Валерий Большаков - Диверсант № 1. Наш человек Судоплатов
– Ханафий! Сколько там еще?
– Все, товарищ старший лейтенант! Больше нету!
– За мной!
Бывшая позиция 6-й батареи, изрытая снарядами и бомбами, опустела. Комбатр ушел последним.
За лесом, склоняясь к югу, батарейцы вышли к соседям, на бывшую гаубичную позицию – орудия попали под такую бомбежку, что все было перекопано на метр вглубь. Рваный металл, мертвые тела, влажная земля – все вперемешку.
– Товарищ старший лейтенант! Снаряды!
– Какие снаряды?
– Наш калибр!
– Ага! Много?
– Шесть… Нет, аж восемь ящиков!
Джугашвили крякнул от удовольствия.
– Грузим!
Пятого конька запрягли в подводу, на которой везли раненых – Ивана Марова и Даньку Чепли. Туда же уложили и снаряды.
– Вперед!
Позицию выбрали что надо – на возвышении, куда выходила опушка леса. Все видать на три стороны света, немцы будут как на блюдечке.
– Батарея, становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!
Петр Бурнос подбежал к Якову и приложил руку к лихо заломленной пилотке:
– Товарищ старший лейтенант, личный состав батареи построен!
– Вольно.
Старлей оглядел батарейцев. Как их мало осталось…
– Нас мало, – сказал он вслух, – но мы будем держаться до последнего. Мы защищаем свою Родину – отцовский дом, жену или невесту, детей – своих или соседских, неважно. За спиной – наши, впереди – враг. И мы будем убивать этих гадов, пока живы, а помирать нам некогда, воевать надо. Так что… Окапываемся и бдим.
Копать окопы и траншеи было легче – песок. Первыми укрыли пушки.
– Едут! – крикнул дозорный.
– Кто?
– Это… Да наши вроде!
Джугашвили выглянул, и на сердце у него потеплело – переваливаясь и ворча моторами, к батарее продвигался взвод «БА-6», трехосных броневиков с 45-миллиметровой пушкой в башне. Все из полевого охранения 26-го танкового полка.
– Эгей!
Красноармеец, выглядывавший из люка бронеавтомобиля, сразу скрылся, а после осторожно выглянул, опознал своих и замахал рукой. Взводный, лейтенант Тактагон Оразалиев, рад был, что нашел своих, и комбатр живо заключил с ним «договор о взаимопомощи».
– Наш полк отступает южнее, – уныло вздыхал Оразалиев, – а ваш ближе к северу. А мы и ни туда, и ни сюда…
– Нельзя нам уходить, держать надо немцев и не пускать.
– Само собой. Ладно, пойду своих погоняю…
К вечеру батарейцы вырыли глубокие окопы, соединили их ходами сообщения, сложили землянку. Умаялись все, и настоящим счастьем стало явление повара, притащившего термосы с горячими щами и кашей. Ужин, он же и обед, личный состав батареи буквально смел. Красноармейцы, сержанты и старший лейтенант сели, привалясь к стенке траншеи. Женя Букань крутил «козью ножку», руки его дрожали, махорка сыпалась на колени. Некурящий Шорин примостился напротив, он протирал патроны и закладывал их в автоматный диск. И тут всех оглушил грохот – выстрелы минометов сливались в общий гул, в воздухе завыли сотни мин, совсем близко заухали разрывы.
Бойцы притихли, а Яков поднялся из окопа и криво усмехнулся:
– Пугают фрицы. Пара минометов стреляет, а десять репродукторов усиливают звук. Пускай себе забавляются…
Немцам и самим надоел «радиоконцерт по заявкам» – вырубились динамики. Незаметно опустилась тьма – и настала тишина. Ночью ее нарушали лишь одиночные пушечные выстрелы: каждые пятнадцать минут, хоть часы сверяй, немцы выпускали снаряд по позициям 6-й батареи, лишь бы нагадить, не дать поспать.
– Голованыч! Прямой наводкой по этим любителям ночной жизни!
– Есть!
Пушка грохнула, усылая «пилюлю снотворного».
Не успел ствол после отката стать на свое место, а заряжающий уже вложил новый снаряд.
– Правее… Огонь!
Снаряд прошелестел по-над верхушками деревьев и, видать, попал, куда надо. Немецкий «будильник» больше не «звенел».
– Шорин, Юсупов, Гильбурд, ко мне. Вот что… – Яков задумался, снял фуражку и вытер лоб. – Мы не знаем, что противник затевает. Скорей всего готовится к новому штурму. Короче, нужен свежий «язык».
– Д-доб-будем, т-товарищ с-с-старший л-лейтенант.
– Задачу выполним, – добавил Гильбурд.
– Давайте… Ровно в одиннадцать мы откроем огонь и отвлечем внимание. Успеете?
– Ус-спеем, т-товарищ с-с-старший л-лейтенант!
– Ну, давайте…
Проводив разведчиков, Джугашвили вернулся на старое место – стенку траншеи подпирать. Задумался. В общем-то, он даже рад был, что попал в окружение. Разумеется, никому в этой стыдной радости признаваться нельзя, народ не поймет. Просто не у всех такой отец – «отец народов». Стоило командованию узнать, что в их части служит сын самого Сталина, как они тут же начинали его опекать, оберегать, оставлять при штабе…
Окружение все смешало – дивизию раздербанили, побили, и теперь отдельные роты и взводы сами, как могли, отступали, огрызаясь, занимая оборону и снова снимаясь с места. Яков вздохнул. Уже все знают, что ему сказал отец, узнав о желании идти на фронт. «Иди, воюй». Жестко? Так ведь никому не известно, что Иосиф Виссарионович думает на самом деле, что он чувствует, и ничего не удается прочитать в его рысьих зрачках. Он – Сталин и не имеет права на доброту и сочувствие, на жалость и сострадание. Ему нельзя быть ласковым даже со своими детьми, нельзя Сталину выделять кого-то одного или двух из миллионов остальных, ведь он – вождь… А Сталин и терзается, и расстраивается, и переживает, как всякий человек. Усилием воли давит в себе человеческое, и бронзовеет… Так надо. Вот только никому не интересно, что об этом думают Яша и Вася…
…Ночь выдалась холодная и сырая. Луна яркая, высвечивала стволы деревьев и клочья тумана. Шорин, Юсупов и Гильбурд шагали след в след. Пятнистые мешковатые халаты укрывали хорошо, когда не двигаешься, но именно движение и может их выдать. На опушке Шорин остановился – дальше проволочное заграждение. Гильбурд осторожно перерезал проволоку и разминировал проход. Шорин спрыгнул в первую траншею, где было пусто. В то же мгновенье полыхнул разрыв, бросая короткий высвет и ударяя по ушам. Под шумок разведчики пробрались ко второй траншее. Вспышка – и Шорин увидел полуразваленное строение вроде амбара, а под ним – ДЗОТ. Немецкий часовой заметил троицу, окликнул, клацнул затвором, но русские его игнорировали – не спеша свернули по траншее вправо. Часовой успокоился, видать, принял за своих.
Гильбурд, выдвинувшийся вперед, подал товарищам знак – над бруствером торчал ствол пулемета. Громко болтая о своем, гитлеровском, высунулись два немца. Шорин бросил в них гранату, а Юсупов поддержал очередью из трофейного «Шмайссера». Хлопок гранаты и выстрелы будто растворились в грохоте разрывов и ошалевшие немцы не могли взять в толк, что творится совсем рядом с ними, в соседнем окопе. Гильбурд ворвался в ход сообщения и крикнул:
