Михаил Попов - Огненная обезьяна
— Что это они? — Снова сказал Твердило.
Шаман обернулся и, поразмышляв своим посохом, указал на Евпатия Алексеевича. К нему сразу же подошли четверо, отвязали и поволокли куда-то за спину Фурцеву. Даже вывернув изо всех сил голову, он не увидел куда.
— Прочь, поганые! Куда это?! Ежели казнить, то прежде дайте помолиться.
Ударил с новой силой барабан, толпа начала тихонько приплясывать в такт с его зловещей музыкой. Барабан бил сильнее, и пляска становилась все бойчее.
— Куда они его, а?
Фурцев не ответил Александру Васильевичу. Он проверял на крепость веревки, которыми были стянуты его запястья.
— Да что же это такое, такого ведь не может быть! Никогда не может быть. Надо же им, наконец, сказать, ведь мы же нормальные интеллигентные люди, мы не хотим никакой войны. В нашем мире не может быть такого кошмара!
В этот момент, разрывая монотонное гудение барабана и сопение сотен индейских пастей, раздался истошный крик.
— Это он! — Потеряно сказал географ, и потерял сознание.
Фурцев изо всех сил, сдирая кожу с запястий, рванул веревки.
Бесполезно.
Еще разок. Изо всех сил!
Боли он не чувствовал. И уже почти ничего не слышал. И не видел, поскольку зажмурился.
Так, собрав все силы… Внезапно веревки его отпустили, не потребовалось никакого усилия. Но это было не освобождение. Это пришли за ним. Фурцев попытался сопротивляться — бесполезно. Ему даже не дали толком встать на ноги, чтобы у него не возникло точки опоры — поволокли. Мимо серого кожаного шатра, вглубь лагеря. Оставалось только извиваться, и он извивался.
Путь был недолгим.
Фурцев увидел перед собой лоснящийся от крови камень, встающий над ним пар и вьющихся мух. Рядом стоял кривоногий, голый по пояс дядька, держа по-мясницки кремниевый нож. Правая рука у него была красная по локоть. Этой рукою он вырывал у принесенного в жертву Евпатия Алексеевича, сердце.
Почему я не кричу, подумал Фурцев и закричал. Его тут же ударили чем-то тяжелым по затылку. Он упал лицом вниз. С него начали стаскивать кольчугу.
Очнулся он уже лежа на камне, от незнакомого, удушающего запаха. Правой щеке было липко, и не открывалось веко. Где-то вверху чужие, неприятные голоса произносили чужие слова.
Вторая глава
Если это придумала Зельда, это лишнее доказательство того, какая она умница; если получилось случайно, Зельда все равно молодец. Все-таки она особенное существо.
В нашем маленьком саду повсюду правит утреннее солнце. На кустах персидской сирени и китайского жасмина быстро тают ауры ночного дыхания. Птицы мелко хихикают в листве клена. Солнечные пятна начинают плоскую жизнь под кронами лип. Нагреваются кирпичи дорожки проложенной от крыльца к калитке. А в комнате, где я стою одинокий со старинной пахучей кофемолкой у сердца, полумрак. Сводчатые, витражные окна мертвы, будто набраны из несъедобных леденцов, летний камин похож на заброшенный рудник, шахматный черно-белый пол так холоден, что даже ножки приземистых стульев зябнут на нем; кажется, что они чужие друг другу и своему единственному столу.
Зельда утверждает, что мы живем в натуральном Хаарлеме 16 века. Здесь всем, от черепицы до деревянных башмаков был бы доволен и сам Питер де Хоох. Да, хоть бы и сам Зепитер, что мне в них, когда довольна Зельда.
И вот, наконец, происходит оно, ежедневное чудо. Солнце, загороженное до времени туловом толстого, мудрого вяза, добралось темечком до первого разветвления, и комната вспыхнула синим, оранжевым, алым пламенем. Окно запело как огненный миф. По бельмам настенных фарфоровых тарелок пробежало оживляющее дыхание, и они обернулись вереницей сочных бытовых историй. И тут же выяснилось, что стол и стулья очень нравятся друг другу, и желали бы поработать вместе на приближающемся завтраке. Да и сам пол, есть сочетание не белого с черным, но белого с красным.
Солнце продолжало подниматься. Древнее дерево расступалось перед ним, отдавая в его распоряжение все новые просветы, и с каждым новым лучом столовая преображалась снова. Такое было впечатление, что я стою в сердце замедленного калейдоскопа.
Зельда выпорхнула из ванной, и легонько шлепая нежными ноженьками по мрамору, подкралась ко мне сзади и обняла за пояс. Я, уже готовый разрыдаться от зрительского счастья замер, в сотрясающем предвкушении чего-то еще более чудесного. Она распустила полы моего халата своими феноменальными пальчиками. Старинная кофемолка у меня в руках сама собой заработала у меня в руках, похрустывая все чаще, потом совсем часто, потом в бешеном темпе. Неловко поставив ее на стол, я подхватил жену на руки и бросился с нею в сторону спальни, но моя малышка одним кремовым движением вылизала мне ушную раковину и прошептала большими волшебными губками, что у нас даже на то, чтобы выпить кофе нет уже времени.
Зельда любит водить сама. Сегодня она выкатила из подземной конюшни огромный "крайслер" с откидным верхом (80-е годы прошлого века, а может, и не 80-е, я скверный археолог), настоящий катер на колесах. Когда год назад госпожа Афронера, увидев Зельду за рулем нашего стандартного электромобильчика воскликнула: "о, малышка в машинке!", Зельда не подала виду, что обиделась, но с тех пор предпочитает садиться за руль лишь механизмов-гигантов. Думаю, что по-настоящему она была бы счастлива только за штурвалом "Титаника". Господи, если бы все слабости человекообразных были бы столь же невинны!
Наша Деревня встает поздно, но все же скорость, с которой Зельда лавировала по асфальтовой ленте меж милых, травянистых холмиков украшенных можжевеловыми кудряшками, казалась мне чуть чрезмерной. Меня плавно качало из стороны в сторону, и я охотно подчинялся, даже незаметно преувеличивал силу крена, чтобы лишний раз коснуться теплого плеча моей восхитительной водительницы.
Когда дорога перестала вилять, я потерял право качаться и стал пялиться по сторонам, и увидел то, что видел сотни раз. Двухэтажный, в шесть окон по фасаду, с четырьмя шахматными башенками замок, занимавший ближайшее всхолмие, строгивается с места, отъезжает в сторону, открывая взгляду белоснежный коттедж с фотоэлектрической крышей, синим геликоптером на лужайке и вытекающей из окон сладкою оперой. Справа возникает, нарастает, облепляясь по ходу роста пятнами мха, серая скала, потом внезапно обрывается, предъявляя на обозрение уменьшенную, но все же не маленькую копию Золотого Храма. Он стоит на берегу водяного зеркала с как бы наклеенными на воду кувшинками. Это все фантазийные жилища наших небожителей-академиков, так сказать, первого призыва. Получив на начальном этапе возведения Деревни практически неограниченное финансирование, они не удержались от попытки превратить поселение суперинтеллектуалов в архитектурный рай. Причем, самоутверждение подобного рода нынче уж не в моде. Нынешние гиганты духа проще. Например, жилище госпожи Изифины это перл провинциальной североамериканской скромности, а господин Гефкан тот вообще живет в каком-то гибриде ангара и пивбара.
Я вспомнил о нашем с Зельдой чуде под черепичной крышей о том, как серебрится по вечерам мелодия клавесина среди сиреней, и ирония моя начала выветриваться. И тут Зельда внезапно ударила по тормозам. Железный рыдван развернуло под углом к дороге, я ощутимо ударился головой о лобовое стекло. Зельда громко и длинно выругалась. У нее свой набор журналистских выражений из каких-то прачеловеческих языков.
Я выскочил на дорогу, под правым передним колесом бился и орал до пояса сплющенный заяц. Кровь вылетала у него из пасти вместе с воплями. Зельда, пробираясь прямо по сиденьям, вскочила на дверцу и совсем уже было собиралась броситься к жертве, но я не мог этого допустить. Я схватил ее за талию и стащил обратно на сиденье. Гладил ее по голове, по плечу и тихо уговаривал успокоиться.
— Тебе нельзя, нельзя на это смотреть.
Она дрожала, я чувствовал, как она борется с собой. Борется и постепенно собой овладевает. Заяц перестал кричать. Осторожно отпустив Зельду, я вышел из машины и оттащил пожалуй, уже неживую зверюгу на обочину. Теплый, душный запах крови, вывороченные внутренности. Сейчас вырвет, подумал я, и быстро отвернулся, делая глубокие вдохи. Если на меня это так подействовало, представляю, каково Зельде.
Она уже сидела на своем месте за рулем. Почти ничего в ее облике не говорило о только что перенесенном потрясении. Только ноздри раздувались чуть сильнее, чем обычно, да странновато поблескивали глаза.
Придерживая супругу левой рукою, правой я набрал на пульте допотопного, еще айбиэмовского компьютера шифр диспетчерской службы и сообщил, что у скалы Золотого Храма лежит на обочине погибающее животное. Зельда снисходительно хмыкнула, кажется, она на меня рассердилась, хотя, за что?! Она ведь прекрасно понимает, я не мог ее не остановить.
