Аркадий Рух - Спасти и сохранить
А через минуту на глазах Гафура сами собой появились слезы обиды:
— Я думал, я воевать буду! Сражаться!
Сидящий напротив тяжело вздохнул. Лицо его впервые стало совершенно серьёзным и даже печальным.
— Говорю ещё раз: ты будешь воевать. Это и есть настоящая война. И первым делом тебе придётся победить себя.
Мальчик сдавленно всхлипнул. Он всё понял. Он, маленький Гафур, сын кандагарского шорника, обязательно победит.
Первый
Казнь должна была состояться на рассвете. Ещё с вечера к стоящему у Римской Дороги холму был доставлен свежевыструганный крест. Преступник проведёт немало часов под палящим августовским солнцем. Специально прибывший всадник прилюдно клялся Юпитером, что не позволит приговорённому умереть быстро.
Ещё бы! Даром, что ли, два легиона целый год ловили по всем северным германским землям вождя Эйриха?! Знаменитого Эйриха, который, придя на римскую службу, покрыл себя славой в походах, дезертировал, бежал в родные леса, сумел обучить соплеменников знаменитому черепашьему строю и нанес войскам Империи ряд оскорбительных поражений? Говорят, родной брат Тита Верумния, того самого всадника, что обещал Эйриху мучительную казнь, бросился на меч после одной из них. Говорят, Эйрих в одиночку победил огромного льва. Говорят, он соблазнил сестру наместника. Многое, ох, многое рассказывает про Эйриха жадный до сплетен плебс!
Одноглазый попрошайка, с утра отирающийся на рынке (у, орясина! С такими плечами да кулачищами — и побираться! Подумаешь, глаза нет, руки-ноги ведь на месте, шёл бы в порт, там люди завсегда нужны), жадно впитывал слухи. Его цепкий ум мгновенно отмечал важное. На рассвете. В Старой Башне. Три десятка стражников, да легионеров Верумния, считай, столько же. В подземелье, в бывшей энотеке. Других заключенных нет. Повезут сперва по старой Актус, затем свернут на Римскую Дорогу. Что ещё? Высокий, черноволосый, с густой бородой. Одно слово — варвар. Кажется, всё.
Нищий еще немного потоптался по рынку, хмыкнул про себя перед прилавком с доспехами и, не торопясь, направился к храму Марса. Долго стоял перед лицом Отца воинов. Не похож. Хоть убейте ещё раз, не похож! А все равно — Он. И не понять, не выговорить…
Бывший центурион, бывший воин, бывший живой, Гней Сервилий хорошо знал этот город. Когда-то, очень давно, здесь начиналась его служба Империи. Строение, что нынче называли Старой Башней, в те далёкие времена никто не счёл бы старым. Весёлые Казармы, так оно тогда звалось. Веселье это совсем не одобрялось командирами, так что стены карцера должны были хорошо запомнить одного зелёного, но необычайно задиристого новобранца. Стоп. А ведь не было в Весёлых Казармах других подземелий. Это, значит — здравствуй, молодость. Энотека, говорите? Эх, ту энотеку бы да в одну из его отсидок! Согласен без закуски и не разбавляя.
Отставить разговорчики. Энотека, сиречь винохранилище. Стало быть, воздух сухой потребен. А в карцере — ему ли не помнить — сырость стояла страшная, водопровод рядом шел, огромная дыра решёткой была забрана, капало оттуда постоянно. Стало быть, замуровали. А как? Сунули пару булыжников покрупней, да глиной замазали — и все дела. Станет кто-то особо корячиться, как же… А потом один наместник сменился, другой. Про дыру эту, замурованную, давно забыли. Вытащить Эйриха — можно хоть сейчас, дело плёвое. Только как бы завтра вместо него кого-то из горе-стражников не распяли. После того, как остальных милосердно обезглавят. Не дело — за одну жизнь полцентурии класть. Тут думать нужно.
И ведь не объяснишь — мол, божью волю творю. Угу. Долго объяснять будешь, аккурат пока слушателям не надоест на крест пялиться. А ведь в самом деле…
Старый воин замер. Решение было совсем рядом, очень близко. Божья воля. А зачем, собственно, что-то объяснять? Сами поймут. Малость помочь только…
Гней Сервилий поспешил вернуться на рынок. Нужно было ещё раз заскочить к оружейнику, а перед тем…
Он всегда думал быстро.
Вскоре к множеству бурлящих в городе слухов прибавился новый.
— Как, ты разве не знаешь? Да этот Эйрих…
— Ха-ха-ха! Причем тут сестра? Ты что думаешь, простой варвар, будь он хоть вождь-перевождь…
— Точно говорю — так и сказал: мой, говорит, сын.
— Да ну?
— Ну да. Так и было всё.
— Ох, грехи наши тяжкие!
— Да не даст он сына в обиду!
— А вот завтра и посмотрим.
Одно слово — провинция! Дай только повод языки почесать.
Смеркалось. Почему-то всё самое важное всегда происходило с ним на закате.
* * * *Когда старая кладка уступила доброй бронзе ножа, Гней осторожно постучал по камню. Знаем мы этих варваров, их спасать без предупреждения — себе дороже. Голову скрутит, потом разберётся. Ну, голову, положим, ему скрутить не так просто, но вот лишний шум — точно ни к чему. И так мышью часа четыре стенку ковырял, что б стража не услыхала. На стук никто не отзывался. Центурион приложил к появившейся щели ухо и тихонько присвистнул: из узилища доносился сочный храп крепко спящего человека.
«Уважаю. Так храпеть перед крестом. Ну, мужик!»
Уже не таясь, он несколькими ударами выбил валуны — надо же, угадал ведь, — и проскользнул внутрь. Надо же, какие рулады выводит! Гней Сервилий склонился над едва различимым в тусклом свете масляного светильника телом. М-да, не застрял бы — плечи — вон какие. Он прикоснулся к спящему. Тот мгновенно раскрыл глаза и сел.
— Пошли? — спросил Эйрих. Его латынь оказалась на удивление правильной.
— Угу, — буркнул Гней. Старому вояке нечасто приходилось вытаскивать из темниц приговоренных к смерти. Откровенно сказать, этот вообще был первым. Однако, ему казалось, что в таких ситуациях люди должны вести себя иначе.
По заранее разведанному коллектору они выбрались далеко за городскую черту. Эйрих полной грудью вдохнул ночной воздух, повёл крутыми плечами.
— Я знал, что не умру сегодня, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Я из рода великих вождей. Мы всегда знаем тот день.
Варвар оглянулся. На залитом лунным светом побережье, кроме него никого не было.
* * * *Утром стражники обнаружили пролом в стене опустевшей камеры. Всадник Тит Верумний был в ярости. Однако, приказ сурово наказать виновных вызвал глухое недовольство городского населения. Всерьез запахло мятежом. Проклиная суеверную толпу, Верумний спешно уехал, оставив разбираться с толпой растерянного наместника.
Подумать только! Они всерьез приняли подлеца-Эвриха, этого варвара, за сына Марса! И все лишь потому, что в подвале Старой Башни нашли какой-то старый шлем! Нужно будет рассказать в Риме об этих невеждах. Нет, подумать только!
Второй
Безжалостно выжигающее все вокруг солнце не доставляло движущемуся через пустыню всаднику особенных неудобств. Здесь была его родина, и жар, убивавший чужака за считанные часы, был привычен человеку на коне. Его прищуренный глаз по едва приметным знакам легко находил единственную тропу, связывающую два оазиса. Конь нуждался в воде, а всадник в отдыхе.
Как познать отраду тени, коль пустыня не родна.
Влагу примет, как награду, тот, кто помнит сухость дна!
Девы взгляд сравнить с водою, волосы с рекой сравнить,
Только тот имеет право, кто умел по капле пить!
И нигде сиять не могут звёзды ярче, чем в пустыне,
Пусть края другие краше — нету звёзд тех на чужбине!
Как тут не быть поэтом! Когда мерный шаг коня отбивает ритм, когда гладь белого песка, сколько видно взгляду, манит чистым листом! Когда каждая звезда, каждый колючий куст, каждое далёкое облако или перебежавшая тропу лисичка — готовая поэма. Как не быть поэтом арабу!
Вдали показалось тёмное пятнышко оазиса. Обрадованный жеребец прянул ушами и перешел на рысь. Хэй-хо!
Как приятно возвращенье в рощу, где звучит ручей
Из похода, где ни звука кроме собственных речей!
Оазис был невелик: рощица финиковых деревьев вокруг робко пробивающегося из глубин иссохшей земли родника. Уже много лет здесь жил известный всем на много дней пути старый смешной Ходжи. Странствующий поэт шевельнул губами, предвкушая встречу. В притороченной к седлу суме был подарок для старика — листья настоящего, хиндустанского чая. Вечером, когда небо засеется звёздами и из рощи повеет приятной прохладой, они наполнят пиалы и станут читать стихи.
Может разойтись с любимой, но не с другом человек,
Те, кто клялся в вечной дружбе, не расстанутся вовек!
Путешественник ослабил поводья и медленно втянул носом воздух. Пахло гарью. Оскорбив коня шпорами, всадник пустил четвероногого товарища в галоп и спустя несколько минут ворвался в оазис.
