Иван Тропов - Шаг во тьму
В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха, но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь, как двухпудовые гири.
Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.
Воздух… хоть глоток воздуха…
Тварь нависла надо мной, надвигаясь на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…
Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло – мышцы были как камень. Куда уж их пережать…
Воздуха, хоть глоток воздуха!
Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это неважно, одну руку придется перекусить или две. Все равно дело рано или поздно дойдет и до шеи…
Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, да только знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая упадет на грудь, открыв путь к горлу.
Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза, и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать – это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая – по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.
Я хватал ртом воздух, но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…
Серебристые глаза совсем близко.
Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки – прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…
Серебристые глаза дрогнули – больше не смотрели в упор. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать, и нырнет мне под подбородок…
Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь над собой за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, а голову!
Левая рука не выдержала, упала на лицо, но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться всего на миг, она уже дернулась обратно…
Я успел рубануть туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из-под растянувшихся жил…
Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню, но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.
Серебристые глаза расширились, может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг, но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.
Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.
Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок и безвольно соскользнула. Ниже локтя как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот-вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что-то еще могу этой рукой…
От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света, но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…
Я ударил локтем левой и попал, куда целил. Туда, где у твари было ухо.
Изо всех сил вжал локоть в ушную раковину, а правой рукой вцепился между глаз в нос. В большой нос, мокрый и холодный. Стиснул его в кулаке и обеими руками, как мог, локтем и ладонью, рванул голову вбок…
Четыре лапы ударили в меня снизу, швырнув вверх и назад. Свод подвала, плывущий в тенях… и каменный пол врезал мне по спине, выбив из груди последние крохи воздуха. Я врубился затылком в камень, но на миг раньше, чем лапы подбросили меня, я услышал, почувствовал под руками: позвонки твари хрустнули.
* * *
Язычки свечей давно успокоились, а я все лежал на полу, свернувшись калачиком. Боль в груди пульсировала, то накатывая, то чуть отступая. Уходила медленно, неохотно. А на смену ей разгоралась боль в левой руке.
Серебристые глаза стекленели, но упрямо смотрели на меня. Жизнь по капле уходила из них, из неподвижного тела. Теперь я мог рассмотреть, что это было…
Грязно-серая шерсть. Собачья морда – слишком длинная для собаки. Мощные лапы – сейчас безвольно распластавшиеся на холодных плитах… Волк. Матерый волчара. Огромный. Больше меня, наверно. Килограммов под девяносто. Ни разу еще таких не видел.
Наверно, я должен был бы чувствовать радость, что завалил такую тварюгу… Что мне повезло, что я все еще жив…
Наверно. Но радости не было.
Я люблю собак. Особенно вот таких здоровых, похожих на волков. Похожих даже не по внешнему виду, не только тем, что снаружи, а тем, что внутри головы… Этот сплав независимости и верности, преданности хозяину до последнего вздоха. Обожаю таких зверюг! Если бы у меня был тотем, моим тотемом были бы волки…
Этот был верен своему хозяину. Я видел это в его глазах – в серебристых шляпках гвоздей, нацеленных на меня… Он бы не убежал, даже если бы у меня был нож или что-то посерьезнее. Нет, этот бы не убежал. Этот за своего хозяина, за его дом, за его вещи не пожалел бы жизни.
Он и не пожалел… Только не за хозяина – за хозяйку…
Я поморщился. Ведь был же уверен, что в доме никого нет!
Два дня подряд за домом следил. А до этого было еще два захода по три дня, когда присматривался издали, осторожненько… Точнее, по три ночи. Это меня и подвело. Ночами-то волк, выходит, спал, носу из дома не высовывал. Охранял окрестности днем, когда спят его хозяева. И вот этой ночью он тоже лежал в доме и дрых, свернувшись где-нибудь на коврике, как обычный пес…
Боль в левом предплечье расцветала. Прокатывалась по руке с каждым ударом пульса. Даже подумать страшно, что будет, если рукой шевельнуть.
Вообще двигаться не хотелось. Навалились усталость и напряжение, копившиеся последние три дня. Болела спина, вспухала от боли рука, а надо было вставать и что-то делать с волком. Если хозяйка найдет его – вот так вот, возле алтаря, с переломанным хребтом, все, конец охоте. Она будет настороже. А с ней и так-то непонятно, что делать. Она же…
Я приподнял голову и замер.
Звук был тихий-тихий.
Если бы я двигался, я бы его не услышал. Но в полной тишине, которая была и в подвале, и во всем доме, и еще верст на пять вокруг… Низкий звук. Похожий на рокот мотора.
В зале было холодно, но я почувствовал, как по всему телу выступила испарина. Вот хозяева и вернулись. И среди них та, что сумела превратить волка – умное животное, спора нет, но все же далеко до человека – в тварюгу, которая не бросается в атаку, а терпеливо ждет, когда можно будет ударить наверняка. В шею со спины. И крадется, пряча стук когтей в эхе чужих шагов…
Это конец.
Звук мотора чуть изменился. Машина, должно быть, уже совсем близко и сейчас объезжает дом. Ползет к старой конюшне, которая превратилась в гараж. Сколько до машины – отсюда? Метров тридцать… Пусть сорок, все равно этого слишком мало. Если эта чертова сука смогла так перекроить сознание волка, то сорок метров для нее ничто. Она сделает со мной что угодно. Жаль, что я не поверил предчувствию…
Боясь вздохнуть, чтобы не потерять тихий, на самом пределе слышимости звук мотора, я лежал и ждал, когда накатит первый порыв холодного ветерка. Не по коже, в голове.
Интересно, она убьет меня сразу или превратит в своего слугу? Такого же, как эти двое, что живут с ней в доме.
Вряд ли. Они оба здоровенные и красивые. Кавказец хорош грубой животной уверенностью самца. А тот, что помоложе, блондин, – вообще, ну просто красавчик с обложки глянцевого журнала. Куда мне до них с моими-то метром семьюдесятью и трижды сломанным носом. И еще глаза разноцветные…
