Александр Зорич - Полураспад
— Ну, продавал.
— А зовут эту женщину случайно не Гайка? — спросил я, мысленно давая себе обещание, что если этот алкоголического вида мастер затребует еще одну сотку, то я, пожалуй, лучше засвечу ему в табло. Однако Завал, как видно, настроился на волну моих ментальных вибраций и от нового приступа попрошайничества воздержался.
— Да, ее так зовут. Она живет в Дитятках. Улица Павлика Морозова, строение один.
«Строение один…». Вот так все просто! Двести единиц — и все девичьи тайны твои. Я наконец понял, почему Завал отказывался разговаривать по телефону. Не боялся этот пропитый хрыч с повадками сидевшего бугра никакой милиции с ее прослушками и уликами. Он вообще ничего не боялся, окромя утра без пива. Просто по телефону ты хрен выманишь из собеседника три сотни единиц за семь минут разговора…
Я бросил сентиментальный взгляд на портрет Лодочника (снятый явно на выпускном в университете — белая рубашка, галстук-селёдка, очочки в стальной оправе) — он, забранный черной траурной рамкой, висел в красном углу гостиной — и попрощался с Завалом.
Тот смотрел на меня масляными глазками сытно отобедавшего хищника.
«Значит, Дитятки… Давненько же я там не был, мать их за ногу!».
Глава 15. Комбат и Дитятки
It's four o'clock and we're in trouble deep
Wake up little Susie, wake up little Susie.
Wake Up Little Susie, Grateful DeadВ честь каких таких загадочных «дитяток» назвали поселок, расположенный возле каплеобразного выступа Зоны, — ваш покорный слуга размышлял не один раз. Особенно охотно в эти этимологические размышления я впадал, включив круиз-контроль на пустой ночной трассе и меланхолично потягивая лимонад «Буратино». В лицо тебе несется седая ночь, а ты весь в образах, в интеллектуализме…
Версии у меня были разные — например, поселок назван в честь детей какого-нибудь исторического царя-батюшки, которые во время визита царя-батюшки в просвещеннейшие Европы (а маршрут в Европы как раз пролег через эти богом забытые земли) выскочили из золоченой кареты и, наплевав на возмущенные выкрики голландского гувернера, с радостным визгом побежали рвать созревшие абрикосы с близлежащего абрикосового дерева…
Или Дитятки названы так потому, что у среднего крестьянина тут было вдвое больше детей, чем у среднего крестьянина из соседней деревни? Может, тут вода такая в колодцах, способствующая повышенному спермогенезу?
Может, вы спросите у меня, а что именно заставляло меня так часто задумываться об этимологии этого странноватого названия? Да и за каким делом я туда ездил до того, как обнаружил, что там скрывается наша вороватая Гайка?
Отвечу как на духу.
Когда-то в Дитятках у меня, тогда еще носившего дурацкую кликуху Сэнсэй, была девушка, которую я предпочитал именовать «телкой». Вот к ней я и ездил.
Очень и очень часто!
Я был беден, глуп, истеричен, чертовски самолюбив и самонадеян и водил транспортное средство разновидности «Жигули», купленное на паях с покойным другом Кнопкой за смешную сумму, равную стоимости одного обеда на двоих в киевском ресторане средней пафосности.
Телку звали Зоинька. Она была обычная деревенская деваха — рано созревшая, русоволосая, глупая, добрая и готовая безвозмездно подарить свою ласковую благосклонность первому, кто только об этом внятно попросит. Я попросил — дело было после дискотеки в Хорошево, куда меня обманом заманил Кнопка. Я попросил — и я получил. И еше раз получил. И еще. Мне самому не верилось, что так славно все складывается!
Мне было хорошо, и я ни о чем не задумывался. Не задумывалась и Зоинька. Мы собирали в лесах землянику, гоняли на антикварных великах «Десна», что квартировали на ее заваленной хламом веранде, и без устали занимались любовью.
Не задумывалась Зоинька, а потом вдруг взяла — да и задумалась.
— Сэнсэй, а когда мы поженимся? — спросила она однажды, спустя месяц после нашего знакомства.
Мы лежали как положено в фильмах про сельскую любовь — на душистом сеновале. Оба были в чем мать родила. Кажется, я жевал свою любимую жвачку со вкусом черники. Ночь пахла зверобоем и сладким козьим молоком. Над ухом зудела одинокая комариная самка.
— Что ты сказала, родная? — Я был так удивлен, что едва этой самой жвачкой не подавился.
— Ну мы же поженимся, так? — спросила Зоинька уперев пухлую ручку в мою слабо оволошенную грудь, заглянула в мои глаза своими васильковыми, ясными глазами, как бы ища подтверждения.
— Ну… Мнэ…
— Ну скажи мне, что мы поженимся!
— Как бы это сказать… Я еще не думал об этом… — начал увиливать я.
Я действительно об этом не думал… всерьез. Мне казалось, это абсурд — жениться, когда тебе двадцать.
Когда у тебя нет ни дома, ни денег, ни толковой работы, ни опыта, ни образования, ни, по большому счету, будущего. Однако, судя по тому, что рассказывала Зоинька, у них в поселке Дитятки никто не придерживался подобного рода замшелых предрассудков и не заморачивались каким-то там «будущим». Все жили одним днем. А иные — так вообще текущей минутой. Как дзен-буддисты с их «вечным сейчас».
В общем, там, на душистом сеновале, я что-то такое мямлил, вполне в амплуа «все мужчины сволочи». А сам между тем думал, а с какого бодуна она задает мне такие провокационные вопросы? Нет ли под ними некоторых физиологических оснований?
Я осторожненько поинтересовался, старательно обходя эвфемизмами слово «беременность», «вотс ап виз ю герл», как говорит мой американский приятель Джереми. И убедился в беспочвенности своих опасений — Зоинька горячо заверила меня, что волноваться не о чем, что, мол, критические дни по расписанию и все такое. Я вздохнул с облегчением. Но опять задумался.
Крепче прежнего.
И результатом этих раздумий стало то, что я тут же повел себя как форменная свинья. Я удрал!
Уехал на два месяца к родителям в Витебск, сменил номер мобильного телефона, предварительно отправив Зоиньке сообщение: «Все кончено меж нами связи нет». По возвращении я снял новую квартиру, а точнее, новую каморку…
С милой мягкогрудой Зоинькой, что носила ситцевые платьица и «вьетнамки», не брила ног и говорила с трогательной деревенской растяжечкой, мы больше не виделись.
Вот такая вот поучительная история про то, как нормального пацана один намек на необходимость жениться, намек на «деточек», способен напугать до полусмерти и навсегда отвратить от неплохой, в сущности, девчонки…
Общие знакомые рассказывали мне, что через месяц после того, как я смылся в Витебск, смертельно обиженная на меня Зоинька уехала из Дитяток.
Одни говорили, что она удрала к отцу, который работал в Москве не то таксистом, не то крупье в каком-то занюханном ночном клубе с подпольной рулеткой, мне уже никогда не вспомнить доподлинно.
Другие говорили, что она познакомилась с дальнобойщиком, который в местном кемпинге завис на две недели из-за некстати украденных у него в роад-хаузе «У деда Панаса» документов, и уехала с ним в его родной город Сургут…
В общем, так или иначе Зоинька в Дитятках больше не проживала. И просить прощения за свое вероломство — даже если бы я и решил это сделать — мне было больше не у кого. Не разыскивать же ее, в самом деле, через «Одноклассников»?
Однако каждый раз, проносясь по трассе мимо низенького крестьянского домишки с осунувшейся печной трубой и паршивыми вишнями в палисаднике, перед которым десятый год гнил остов какого-то немецкого рыдвана, я вспоминал Зоинькины детские пальчики, розовые щёчки и влажные спотыкливые ласки. А значит, не сама Зоинька, так ее призрак в Дитятках все-таки жил…
Поселок Дитятки был разделен трассой на две почти равновеликие территории.
В той части, что была ближе к Периметру, жили рабы зона-индустрии — сталкеры, их женщины, их малочисленные хилые дети, перекупщики хабара, паразиты, дегенераты, сектанты, кандидаты в военсталкеры, бывшие военсталкеры, туристы, бывшие туристы и прочие напрасные люди. Эта часть Дитяток называлась Хутор.
Ну а в другой жили немногочисленные крестьяне, их жены, их дети и прочие нисколечко не напрасные люди (в этой-то части жила когда-то с гуляшей матерью-продавщицей и моя русоволосая зазноба).
Крестьяне в отличие от пролетариев зона-индустрии жили вовсе не с Зоны, а с земли-матушки. Работали в рыбоводческой артели. Сеяли рожь, ячмень и овес.
Сажали картошечку и огурцы. Словом, занимались тем, чем всегда и везде занимается фермерский люд от Новой Зеландии до Новой Земли. Эта часть Дитяток называлась ностальгически — Сельсовет.
Время от времени Сельсовет и Хутор враждовали.
И мужское население обеих партиций сходилось стенка на стенку на заднем дворе «нейтральной» придорожной пивной «У деда Панаса»…
Но в тот вечер в пивной было тихо — в ее ярко освещенной утробе я насчитал три-четыре согбенные над кружками фигуры. Судя по оплывшим позам, никто из пивнюков не был готов к рукопашной на свежем воздухе…
