Михаил Попов - Огненная обезьяна
— Ну что, пятеро на одного! — Горяча себя, крикнул торговый человек Мирослав Леший, и голос его, воспользовавшись бесполезным эхом, долго тыкался в окрестные камни.
Географ, словно обидевшись, что его не считают за боевую единицу, оставил попытки встать и начал снаряжать свой лук для боевой работы, оставаясь в сидячем положении.
Раскрашенные морды молча двинулись на витязей. Фурцев хранил надежду, что Евпатий Алексеевич в решающий момент ударит им в тыл. Враги только на первый перепуганный взгляд были как на подбор. Стоило им сдвинуться с места, как выяснилось, что один из них припадает на правую ногу, а их старшой (вывод о том, что это именно старшой, можно было сделать по огромному, по всей спине и до земли, пышному головному убору) был невероятно пузат.
— А-а, — заорал Фурцев раскручивая неуклюжую лопасть своего кладенца. Краем глаза он видел, что географу врезали тупым концом копья в лоб, но он ухитрился впиться зубами в колено одному из нападавших.
Уворачиваясь от меча, кожаные попятились. Один свалился на задницу и, панически работая мокасинами, стал отползать в сторону.
Эх, где ты, Евпатий Алексеевич, сейчас бы самое время нанести удар из засады, и ворог бы не устоял. Но сражение приняло другой оборот. Самый ловкий из ворогов, победитель Мешка, улучив момент, саданул томагавком Фурцева по наплечнику. Добро выкованный наплечник удар сдержал, но Фурцев повалился на колено и как-то сразу отрезвел. Краткое упоение боем схлынуло. Ему стало страшно. Затевая свою атаку, он старался вращать мечом так, чтобы никого не поранить. Но этот удар по наплечнику был, несомненно, рассчитан на то, чтобы его, Федю Фурцева, зарубить насмерть к свиньям собачьим! Фурцев выпустил рукоятку меча, и тот нелепо запрыгал по камням, как выброшенная на берег рыба.
Ему скрутили руки за спиной и усадили рядом с прежде него связанным Евпатием Алексеевичем. Лицо у старшого было разбито, он мрачно молчал. Трое индейцев уселись напротив пленных, поставив копья между колен. Один из ворогов блевал, стоя в стороне, видимо, от вида вытекшего глаза Мешка. Подтащили Твердило, очки его одной дужкой цеплялись за ухо.
Главный индеец, сдвинув на затылок свой пышный и явно неудобный головной убор, почесал широкий потный лоб.
— Русико? — спросил он у пленных с непонятной интонацией.
— Да, мы русские люди, собачья твоя душа, — просипел разбитыми губами Евпатий Алексеевич.
Главный повернулся и что-то скомандовал своим индейцам.
И начался спуск в долину, в индейский лагерь, столь таинственно игравший огнями этой ночью. Мешко оставили лежать под сосною. Евпатий Алексеевич попытался потребовать для него "христианского погребения", но его не стали слушать, и он всю дорогу угрюмо матерился по этому поводу.
Появление победителей было встречено отвратительными восторженными криками еще далеко за границами лагеря. Пленных провели вдоль шеренги костров, дым от которых стелился в сторону мелководной речушки с каменистым дном. Она ограничивала лагерь с одной стороны. Не больно надежная защита, эх, дать бы знать об этом князю, подумал Мирослав Леший. А Федор Фурцев тут же ощутил приступ ледяной тошноты.
Пленных подвели к большому белому вигваму посреди лагеря. Перед входом в него было вкопано несколько столбов, пленных привязали к ним. Вокруг царило неприятное оживление. Индейцы собирались группками, садились на землю вокруг плененных врагов, показывали на них пальцами и хохотали.
— Чисто обезьяны, — просипел Евпатий Алексеевич.
Приволокли огромный барабан на подставке, один загорелый, голый по пояс дядька в перьях взял в руки две колотушки с кожаными кулаками и стал ими по очереди лупить в середину барабана. Ожерелье из когтей большого хищника подпрыгивало у него на груди. Тугой, угрюмый звук поплыл над становищем, покачиваясь на дымных волнах.
— Сейчас бы вдарить по ним всею силою, — вздохнул Евпатий Алексеевич.
Слева от привязаных возникла множественная суета, приближался кто-то важный. Вероятно, вождь. Да, разумеется, только у него может быть такой роскошный, и такой протяженный головой убор, который даже по земле волочится.
— Как вы думаете, что они будут с нами делать? — дрожащим шепотом спросил Твердило, даже сквозь свою близорукость рассмотревший приближение важных событий. — Казнить, наверно, все-таки нельзя, или пытать, это же совсем дикость.
— Не скули, витязь.
— Да какой же я витязь, Евпатий Алексеевич, какой я к черту витязь!? Надумали, тоже мне умники, в разведку меня послать!
— Да уймись, ты, позорное чадо.
Верховный вождь приблизился к пленникам, за ним уважительно теснилась маленькая толпа вождей пошибом поменьше. Вся остальная индейская орава сдержанно гудела. Чувствуя, что теряет сознание, Фурцев опустил голову на грудь. Но приступ дурноты был мимолетным. Сознание вновь заработало с болезненной четкостью: кто его знает, может быть им, этим индейцам, положено, по легенде, каннибализировать своих пленников. Обрывки начитанной в детстве приключенческой литературы испуганно кишели в голове.
Вождь встал перед Евпатием Алексеевичем, засунув руки за пояс и расставив ноги.
— Ну, что смотришь, собака, русского человека не видал! — хрипло проорал старшой, напрягая жилы на шее.
Индеец поправил очки. Именно, очки! Как у географа. Фурцев вздохнул с облегчением. Это такой же современный человек, как и они. Ну, не может он есть человечину, не может!
Евпатий Алексеевич продолжал выкрикивать никому не интересные оскорбления, Фурцев недовольно покосился в сторону бездарного старшого — зачем, зачем раздражать человека, от которого может быть, зависит жизнь.
Вождь повернулся в сторону свиты и сказал длинную фразу, в толчее незнакомых слов, несколько раз мелькнуло знакомое "русико".
— Радуется, падла! Ничего, будет и на нашей улице праздник, — пробормотал Евпатий Алексеевич и из последних сил сплюнул.
Из одобрительно гудевшей в ответ на слова своего касика толпы выскочил индейский вьюнош и, присев на корточки перед Евпатием Алексеевичем, стал вонзать свой томагавк в землю то справа, то слева от его пыльных сапог. Гудение толпы сделалось более мрачным и тяжелым. Действия молодого индейца имели какое-то символическое значение. Для ног старшого они не представляли никакой опасности.
— Во, дикари, во народ, а?! Чего он от меня хочет?
Толпа индейцев стала вдруг расступаться, в просвете появился высокий старик в белой одежде с красной окантовкой, седые, нерасчесанные волосы (очень похожие на парик) спадали до плеч. На груди болталась целая коллекция амулетов. В руках был посох, имевший вместо набалдашника кошачий череп. Фурцев сразу назвал его про себя — шаман. Наступила тишина. Шаман подошел вплотную к очкастому вождю и сказал несколько слов. Было очень заметно, как не понравились вождю эти слова. У него даже лицо перекосило. Он снял очки, потом водрузил их обратно, при этом что-то быстро говоря. Шаман махнул рукой, толпа расступилась, и открылись веревочные носилки у полузатухшего костра. На носилках лежало тело мертвого индейца. Вождь нервно поправил очки.
— Это они решают, что с нами делать, — сказал Евпатий Алексеевич.
— А что, что такого можно с нами сделать?! — Затараторил Твердило. — Для нас учения закончены, теперь мы сидим в сторонке и ждем финального свистка.
Жрец держался другого мнения на этот счет. Он еще раз произнес свою короткую и непонятную речь вождю. Тот развел руками, и прошелся перед строем привязанных к столбам пленников, пожимая плечами. Потом подозвал к себе одного из своих свитских, и, не глядя ему в глаза, отдал, судя по тону, какой-то приказ. Тот застыл как окаменевший, приказ ему пришлось повторять. Но и это его побудило к действию. Тогда верховный вождь изложил свое пожелание подробнее, с применением большого количества непонятных слов. Но и это не подействовало. Избранник касика отказывался выполнять приказание. Более того, он снял с себя свой головной убор и положил на землю. Вождь на мгновение опешил, потом обернулся к остальным своим "заместителям". Те стояли, опустив головы. Было ясно, что и они откажутся от чести выполнить неизвестное приказание.
— Что это они? — растеряно спросил Твердило.
Касик подошел к шаману и снова развел руки в стороны, мол, видишь, ничего не получается. Тот не удивился и не огорчился. Не обращая более внимания на вождя, он приблизился к его "заместителям" и у одного за другим стал срывать пышные головные уборы. Они восприняли это безропотно. Шаман повернулся к толпе, и что-то объявил громким, хриплым голосом. Толпа безмолвствовала. Объявление последовало вновь. И тогда внутри нее возникло какое-то движение, и на открытое место вышел невысокий коренастый индеец, с удивительно мощными ногами и кривым боксерским носом. Ударив себя кулаком в грудь, он объявил, по всей видимости, что готов сделать то, что требуется. Шаман кивнул, подал ему головной убор, а затем, большой кремниевый нож, который был у него за поясом.
