Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!
— Спа-асибо… — натужно выдавил Петя. Он надеялся, что улыбнулся очень светски.
Монстр залопотал, стал делать странные движения руками… В движениях Петя угадывал некий смысл, но совершенно его не понимал.
— Федька! Кто там? — разнесся резонирующий голос из уходящей в глубь скалы анфилады комнат.
Монстр тихо взвизгнул, двинулся на голос — шел он быстро и тихо, но по тому, как отдавались шаги, Петя слышал: он тяжелее человека. И что теперь делать? Бежать? Будет нужно — догонит…
А из анфилады звучали шаги двух людей, лучше дождаться. Обратно к Пете вышли и впрямь двое. Тот самый монстр и человек, несомненный человек, но такой, на котором штатский костюм сидел как на корове седло: очень заметен военный. Красная отчаянная рожа человека украшена была пегими острыми усищами, горизонтально торчащими в сторону — каждый ус сантиметров на десять. Человек улыбнулся как будто немного смущенно.
— Здравия желаю! Заведующий библиотекой ротмистр казачьих войск Василий Васильевич Казанцев! А этот галах{10} — голуб-яван, Федя… Не бойтесь его, он очень мирный. Вечно пугает кого-нибудь, бывает и до полусмерти… Но пугает исключительно за счет внешности, пока никого не обидел. Сам он почти не говорит, но речь понимает. А вас как зовут? Вы откуда?
— Я Петр… — встал Петя навстречу. — Петр Исаакович Кац. Я из экспедиции, которая шла из эсэсэсэр искать Шамбалу…
— А! Штучки Бубиха… Он тут все время крутился. Вы с ним вместе шли?
— С ним… Он у нас был проводником.
— Тогда выражаю вам свое восхищение, что вообще сюда добрались. Где сам-то Бубих? Дурак и путаник редчайший.
— Бубих погиб. Его убили в перестрелке с немецкой экспедицией — она тоже искала Шамбалу.
— Понятно… Царствие небесное! (С этими словами Казанцев размашисто перекрестился.) А все равно путаник был и дурак, хоть о покойниках так не полагается. Еще хорошо, что застрелили, а не помер от голода и холода. Или что эти вот (Казанцев ткнул пальцем в Федю) не сожрали. А давайте знакомиться, новенький? Чаю хотите?
— И чаю, и водки… Чего дадите.
— Водки с утра? И была бы, не дал. Нечего тут. Федя, принеси-ка ты нам чаю…
Федя принес удивительный самовар — на электричестве.
— Не то, конечно, на шишечках пахнет вкуснее. Но нету тут шишечек… А из мест, где они есть, мне Дмитрий Иванович прямо запретили трансгрессировать — нечего, говорят, столько энергии тратить. Придется брандахлыст пить, без правильного аромата.
Еще Федя принес баранки — эти были мягкие, душистые.
— Их трансгрессировали? — осваивал Петя новое для него слово.
— Что вы! Такие тут делают, в Крепости! Ну, слушайте…
История дядьки оказалась невероятной, нереальной… Как и все, впрочем, что уже видел Петя в Шамбале. Дядька воевал у Колчака, после разгрома й гибели Колчака — у братьев Меркуловых, на Дальнем Востоке.
Петя вырос в кругу людей, для которых «историческая правота» коммунистов разумелась сама собой. Если человек не «за красных» — то получалось, он в лучшем случае просто недостаточно умен, а еще более вероятно — малограмотен, малокультурен, отсталый, замученный предрассудками. Это все в лучшем случае, потому что убежденным врагом «построения светлого будущего» мог быть только подлец и негодяй. Скорее всего, заинтересованный в сохранении режима «кровавого Николашки» из каких-то материальных причин.
А тут видел Петя человека «с той стороны», причем самого что ни на есть правильного человека и даже с примерно такими же убеждениями. Только где у отца стоял «плюс», у Казанцева был «минус», и наоборот. По глубокому нравственному убеждению Казанцева, всякий нормальный человек самым естественным образом должен сражаться за Белое дело. Не быть белым у него мог или клинический дурак, или полнейший подонок.
Уже в Китае бывший однополчанин написал о нем длинные стихи, из которых Петя запомнил первое и последнее четверостишие:
Василий Василия Казанцев!
Скажу — и увидится мне
Усищев протуберанцы,
Кожанка и цейс на ремне.
Смешно! Постареем и вымрем
В безлюдье осеннем, нагом.
Но помни, конторская мымра,
Сам Ленин был нашим врагом!
Последнее четверостишие было обязано своим появлением случаю, когда некая «мымра» в гостинице обидела Казанцева, не постелила ему свежего белья. Петя вспоминал, как такая же «мымра» обидела папу; папа вспоминал и ругал «мымру» годами. С точки зрения папы, всякая сидящая на конторской работе «мымра» должна была знать свое место и чувствовать, когда у нее останавливается человек, воевавший с самим Деникиным.
Петя не сомневался, что отец, дай ему волю, своими руками охотно повесил бы Колчака. Казанцев, дай ему волю, так же охотно пристрелил бы Ленина, в остальном же они очень походили друг на друга.
Когда отступили в Китай, жил Казанцев одним: искал золото. Собственно, что он вообще в жизни умел? Ходить по тайге, жить в тайге, стрелять зверей, делать любую мужскую работу, которая необходима для лесной жизни, — чуть ли не с детства.
— Мне десять лет было, брату — тринадцать, когда мы с отцом взяли лося в истоках Уссури. Взяли — и что делать? Тайга еще красивая, золотая и красная, там очень красивые леса… И там, как во всем Приморье, в Маньчжурии. А уже холодно, временами волки воют. Сухо, днем прохладно, хоть и ледяной ветерок… Вот ночью уже жмемся к костру, под утро каждый раз заморозки…
В этот раз папа с сыновьями срубили плот, погрузили на него мясо и дружно доплыли до деревни. И об этом, и о других таких же историях рассказывал Казанцев хорошо и просто, совершенно не пытаясь произвести впечатление. Ставить избушки в глухом лесу, проходить в день десятки километров, стрелять, разделывать туши, обрабатывать шкурки, искать охотничьи угодья, промывать золотоносный грунт было для него таким же обычным делом, дающим хлеб, как для иных — конторская работа.
Еще он умел служить в армии… Это тоже было наследственным казачьим делом, без обсуждения. Но служить китайцам Казанцев совершенно не хотел, даже китайским белогвардейцам. Его не раз звали однополчане, осуждали, — ведь в Китае тоже белые воевали с красными.
— А я оказался прав, представьте себе! Китайцы наших ставили в самых опасных местах, потери были чудовищные. Потери — на войне дело понятное, но смысл? Китайцы, конечно, против своих красных воевали, но их красные и есть их красные, пусть сами с ними разбираются.
В результате Казанцев собрал группу таких же, как он, однополчан по разбитым белым армиям, пошел в маньчжурскую тайгу, искать золото. То находил, то не находил, жить получалось как-то можно, да все сильнее возникал вопрос, естественный у человека за сорок лет: ну, и надолго ль тебя хватит?
— Тут и говорит мне один человек: а не поискать ли тебе золото на Тибетском нагорье? Всем нужным снабдим, контора у нас серьезная, русские эмигранты, и работаем не с японцами, с англичанами. Я в политике, может, и не особо понимаю, а вот в людях все же понимаю, жизнь научила. Понравились мне эти люди, пошел к ним.
Места в Тибете выпали тяжелые: воздуха мало, даже тибетцы туда не ходят, высоко. Первую неделю ничего не делаешь, только ходишь, через хождение и привыкаешь. Вот охота невероятная! Первый раз палатку разбили — ее нам чуть дикие яки не снесли. Идут всем стадом, ревут… Причем мясо долго лежит, почти не портится, — холодно и чисто, бактерий в воздухе мало. Проблема не застрелить, проблема разделать, потому что любые усилия — и тут же одышка. А еще больше проблема — приготовить. Топлива-то, почитай, нет совсем! Мы на сырое перешли… по два-три месяца сырых яков ели, сырых баранов. Привыкли.
Еще эти вот, архаровцы, навалились… голуб-яваны, их еще йети называют. Здоровые, черти, и берег озера считают своим… Как бы своей родной землей.
— Постойте! Я тут видел… — прервал Петя. — У вас в Крепости есть такой экран и клавиши: нажимаешь клавишу, и прямо из Крепости можно видеть на экране какую-то местность…
— Есть такое… Там и мыс Коморин есть, который на юге Индии, и места на подходах к Крепости, и наше озеро…
— Так вот, я видел что-то странное на озере: то ли человек, то ли нет…
— Какой человек! Голуб-яван. Много их там ходит до сих пор. Ходят и, случается, пакостят: пытаются каналы ломать, трубы… У нас они ночью напали, убили одного хорошего человека, двоих ранили. Мы тогда много их постреляли, рассердились. У одной матки вот Федьку маленького тогда взял… Рука не поднялась его добить: как человеческое дите. И хорошо! Этот «снежный человек» вон какой вырос… Федька мне с книгами помогает, на верхотуру лазает и там порядок наводит.
Словно для иллюстрации этих слов Федя, ловко цепляясь руками, полез по стеллажу без всякой лестницы, стал там стирать с книг пыль. Держался ногами, одной рукой снимал книгу, другой вытирал. Какое-то время и Казанцев, и Петя наблюдали за ним.
