Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Рыжебородый стоял в метре перед ним, сложив руки на груди. Страха в его глазах стрелок не прочел, скорее — уважение напополам с любопытством, и это, пожалуй, было хорошо. А если припомнить прошлый подобный раз, то и без всяких «пожалуй».
— Ловко ты их положил. — Рыжебородый повел рукой. — Бах–бах–бах, и в дамках. Народец даже, вишь, прибалдел малехо, а ведь не детишки, сам понимашь, всякого видали. Но чтоб вот так, один на шестерых… хлоп–хлоп, и лежат голубчики, будто по арбузам на плетне палил. На такую работу прям любоваться глазам приятственно.
Стрелок едва заметно пожал плечами.
— Я, значит, буду второе лицо всея здешней милиции, — продолжил рыжебородый. — Токошин Павел Дмитриевич. Лейтенант. Наши поселковые меня который уж год хотят до майора подвысить, да погон правильных не сыскать. Дю–фи–цит. А ты, значит, тот самый…
Вместо ответа стрелок нарочито медленным движением вытянул из внутреннего кармана плаща вчетверо сложенный тетрадный лист и протянул его Токошину.
— Ваще–то, — с усмешкой заметил тот, разворачивая бумагу, — тебе я и на слово поверю. После такой вот пальбы. Гумага, она, как известно, много чего вытерпит, хошь десяток печатей, — лейтенант поскреб ногтем расплывшийся фиолетовый оттиск, — на нее шлепни. А вот шестерым бандюганам по свинцовой пилюле в бошки засадить, это, как грится, характерный почерк, тут уж ни прибавить, ни убавить. Наслышаны мы о тебе, друг, наслышаны… хуть ты в наших палестинах и не отмечался досель. Романыч! — не поворачивая головы, неожиданно рявкнул он. — Подь сюды!
— И что за слава про меня в ваших… палестинах?
— А это, друг, смотря как посмотреть, — отозвался Токошин. — Дело ведь такое… относительное, как сказал не Карл Маркс, но тоже один умный еврей. Романыч!
— Тут я, Павел Дмитриевич.
— Ты вот чего, — развернулся лейтенант к подсеменившему толстяку. — Закрывай свое заведение… жрать–пить все равно никто сейчас не будет, а языками трепать на свежем воздухе даже и сподручнее. Мишка токо пусть останется, подсобить и… и все, Клавка твоя небось карманы вытряхнуть и у живого сумеет так, что любо–дорого. Давай!
— Цвай момент, Павел Дмитриевич!
— Ну так вот, — вновь обратился к стрелку Токошин. — Слава твоя… кто душегубцем честит, убивцем–кровопийцей, а кто и добавляет — побольше таких убивцев, как ты, глядишь, и по дорогам ездить куда спокойнее выходило б. Взять, к примеру, тех молодцев, что вокруг нас в живописных позициях разлеглись — тихие, смирные… как по мне, упокойничками они лучше смотрятся, нежели в живом виде. Мы хоть и привыкли, что на ярмарку всякие людишки съезжаются, но, думаю, появись ты деньков на пять позже, мог бы и без награды остаться.
— Бывает, — ровным голосом произнес стрелок. — А бывает, что и премиальные перепадают.
— Ну, мы все ж не Запупеевка какая! — фыркнул Токошин. — Понятно дело, сработали б далеко не так аккуратно и красиво, дыр вышло б куда больше, но…
— Дядь Паш… чего делать–то надо? — робкий тон вставшего за лейтенантом парня, по мнению стрелка, плохо подходил к его габаритам — вихры цвета спелой пшеницы лишь самую малость не дотрагивались до потолка.
— Сейчас все скажу… Романыч!
— Уже–уже запираю, Павел Дмитриевич! — крикнул суетившийся у двери толстяк. — Засов вот задвину–и все! Клав, ставни–то тоже позапирай, а то вон гляди, в каждом окне по десять рож, не ровен час, выдавят стекла носами…
— За лошадьми их тоже пусть присмотрят, — заметил стрелок. — И там, где они на постой…
— Пусто там, — уверенно сказал Токошин. — Сам третьего дня проверял. Ночевали они в сарае у Ноготковых, а днем все при себе таскали, не иначе чтоб в любой момент, если что, в седла — и деру. А вот насчет лошадей это ты верно, главное, вовремя. Клавка, погодь со ставней! Сунься наружу, глянь — Петров со своими добрался уже до места происшествия или как?
— Да тута он, Дмитриевич, тута, отсель вижу — трется на углу.
— Щас… Мишка, ты пока вот чего… чтоб Клавке лишний раз не нагибаться… пусть–ка Романыч один стол клеенкой постелет — будем, значит, оперировать по правилам. Романыч… нуты… керосинку–то запали, не жлобствуй, а то ведь ты меня знаешь! Если угляжу, что ты али Клавка сверх законной трети чего–нибудь из упокойничкового добра себе в карманы приговорите…
— Не приговорят, — холодно произнес стрелок.
— Эт ты, парень, Клавдию нашу Пятровну не знаешь, — лейтенант подошел к окну. — Романыч–то да, трусоват Романыч, а Клавка даже у черта лысого из–под носа чего ценное запросто утянуть попытается. Верно я говорю?
— Да будет вам, Павел Дмитриевич, вот уж напраслину–то мелете, — привычно–заунывно возразила трактирщица. — Когда ж это я… — закончить фразу ей не дал подошедший сзади Романыч. Цепко ухватив супругу за рукав, он утянул ее в дальний от стрелка угол, где семейная пара начала яростно перешептываться. Шепот, впрочем, давался их глоткам с трудом — до стрелка то и дело доносились обрывки фраз.
— …Клавдия, Христом–богом прошу…
— … да уймись ты…
— …погляди, как он зыркает, чисто рыбина…
— …вот пускай Пашка сам…
— …дура ты и есть дура! Павел Дмитриевич тебя предупредил, а ты…
— А–апчхи!
— Будьте здоровы!
— Спасибо, — откуда–то из глубины бело–синего платка пробасил Токошин. — С лошадьми порядок, — добавил он, сворачивая платок и небрежно запихивая его в потертую кобуру на правом боку. — Присмотрят.
— Готово все, дядь Паша.
— Ну, раз готово… — лейтенант, чуть склонив голову набок, несколько секунд разглядывал будущий «операционный» стол, затем фыркнул и развернулся к стрелку.
— С которого начнем?
Стрелок пожал плечами:
— Все равно.
— Тоже верно. Но, поскольку везде и всегда порядок быть должон, а в серьезном деле так особенно… давай–ка, Мишаня, тащи под лампаду атамана. А ты, Клавдия Петровна, покажи уровень работы.
Сноровки трактирщице было и впрямь не занимать: за каких–то две минуты все наличное имущество покойного бандита — за исключением кальсон и сетчатой майки — оказалось на соседних столах, рассортированное на несколько кучек. Единственная заминка вышла с зубами — если кольца с пальцев Клавка сумела ободрать самостоятельно, то с фиксами ей это не удалось. Подходящего инструмента под рукой также не отыскалось, и проблему пришлось решать Мишане — отвернувшись и состроив брезгливую гримасу, он без видимых усилий двумя пальцами выдернул изо рта покойника золотой мост.
К счастью для Мишани, оставшиеся покойники подобными украшениями не щеголяли.
— Н–да… — лейтенант, грузно облокотившись на край стола, ткнул пальцем в тускло поблескивающий кружок. — Маловато как–то. Я думал, у них в карманах дыр поменьше, а добра, соответственно, побольше. Романыч, неужели они у тебя все спустили?
— Какое там, Павел Дмитриевич! — всплеснул руками толстяк. — Сплошной же убыток… куренок жареный, другому б за пять «семерок» ушел, а эти если три кинут, считай, хорошо. Да вы ж тут сами, что ни вечер, сиживали…
— В блядский шатер они вроде как и не особо хаживали, — задумчиво произнес Токошин. — А–антиресно.
— Они проигрались крупно.
— Ну?
— Полторы недели назад они в Сергеевском, в корчме, пересеклись с Дурляго, — пояснил стрелок. — Играли почти сутки, без перерыва.
— А–а, тогда понятно, — кивнул Токошин. — Если с Дурляго. С Федор–то Артемьичем не забалуешься и, коль карта в масть не пошла, стволом да глоткой не перешибешь… у его ребятушек стволы–то тоже без дела не ржавеют. Жаль, конечно. Ты как, свою долю серебром желаешь получить или патрончики тоже сгодятся?
— Лошадей выкупите? — задал встречный вопрос стрелок.
— Пожалуй, да, — лейтенант начал расстегивать кобуру. — Только прежде ветеринару нашему, а–а–пчхи, Игнатову, скажу, чтоб осмотрел. Так–то, с виду, лошадки вроде чистые, но, сам понимаешь, дело такое… если и впрямь без, а–а–пчхи, мутагенных признаков, то выкупим.
— Хорошо.
— Договорились, значит, — Токошин вразвалочку двинулся к двери. — Тогда я в участок, писаря приведу. Он все это добро, как и положено, опишет, а там и посчитаем, чего да кому. Мишка, а ты постой, постой… тут еще одна работенка осталась.
Мишаня ожесточенно затряс головой.
— Не–ет! Работенка эта… нет, дядь Паша. За вещами пригляжу, а остальное…
— Экий ты, — начавший было отодвигать засов лейтенант обернулся и насмешливо глянул на побледневшего здоровяка, — белоручка. Романыч, ты–то сделаешь?
— Павел Дмитриевич!
— Тьфу, — трактирщица, скрестив на груди руки, зло сощурилась, — мужики… глядеть противно. Полрожка сверх отсыплешь? — спросила она у стрелка.
— Плюс клеенка, — спокойно произнес тот. — Чтобы сразу в узел.
— Сделаем, — пообещала Клавка. — Как в допрежние времена на плакатах малевали: лишь бы клиент не ушел недовольный нашим сервисом! Ты, — длинный, с кривым сколом, ноготь уперся в грудь трактирщика, — иди в чулан, выкопай там мешок из–под сахара, тот, на котором клеймо черное. А ты, — ноготь развернулся в сторону Мишани, — пройди через кухню во двор и приволоки чурбан с топором, справа от входа будет. Да смотри, не спутай — там их два. Тот, что слева, повыше — он для дров, а справа как раз нужный.
