Александр Зорич - Полураспад
Но в тот вечер в пивной было тихо — в ее ярко освещенной утробе я насчитал три-четыре согбенные над кружками фигуры. Судя по оплывшим позам, никто из пивнюков не был готов к рукопашной на свежем воздухе…
Когда я подошел к дому, точнее, строению номер один по улице Павлика Морозова, на небосводе как раз взошла луна. Это было очень кстати, учитывая тот факт, что ничего даже отдаленно похожего на уличное освещение в поселке Дитятки не прослеживалось…
Во дворе Гайкиного дома гулко залаяла собака.
«На цепи или нет?» — Мучительно вслушиваясь в ночь, я остановился.
К счастью, цепь наличествовала. И нарочито грозно звенела!
— Ути-пути-путичка! — прошептал я, свешиваясь во двор с полутораметрового деревянного забора.
Пес грозно заурчал. И изготовился к новой порции ругательств (мне с детства казалось, что собаки именно ругаются, когда вот так вот громко и заливисто лают!).
— Эй, потише-потише… Хозяйку разбудишь! — шепотом сказал я. — Вот, продегустируй-ка!
И с этими словами я бросил кабыздоху снотворную конфету, разработанную какими-то здравомыслящими немецкими гражданами для борьбы с доставучими соседскими питомцами. Разработанную в соответствии с рекомендациями лучших немецких собаководов! Такую же конфету я всегда носил в кармане комбинезона на случай появления возле Периметра военсталкера с овчаркой (такое хотя и очень редко, но все же иногда случается)…
Гайкин пес быстро слизнул угощение своим длинным розовым языком. И глядя на меня, тюком повисшего на заборе, своими холодными голубыми глазами (это был песик породы хаски, хотя, конечно, нечистокровный), сел вначале на попу, затем положил голову на передние лапы и, повиляв напоследок своим хвостом-калачом… захрапел!
Я посмотрел на часы — прошла всего минута! Своего рода рекорд быстродействия!
Я метнул встревоженный взгляд в сторону дома — покосившегося, с заросшим лишайником серым шифером. Не зажглось ли где окно? Вдруг встревоженной лаем хозяйке захотелось «на двор», где чернел оконцем в форме сердечка сельский сортир? Тогда моя задача сильно облегчается — нужно лишь затаиться в кустах и дождаться сонной хозяйки. Увы, от дома по-прежнему веяло замогильным деревенским спокойствием.
Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом со всех сторон, держа пистолет наготове.
Конечно, если бы в Гайкином доме наличествовала наружная сигнализация вроде моей «Весны-3», она подняла бы тревогу уже раз пятьдесят или сто.
Но на наружную сигнализацию Гайка пожадничала, потому что была бедна и наверняка исповедовала модную в наших сталкерских кругах идеологию воинствующего временщичества.
Комнату, где спала воровка, я вычислил сразу — благо спален в доме было всего две.
И забраться в эту спаленку не составляло большого труда — вначале нужно было вскарабкаться на крышу сарайчика для садово-огородного инвентаря, затем, уже стоя на крыше, запустить руку в открытую по случаю летней жары форточку и отпереть окно изнутри. Ну и наконец, шурша тюлевыми занавесками, в это окно пролезть…
Прямо перед окном стоял старинный письменный стол — освещенные луной, белели девственные листы формата А4, а рядом с ними серебрился принтер с эмблемой всем известной «яблочной» марки… Вначале становишься ногой на этот стол (главное — не на принтер!), затем спрыгиваешь на пол, подкрадываешься на цыпочках к постели и, наконец, наставляешь в лоб воровке, которая мирно сопит на диване, уткнув нос в ковер с изображением трех мишек в сосновом бору, свой пистолет.
И сразу вслед за этим требуешь — не каких-нибудь там презренных денег или неземной любви, а того, что принадлежит тебе по праву. А именно — убедительно просишь ее вернуть «кварцевые ножницы».
Левой рукой я нашарил выключатель.
Клац!
В Гайкиной спаленке вспыхнул яркий белый свет.
Правой же рукой ваш Комбат снял с предохранителя свой «Хай Пауэр» и, как обещал, приставил его ствол к белому лбу Гайки, покрытому мелкими бисеринками пота (на кондиционер в своей сельской хибаре Гайка тоже пожадничала).
— Доброе утро! — вкрадчиво, но достаточно громко произнес я.
На Гайке была трогательная пижама с узором из черепашек-нинзя.
На Гайкиной щеке отпечаталась пуговица с наволочки.
Черные кудри Гайки отнюдь не пахли свежестью.
И мне даже показалось, я заметил в них запутавшуюся сухую травинку. Собственно, ничего удивительного тут не было — как видно, Гайка явилась из Зоны в таком изнеможении, что просто не нашла в себе сил принять душ…
— Д-доброе! — кивнула Гайка, разлепляя красные глаза.
Взгляд у нее, конечно, был крайне испуганным. Но она не завизжала, оказалась смелая — а ведь я думал, обязательно завизжит. Да так, что проснется весь Хутор, а в придачу к Хутору — еще и Сельсовет!
— Это я, твой старый друг Комбат. Дня без тебя не могу прожить. Соскучился до чертиков! — В моем голосе звенел убийственный сарказм.
— Я узнала… — с ворчливым презрением сообщила Гайка. — Тебя вообще трудно не узнать.
Я кивнул. Меня действительно трудно не узнать.
Иногда это мешает и в работе, и в жизни. Но что с этим поделать — я ума не приложу!
— Убери волыну! — вмиг осмелев, потребовала Гайка.
Но я не шелохнулся.
— Убери волыну, мать твою! — негромко, но с нажимом повторила Гайка. — Ни к чему это, понимаешь?
Но я не двинулся. Вот же хамка! Любому пацану «с раёна» фору даст по части агрессивности и, скажем так, речевой неопрятности! Как и не девочка вовсе! «Недобабок» — вот как называл подобные существа мой ныне покойный наставник Дайвер.
Однако Гайка, похоже, все еще не понимала, что не на того напала. И что со мной надобно поласковее.
Я решил дать ей подсказку.
— Волшебное слово, милочка. Скажи волшебное слово, и я сразу же уберу свой пистолет!
— Пожалуйста… очень тебя прошу, убери пистолет, — горестно выдохнула сломленная Гайка.
Я отступил на два шага и опустил «Хай Пауэр». На самом деле мне было не жалко. Ведь в принципе между стволом, направленным в лоб, и стволом, направленным в пол, разница только психологическая!
Гайка сидела передо мной на кровати и терла заспанные глаза кулачками. Она была полностью в моей власти. И эта мысль не только радовала, но даже и слегка возбуждала. Я вдруг некстати почувствовал себя молодым и неженатым мужчиной.
— Не думаю, что нужно объяснять, зачем я сюда пришел…
Откровенно сказать, я рассчитывал произнести красноречивую обвинительную речь в лучших традициях товарища Вышинского, обрывки которой кружили, как сор в проруби, в моем истощенном Зоной мозгу с того самого момента, как я в сердцах шваркнул о фанерную дверь гостиничного номера кулаком. Там, в этой речи, было и про женское вероломство, и про неслыханную жадность иных женщин-сталкерш, и про порок, который должен быть наказан по всей строгости сталкерского закона, больше похожего на «понятия».
Однако произнести эту речь я банально не успел.
Потому что во второй спаленке вдруг раздалось металлическое журчание старинной кроватной сетки, зажегся свет, заскрипели половицы, и некий мужчина в белой майке и черных спортивных трусах, такие обычно носят боксеры-фристайлеры, припомнил я, встал в дверном проеме, уперев мускулистую ручищу в косяк.
Рослая плечистая фигура убежденного завсегдатая качальни встала на расстоянии двух метров от меня.
Фигура показалась мне смутно знакомой.
— Что за нахер? — спросила фигура сиплым со сна голосом и окинула комнату с трагически распахнутым в ночь окном взглядом разбуженного среди зимы медведя.
И этот голос тоже показался мне знакомым. Да что там показался! Я был совершенно уверен, что передо мной… мой лучший друг Костя Уткин, известный в сталкерских кругах как Тополь.
— Костя? Тополь? — спросил я оторопело. — Но ради Бога… что ты… тут делаешь?
— Ты мне лучше расскажи, Вован, что ты тут делаешь. Со стволом-то в руках?
«Любовник… Боже мой… Костя — ее любовник. Сожитель… Гражданский муж», — стучало в моем мозгу.
Вообще-то это было предельно странно — ведь я знал: обычно Косте нравились не такие, чтобы не сказать, совсем-совсем не такие женщины. И еще я вдруг непроизвольно отдал себе отчет в достаточно неожиданной эмоции: думая о том, что Гайка и Тополь любовники, я испытал… укол ревности!
Глава 16. Братец и сестрица
I'll take you to a place
Where we shallfind our…
Roots bloody roots.
Roots Bloody Roots, SepulturaМы сидели за длинным столом, накрытым клеенкой, усыпанной фотографическими изображениями фруктов — волосатых киви, витальных апельсинов, фаллосоподобных бананов, наливных яблочек и аппетитных вишенок — и пили какао.
Над нашими головами горела лампочка Ильича, в народе также известная как лампа накаливания. Лампа была забрана в непритязательный жестяной абажур, сделанный из пивных банок.
