Николай Полунин - Орфей
В самом начале я обещал рассказывать лишь о том, что видел и в чем участвовал сам, а если буду о других — строго придерживаться свидетельств очевидцев. Сейчас мне придется отступить от этого своего обещания. Из действующих лиц, которые появятся ниже, знакомых и новых, одно теперь недоступно мне, другому недоступен я. Еще с одним совершенная неразбериха: могу точно сказать, что однажды слышал, как он разговаривает в коридоре за стеной, и еще однажды стал свидетелем одной поразительной встречи, в которой он принимал участие. Этот случай я просто не знаю как считать. Еще одно лицо на данный момент прекратило свое существование. Но я знаю о них. Вслед за Перевозчиком могу сказать теперь: я — знаю.
Только надеюсь: все, что с некоторыми из них произошло, произошло не по моей вине.
Двое рыбаков терпеливо сидели на берегу подмосковной Рузы, окуная удочки в воду. Солнце давно перевалило за полдень, было жарко. В это время никто не ловит, потому что рыба сквозь просвеченную воду видит рыбака. Но эти двое не уходили, перебрасывая поплавки, которые сносило течением. Выше, метров за сто, сидело еще двое. По самому берегу в высокой траве шла дорожка вдоль забора из простого штакетника. Забор огораживал подступающий к самой воде дачный участок.
— Эй! — сказал один шепотом, толкая другого. По тропке теперь шел высокий мужчина, явно направляясь к задней калитке, выходящей на реку. Только что его не было. Рыбак мог поручиться, поскольку гораздо больше, чем на поплавок, посматривал именно туда, на узенькую тропу, которая миг назад была совершенно пуста. С другой стороны сюда на пустую тропу смотрел рыбак из второй пары.
— Эй, погоди, погоди! Куда? — Рыбак был уже на ногах и говорил в полный голос. — Стой, сюда слущай!
От второй пары тоже подбегали. Рыбаки были крепкие высокие парни, но мужчина с выгоревшими светлыми волосами оказался все же повыше их. Одет — хлопчатобумажный легкий костюм охотничьего типа, в зелено-бурых разводах. Такая же майка, куртку держит через плечо. Жарко. На груди рыбак заметил массивную желтую цепь витиеватого плетения. В руках ничего, это хорошо.
Мужчина предъявил документ. И документ соответствующий, тоже хорошо. Мужчину пропустили. Вернулись на свои места. Вот только…
— Слушай, откуда же он? Я ж все время смотрел, не отрываясь.
— Не знаю, я не видел. А ты у Юрки спрашивал? Может, они пропустили?
— Он сам подскочил — челюсть до самых висит… Е-мое, леска запуталась!..
Михаил Александрович Гордеев легко взошел по широким дощатым ступеням на веранду. Несколько плетеных стульев окружали плетеный стол, на нем пузатый прозрачный графин, в розовом морсе плавает лед, апельсиновые кружочки. Миска с кислым молоком, решето с клубникой. Клубника крупная.
— Не привыкнуть мне к вашим внезапным появлениям, — сказал, приветливо кивнув, моложавый седой мужчина, вышедший навстречу гостю. Бросалась в глаза правая кисть почему-то в черной перчатке, выглядывающая из-под пижамного рукава. Он осторожно уселся против Гордеева, и видно стало, что, несмотря на моложавость, это очень пожилой человек. Не так давно перенесший тяжелую болезнь, от которой не полностью оправился.
— Замечательная дача, Марат Сергеевич. От Москвы немножко далековато, а так прекрасно просто. Ягоды, речка. Клубника своя? Ангелов-хранителей я ваших чуть-чуть перепугал.
— Угощайтесь, это Анастасии Егоровны труды. А далеко? Тучково, рукой подать, куда ближе. До миллионерских дач с высокими заборами — так финансов не хватает. Да и к чему он, забор этот. Не люблю.
— Да, забор помогает не всегда. — Гордеев потянулся к графину, искоса поглядев на хозяина.
— Погодите, я сейчас вас наливочкой угощу. Асенька!
Высокая, под стать мужу, Анастасия Егоровна кивнула так же приветливо.
— Асенька, угости нас наливочкой. И мы тут побеседуем, хорошо?
Когда темная, почти черная наливка в резном графинчике с серебряной отделкой была принесена, попробована, похвалена, а стеклянные двери из дома на веранду плотно закрыты, хозяин дачи сказал:
— Совершенно с вами согласен, высокие заборы помогают не всегда. Мне же ведь попало именно за высоким забором. — Он шевельнул кистью в черной перчатке. — Ничего, что мы не в доме, — спохватился, — но вы, я знаю, предпочитаете открытый воздух.
— Нет-нет, очень хорошо. Вы прекрасно изучили мои привычки, Марат Сергеевич. Даже более чем.
Теперь искоса на своего гостя посмотрел хозяин.
— Обижаетесь за историю с попыткой вашего задержания? Честное слово, я прилагал все усилия, чтобы предотвратить эту дурацкую затею. Они там просто не понимают, на кого замахиваются. Были очень удивлены, просмотрев пустые кассеты. Но вы не пострадали?
Гордеев вспомнил, что говорил рыжему Мишке на балконе ресторана. Засмеялся.
— А почему бы вам не разъяснить там кому-нибудь — на кого? В самых общих чертах. Намеком. А? — Он оглядел открывающуюся панораму с рекой и домиками дачного поселка у дальнего леса. Услыхал птиц и кузнечиков, зажмурился от солнечного луча. Все — с неописуемым удовольствием. Нет, этот Мир все-таки прекрасен. — Для миллионерской дачи нужны финансы, а как насчет генеральской? Отказались от положенного?
— Мне генеральская не полагается. Я гражданское лицо. А вот чтобы разъяснить о вас, я должен знать гораздо больше, чем то, во что вы меня посвятили. Неизмеримо больше.
— Зачем? Неужели мало, что вот он я, есть, и подобное вовсе не шизофренический бред, сектантский психоз, досужая выдумка романиста?
— Чтобы давать верно дозированную информацию, необходимо обладать всем массивом. По крайней мере, большей частью. А что я знаю? Сверхсущеетво, периодически посещающее наш Мир — я верно употребляю именительную, а не нарицательную форму слова? — в котором оно занимается какими-то одному ему ведомыми делами. Какими? Решает некие задачи? Реализует новые идеи? Выполняет некие задания?
— Тут же возникает вопрос — чьи? Чтобы уж точно застегнуть на Сверхсуществе личину вражеского лазутчика.
— А это как раз неважно. Подумаешь — чьи. Чьи бы ни были. Чужие, и все. Модели противодействия разработаны, одну из них вы видели пять дней назад. Меня Сверхсущество отчего-то избрало своим наперсником, да и то ни смысла, ни истинных причин своего появления в нашем Мире не открыло. Ни возможных последствий просьб, с которыми обращается, а я выполняю. Я снабдил вас юридической и материальной базой… кстати, неужели это не в ваших силах — самому устроить все так, как вам требуется? В нынешних условиях еще одна какая-то закрытая структура, подумаешь. Со своей землей, объектами, персоналом, охраной. Зачем самому себе сложности создавать, кем-то прикрываться? Не вяжется с общепринятыми представлениями о Сверхсуществе. Тому ведь довольно — пшик! — щелкнуть пальцами…
— Именно, дорогой Марат Сергеевич, именно еще какая-то структура. А какая? Заинтересуются. Все кому не лень. В нынешние-то времена, слава Богу, есть кому. А так… Помните: где умный человек прячет лист? — в лесу. Где прячет камень? — на морском берегу. Сказано же, что если начало вашего двадцатого века было отдано промышленным монополиям, середина — идеологическим системам, то конец и начало века следующего — это владение спецслужб.
— Помилуйте, какая же я вам спецслужба. У меня сугубо научные интересы. Исследовательские. Исторические, быть может, несколько.
— Они к вам прислушиваются, Марат Сергеевич. Это ценно.
— Не очень-то прислушиваются, если судить по инциденту с вами.
— Не волнуйтесь, я действительно не в обиде. Честно говоря, я сам их немножко спровоцировал. Мне это было нужно. Да и в следующий раз остерегутся. Ну еще одна сенсация, широкая публика поговорит, забудет. Службы же ваши многочисленные… я ведь и так у них на крючке. И у вас, Марат Сергеевич, нет?
Хозяин задумчиво отпил ледяного морсу. Врать гостю было бессмысленно, это он понимал. Но и полностью открываться не хотел. Он еще сильнее напряг свою психическую защиту, которой владел в совершенстве. В восприятии Гордеева — по крайней мере, той части, которая на данный момент сделалась человеческой, вместо цветов ауры собеседника проступил черный, чуть сплюснутый круг, окруженный белым, не несущим никакой информации сиянием. Это Марат Сергеевич знал. Но он знал также, что после ранения так и не смог восстановить ментальный экран в полную силу. И теперь уж, наверное, не сможет.
— Что скрывать, Михаил Александрович. Если я всю жизнь положил на изучение запредельных явлений в природе и в нашем человеческом обществе.
На сбор исторических информации о фактах соприкосновения людей с деятельностью либо следами деятельности в нашем Мире чего-то постороннего. На то, какие формы нашей собственной деятельности, по разумению нашему, могут стать вредны и даже убийственны для народа, страны, цивилизации и вообще всего Мира. На мягкое или жесткое, по обстоятельствам, пресечение безрассудных, посягающих на нечто выходящее за прерогативы смертного рода человеческого. Если даже сумел создать государственное образование, учреждение, которое под самыми разными ширмами, но в конечном итоге нацелено на эти задачи. А в не столь отдаленные времена такое было ой непросто. Того и гляди загремишь в гнилые идеалисты, в поповщину и бесовщину. И в Мордовию для надежности. Причем это я сделал сам, исключительно печенками-селезенками ощущая, что все неизмеримо сложнее не просто марксистско-ленинской теории или этого самого опиума для народа, но и Юма, и Канта, и Гегеля, вместе взятых. И вдруг появляетесь вы. С бесспорными, для меня, во всяком случае, доказательствами вашей сверхсущности. Конечно, я не могу не интересоваться. Не предпринимать какие-то свои шаги, дабы разузнать то, о чем вы мне не говорите. Вот я их и предпринимаю. Мне не так долго осталось жить. Меня уже не интересуют деньги и никогда не интересовала власть. Что я могу хотеть для себя? Только подтверждения того, что дело всей моей жизни не было дутой величиной. Что жил не зря. Простите старика за излишнюю патетичность. А относительно держать вас на крючке… ну, не так я наивен, как те, кто думает, что это возможно. Целая речь получилась. Даже неловко.
