Евгений Шалашов - Слово наемника
Я уж решил, что меня будут кормить в колодках, словно хищного зверя, посаженного в клетку. А что? Выглядело бы неплохо: латник нанизывает на острие алебарды кусок сыра вперемежку с хлебом и подает мне, а я жадно обрываю с лезвия еду! На таком зрелище город мог бы и заработать! Дескать — а кто отважится накормить с рук преступника?
Но накормили меня прямо в зале. Цепи между «браслетами» были достаточно длинными, а не то я походил бы на крысу, держащую в лапах хлеб…
Под конвоем городских стражников меня вывели на площадь. Из колодок как раз освобождали болтливую Хельгу. Ха… А я ее помню! Та самая, жена Михеля. Она уже сиживала в колодках. Вроде бы за драку в церкви. Увидев меня, бюргерша потерла шею и затараторила:
— Ну наконец-то и мужчины узнают, каково честной женщине в колодках сидеть, когда руки-ноги болят! И-ишь, еще и в цепях… Посиди-посиди, не одной мне маяться.
— Иди отсюда, «честная женщина»! — подтолкнул ее один из стражников. — Не надо было мужа бить посреди улицы, не посадили бы!
— А чего ты меня гонишь-то? — подбоченилась Хельга. — Где хочу, там и стою. И мужа я не била, он сам упал, дурак пьяный.
— Домой, говорю, иди, — повторил стражник.
— А чего я дома-то не видела? Михеля своего, дурачка пьяного? Он раньше-то, пока Барри был жив, хоть на охоту вместе с ним ходил — все польза, а теперь только пьет да спит! Эх, поймать бы мне господина Артакса, что Барри-охотника убил, я бы ему показала!
— Вон он, смотри, — усмехнулся стражник, показывая на меня.
— Чё ты врешь-то? Господин комендант был — о-го-го, весь из себя такой важный и лысый, а тут какой-то нищий с седой бородой! — засмеялась женщина. Потом, вглядевшись в меня, опешила: — А ить вправду комендант! А ты чего такой волосатый-то? Михель-охотник, когда в лес надолго уходил, такой же приходил. А вшей у него было — страсть, как много! Вши-то, верно, в лесу живут.
— Иди, фрау Хельга, домой, — посоветовал и я. — Уступи место.
— Нет, подожди-ка, подожди! — налилась багровой краской фрау. — Ты что, паразит, сделал? Я тебе про ход подземный сказала, а ты Барри убил, который по нему всякие разные товары хотел таскать. Был бы он жив, так и Михелю бы дельце нашлось. Жили бы не хуже других!
— Болтаешь ты много. Держала бы язык за зубами, был бы твой Барри жив, — рассудительно ответил я, осматривая место «стоянки». Интересно, а почему тут площадь не выложена булыжником? Камней, что ли, мало в городе? А тут камушки какие-то валяются. Почему-то раньше я на это внимания не обращал…
— Не, ты скажи, зачем Барри убил?
— А какое твое собачье дело? И вообще, пошла прочь, кляча старая! — прикрикнул я. — Не то я сейчас тебе тут космы твои немытые выдеру!
— Ах ты… — зашлась в приступе гнева жена Михеля. — Это я-то кляча старая?! Космы немытые?! Да я тебе сейчас…
Фрау кинулась на меня, вцепилась в волосы. Не удержавшись, я упал, увлекая за собой фрау. Мы покатились по мостовой, считая ребрами булыжники. Стражники кинулись нас разнимать, но с трудом сумели отодрать разъяренную фурию от меня. Я же, пытаясь встать, споткнулся, растянулся во весь рост и вылетел за край мостовой, проехав носом по мелким камушкам.
Двое стражников с трудом удерживали разъяренную Хельгу, а трое спешно поднимали меня на ноги.
— Сейчас, ребята, дайте отдышаться, — попросил я, попытавшись, насколько позволяли кандалы, вытереть лицо и расстегнуть воротник. Кое-как получилось.
— Вы, господин Артакс, поосторожнее, Хельга — баба с норовом, а вы… — укорил меня один из стражей, поднимая верхнюю часть колодок. — Вот так вот, господин Артакс, руки сюда… Ага… И голову тоже…
— Вот подожди, я тебе все равно глаза выцарапаю! — пообещала фрау.
— Да ладно, не сердись, — примирительно сказал я. — Ты поругалась, я погорячился. С кем не бывает. Видишь, я уже в колодках сижу. А на мне ведь еще и цепи.
— Повесить тебя надо! — не унималась тетка. — Вон, новую юбку порвала. Ах ты сволочь… Я эту юбку и года не проносила, а вот штопай теперь!
— Да не переживай ты так, — хохотнул один из стражников. — Его завтра с утра и повесят.
— Что, завтра? Что, с утра? Повесят? — переспросила фрау. — Точно повесят?
— Повесят, — пообещал стражник, закручивая болты, скрепляющие колодки.
— Ой ты, да иди ты! У нас ведь уже давно никого не весили! Ох, надобно соседям сказать! Они-то еще и не знают! А ну-ка…
Раскидав стражников, фрау Хельга вскочила. Забыв о рваной юбке и сбившемся чепце, из-под которого торчал ночной чепчик,[7] тетка вприпрыжку куда-то побежала. Видимо, спешила первой донести новость до соседей.
Что можно сказать о стоянии в колодках? Не скажу что больно, но муторно. Шею давит, руки затекают, а их еще и цепи оттягивают.
Кажется, поглазеть на меня собрался весь Ульбург. Спасибо, камнями не стали забрасывать. Несколько тухлых яиц, запущенных мальчишками, — не в счет. Дети жестоки по своей природе, потому что не понимают, что творят.
— Тяжело в колодках, да? — сочувственно поинтересовалась молодая худощавая женщина с бледным лицом и с синевой под глазами. — Ничего, господин Артакс, недолго вам мучиться. Жену вы убили, но хоть сироток на этом свете не оставили. Некому плакать. Это хорошо. Вот, — кивнула она на девчушку лет пяти-шести, такую же худощавую, как и мать: — Бетти моя без отца растет.
Кажется, я понял, кто эта женщина.
— Хорошенькая дочка растет у Кястаса. Отец, верно, с небес любуется…
— Растет, — печально кивнула женщина. — Спасибо, что за кровь мужа заплатили, за муки его.
— Не было мук у твоего мужа, — ответил я. — Сразу умер, как только солдат герцога в подземелье завел. Сама знаешь, что чахотка у него была.
— Может, и не мучился Кястас, — покачала головой женщина, прижимая к себе девочку. — Только, если бы не вы, был бы мой муж жив. А уж помер бы он от чахотки или нет, на все Божья воля!
— Божья… — попытался я кивнуть, но чуть не закричал от боли — в подбородок упирался острый край.
— Вот, сами говорите — Божья. А чего же вы Кястаса моего на муки приговорили? Кто вам такое право дал?
— Кто-то всегда погибает. Ваш муж погиб, зато вы и ваша дочь живы. И денег он вам оставил.
— Да какая это жизнь? — криво усмехнулась женщина. — Деньги-то есть, а Кястаса нет…
Что я должен был ответить этой женщине? Что я выбрал Кястаса из-за того, что тот был все равно обречен? Что никто ее мужа не гнал, а он сам сделал свой выбор? Наверное, нужно было попросить прощения, сказать что-то, но я не стал. Все равно для нее я останусь виновником смерти ее мужа. Сказал лишь:
— Бетти, когда вырастет, будет гордиться своим отцом.
— Расступись! — послышались крики.
Орали возчики, пригнавшие телеги с бревнами и досками.
— Эшафот делают!
— А на него виселицу поставят, чтобы повыше было! — радостно загалдели в толпе.
К тому времени, когда за мной пришли, я успел основательно замерзнуть и приобрести несколько ссадин. Мальчишки, при молчаливом одобрении взрослых, все-таки потренировались на живой мишени!
Завершение суда прошло так, как я и предполагал. Господин обвинитель с блеском в глазах потребовал смертной казни, а члены Городского совета, включая и тех, кто еще недавно симпатизировал мне, вынесли вердикт: «Виновен!»
Последнего слова мне не давали, да я его и не просил. Смысл? Вот только слегка удивило и насмешило предложение третьего бургомистра, господина Кауфмана. Маленький толстячок, робко глядя на Лабстермана, сказал:
— Мне кажется, нам нужно отдать должное господину Артаксу. Его роль в защите города следовало оценить не только деньгами.
— Кауфман, что вы такое мелете? — удивленно спросил Заркаль.
— Я думаю, мы должны присвоить господину Артаксу звание «Почетный горожанин вольного города Ульбурга»! Все-таки спасителю города негоже лежать в одной могиле с ворами и бродягами, — развил свою мысль третий бургомистр.
— Да какая разница, где ему лежать? — вспылил Заркаль. — Пусть радуется, что в ров не бросят, как собаку.
Однако господину первому бургомистру почему-то понравилась нелепая идея его коллеги. Может быть, из-за ее нелепости?
— Знаете, господа, — задумчиво изрек Лабстерман. — А господин Кауфман прав. Несмотря на то что Артакс — убийца, и мы, разумеется, казним его, мы должны воздать герою должные почести. Господин Циммель, какие почести положены почетному горожанину?
— Освобождение от налогов, — начал перечислять хранитель законов. — Но Артакса это уже не касается, — уточнил он. — Право ношения серебряной цепи с серебряным же медальоном с изображением герба.
— Ну, медальон с гербом мы уже не успеем изготовить, — отмахнулся Лабстерман. — А что еще?
— Еще? — призадумался Циммель. — А… — расцвел он. — Для почетного бюргера установлено право казни на шелковой веревке!
