Алексей Трефилов - Шустрый. Рождение воина
— Мне-то зачем знать? Его давно выкопали.
— Вряд ли. Агенты работали неофициально, трудились для своего покровителя. К тому же туда ехать, себя не уважать. Конструктор добычу не выпускает.
— Ты и про него знаешь?
— Так сам семечко и привез лет двенадцать назад. Я его папа и мама, иначе почему он меня выпустил, как думаешь?
— Ничего я не думаю, одно интересно — с какого перепуга ты еще жив?
— Люди не механизмы, подозреваю, что исполнителей убили раньше, чем они меня грохнули. Накладка вышла. Но это ничего не меняет, куратор все равно здесь и он про меня знает. Утром ему напомнят и я последний раз под лучами погреюсь. Об одном Небесного отца молю — лишь бы не ночью! Только не в темноте! Я не хочу! Солнца — дайте мне солнца!
Бородатый забился в истерике. Я навалился на него, зажал ему рот и нос рукой. От долгого заключения он совсем ослаб и сопротивления почти не оказывал.
— Потерпи. — сказал я ему. — Скоро оно всегда будет с тобой, ты снова увидишь свою жену и друзей. Они прощают тебя и я тоже прощаю. Засыпай!
Я подождал, пока он затихнет, осторожно положил его на солому и закрыл ему веки. Человеком Бородатый был явно нехорошим, но свои грехи точно искупил. Пять лет в темноте? У меня-то хоть масляный светильник есть! Подгадил он мне со своей тайной знатно. Я все понял, как только он про куратора из тайной службы сказал. Кого эта свинья первым делом к праотцам отправит? Действовать нужно немедленно! Прошло всего полчаса, тюремщики не должны успеть о нем доложить! Я поднялся и заколотил в дверь ногами.
— Эй! Есть там кто? Узник умер!
Орал минут десять, прежде чем появился охранник.
— Чего кричишь?
— Вы зачем ко мне дохлятину приволокли? Полежал, постонал и умер! Совсем сдурели?! От него уже воняет!
— Рот заткни, если не хочешь до утра постель с мертвецом делить! Сиди тихо, сейчас заберем.
Через минут сорок заявилась целая делегация. Меня оттенили в угол. Один из тюремщиков, в котором я по голосу узнал того, кто участвовал в разговоре о затоплении подвала, сказал:
— Отмучился бедолага. — он внимательно, при свете факела осмотрел тело. — Следов насильственной смерти нет.
Он поднялся с колен, отряхнул руки и обратился ко мне:
— Эй ты! Как он умер?
— Я тебе что лекарь? Сидел, мычал что-то, потом раз и упал набок, подергался немного. Я смотрю — не дышит.
— Что он тебе рассказывал?
— Ничего! Говорю же, мычал что-то бессвязное. Я к нему не подходил — вдруг покусает? Он же сумасшедшим был! У него это на роже написано! Я на вас жаловаться буду! А если бы он ночью мне горло перегрыз?
— Пасть закрой дезертир! Утром трибунал тебе веревку пропишет, лучшее лекарство от всех болезней, можешь плакаться им сколько захочешь. — он многозначительно покачал дубинкой.
— Да я ничего! Молчу — молчу! — я забился в угол, присел и прикрыл голову руками.
Охранник скомандовал:
— Взяли ребята!
Загремели засовы. Я перевел дух. Вроде бы получилось, скорее всего они лишнюю работу делать не станут. О затоплении доложат, а о том, что Бородатый у меня в камере помер промолчат. Я тоже всегда так делал. Имею в виду общую человеческую неосознанную черту. Каждый знает, что инициатива наказуема. Поэтому лучше молчать и лишнего не говорить, даже без особой причины, на всякий случай. В большинстве случаев, люди так себя и ведут. Толи инстинкт подсказывает, толи еще что. За нечаянно — бьют отчаянно. Тюремщики об этом прекрасно знают, к тому же у них рыло в пуху. Меня надо было в «общую» камеру перевести, в эту посадить Бородатого. Лень-матушка еще никого до добра не доводила. Кто же захочет добровольно признаться, что инструкции нарушил? Начальству про подвал они только утром рассказывать станут, не тот случай, что бы его ночью будить.
Как мне отнестись к истории посла? Если он им был, а не просто: очередной, двинутый узник? С умом он явно не дружил. Кто после такого испытания, разумом немного не повредится? Или даже совсем не сбрендит? Немногие и им потребуется как минимум долгая реабилитация. Что впрочем не избавит до конца жизни от кошмаров. Бред не возникает на пустом месте, значит какие-то предпосылки к нему существовали. Про «Мозгожора» он тоже знал, я ему ничего не говорил. Спасибо мужику за рассказ про кинту, значит не помру! Не факт, но весомая надежда существует. От этих мыслей избавляться надо! О чем я вообще думаю? Трибунал — вот о чем голову ломать нужно! Сил набраться, усталость еще никому ясности мысли не добавляла. Пора подремать.
Утром я был бесцеремонно поднят пинками и препровожден в соседнее здание. Несмотря на то, что позвенеть кандалами мне не удалось, вязали веревками, ситуация мне что-то сильно напоминала. Правда вместо троицы, сидел один мужик в смешной шапочке. Ржать над ней мне почему-то не захотелось, взгляд у него был рыбий, пустой и безжалостный. Кроме него в комнате на стульях сидела парочка офицеров, скромно у окошка пристроились.
— Дезертир из Заречья? Казнить путем повешенья за шею, до тех пор пока душа не выйдет из тела!
— Ваша справедливость! — подскочил офицер. — Зачем сразу вешать-то?! Надо сначала пытать! Если мне будет позволено, предлагаю четвертование!
— И потрошение! — поднялся второй офицер. — Солдаты должны видеть, что ждет предателей долга перед Его Императорским Величеством!
— Позвольте. — возразил первый офицер. — После потрошения, четвертование становится бессмысленным, он ничего не почувствует! И кричать не сможет! Где в таком случае воспитательный эффект оказываемый на военнослужащих?
— Не позволю! Можно будет все сделать одновременно! Палач меня заверил, что делал такое не раз! Пари? На твоего перка с черными перьями в хвосте?
— Еще чего! Сам-то что в залог поставишь? Давай Маурику! Не на время, а навсегда!
— Кого? Маурику?!
Офицеры стали орать друг на друга, брызгая слюной. В акульих глазах судьи появился намек на оживление. Происходящее ему явно нравилось. Думаю, что если бы не должность, он с удовольствием присоединился бы к обсуждению статей перка и неведомой Маурики, а точнее к способу моей казни.
Я откашлялся и сказал:
— Господа! Ваш спор бессмыслен, по одной очень важной причине — я офицер, мне просто отрубят голову. В измене я не замешан, так что не спорьте.
Все трое уставились на меня с изумлением. Ну… примерно как, если бы придорожный столб заговорил. Судья вопросил сам себя:
— Оно говорит?!
Потом целенаправленно поинтересовался у конвоя:
— Опять?! Я сколько раз пояснял, что не терплю возражений в моем трибунале! Почему настой не дали? Снова сами выжрали подонки?! Я знаю кого буду судить следующим! Кто старший? Отвечать!
