ты видел, как они тест прошли сегодня? Среди коровьего говна, учуяли же, все учуяли дым.
– Тоже мне, практик, пят’як. Они ж не собаки Павлова тебе.
Швецов покосился на застывшего метрах в пятнадцати Азамата. Мог ли тот что услышать?
– Да мне насрать. Они должны выполнить задачу любой ценой. То есть, Леш, на рефлексах. И если надо, то сделаю из них именно собак. Тем более идти им больше некуда. Почти некуда.
Азамат усмехнулся. Запах дыма он ощущал до сих пор. Спасибо, товарищ капитан, за науку.
Глава 7
По черной воде
Самарская область, город Похвистнево (координаты: 53°39'00''с. ш., 52°08'00''в. д.), 2033 г. от РХ
Глыба пролетела рядом. Хряснулась прямо по массивному крылу, заставив машину вздрогнуть. Металл хрустнул и выдержал. Уколова выпалила очередь в белый свет как в копеечку. Крыложор издевательски заухал и ушел в сторону, перевернувшись с грацией откормленной утки. Женя прицелилась в налетающих врагов, в тех, кого могла снять. Грохнуло, крыша над головой пискнула, просела, пустив трещину. Очередь ушла в сторону, заставив птиц лишь разлететься.
Пол под ногами встал дыбом, Уколову подбросило вверх, еще раз приложив о стенки кабины. Хитроумный двигатель зарокотал, окутался паром, и через плотную резину капюшона и противогаза пробилось явственное бульканье. Угрожающе лязгая и душераздирающе скрипя, внутри махины что-то двигалось. Золотой, продолжая матюгаться и орать, дергал за рычаги, но его «трактор», попав в какую-то ловушку, лишь раскачивался, но не двигался с места.
Азамат рывком поднял Уколову, бросил к пулемету, и сам выглянул за борт. Покачал головой, провел большим пальцем по горлу. Что ждало их внизу, чего там было смертельного, Женя не знала. Голова звенела, отзываясь на меткий бросок крыложора. Сбоку, ударив когтями по сетке, силясь ее сорвать, мелькнула темная туша, словила картечь из обреза Азамата в бок, заухала, отвалилась в сторону.
Машина заревела двигателем, дернулась, и пошла-пошла вперед. Уколова вцепилась в приклад, выцеливая мелькающие драные крылья, становящиеся все ближе. Успела увидеть печальный конец раненого урода.
Того развернуло вокруг своей оси, левое крыло, серая с желтизной простынь голой кожи с редкими темными перьями, мелькнула, вздуваясь пузырем. Отчетливо, как бывает редко-редко, Женя увидела пульсирующие синие вены, плавные изгибы лучевых костей и мембраны между ними, покрытые мелкой сеткой красных сосудов. Звука она не услышала, зато заметила вздрогнувший от удара одинокий ствол, торчащий сбоку.
