Николай Бенгин - Командировочные расходы
– На «Небесах» ты заметно стройнее был, – заметила Фэ, – но такой же неразговорчивый.
– Зато слушать умею, – парировал Биллинг, прижимая локтем кобуру. Без утомительной жары сюртука как-то сразу и на душе полегчало, и в голове прояснилось. Он вспомнил об основной теме: – Вот, например, насчет охолуев.
– Да, – поскучнела Фэ, – ты не рахат. Как говорится, чудес не бывает… Так что ты хочешь услышать?
– Подробности. Ты можешь внятно сказать, зачем связалась с этими охолуями?
– Могу, дай только сосредоточиться.
Некоторое время миэмка сидела, глядя прямо перед собой.
– Да, чудес не бывает, – повторила она, вздохнув. – И что охолуи?
– Действительно, что? – Биллинг старался не раздражаться. – Поверь, меня как раз это интересует.
– Возможно, ты не врешь, хоть и правду не говоришь, – она забавно почесала нос. – Все-таки что случилось в триста третьей? Меня это волнует, как-никак каюта бывшего жениха, а ты пальбу устроил.
– Давай по очереди.
– Не ворчи. Мы подрядились на большой груз турберов, просто чертову тучу, ну и пронесли в охолуях. Бизнес на две минуты, а деньги, поверь мне, вполне приличные.
– Турберы?! – Биллинг не мог скрыть разочарования. – На кой черт они тебе?! Ты сама смотрела? Это точно они? Может, еще чего насовали?
– Успокойся.
– Покажешь?
– Конечно. Полагаюсь на твою скромность, – она усмехнулась. – Хотя если ты вправду коп…
– Да не нужны мне твои цацки, а розуанцы и без меня про них знают, – Биллинг поежился, то ли от досады, то ли от того, что зря снял сюртук.
– Что?
– Один тип все уши прожужжал насчет контрабанды турберов здесь, на «Лотосе». Так что подставили вас по полной программе. Правда, конкретно про тебя он не знал, кажется.
– Что за тип?
– Дипломат с Розы, – Биллинг запнулся, сообразив, что сболтнул лишнее. Наверняка розуанских дипломатов на «Лотосе» – не толпа, и миэмка в два счета вычислит, о ком речь.
Кабинку мягко качнуло, как лодку на невысокой, прибежавшей откуда-то издалека волне. Биллинг поначалу на это и внимания не обратил, но миэмка, удивленно приподняв бровь, выглянула наружу. А там не оказалось ничего, кроме серой туманной мути. Мгла, чуть более светлая наверху и непроницаемо темная книзу, окутала кабинку.
– Сохраняйте спокойствие, – посоветовал механический голос из консоли, – по техническим причинам фуникулер остановлен, но скоро возобновит движение.
– Похоже на туман. Первый раз вижу туман на «Лотосе», – миэмка нетерпеливо потыкала пальцем в панель управления. – Почему мы остановились? – Она зябко повела плечами, оглянулась на Биллинга. – Кажется, зря ты разделся – прохладно здесь.
– Серая стена и холод, – тихо процедил он, – это не туман.
Небольшой экран на передней панели, основной теперь источник освещения, окрашивал в синюшные тона и саму кабинку, и неспешное, но явственное шевеление мглы снаружи. Биллинг вытащил бластер из кобуры и тут же зачем-то спрятал его под лежащим на коленях сюртуком. На самом деле он вовсе не чувствовал холода, рукоять бластера казалась неудобной и горячей. «Это ловушка! Ловушка!» – вопило все тело, во рту пересохло, и уже заранее стало трудно дышать. Вопрос «Что делать?!» безответно метался в голове, и тут с Биллингом приключилась странная вещь – он начал падать. Притом что в кабинке решительно не было для этого места, он падал и падал. Было совсем не страшно, наоборот, пришла тихая уверенность, что близкой опасности нет, и что он не опоздал, и что теперь все будет хорошо. На этой радостной ноте сознание выключилось. Словно черная заслонка выскочила из-за левого уха, вроде как она там, за ухом, всегда пряталась и вот в один миг захлопнулась.
…В темноте громко, но неразборчиво спорили несколько голосов. Один – с интонациями революционера на трибуне, что-то восклицал, то призывно, то обвиняюще. Другие, явно не соглашаясь, бубнили в ответ…
– Конденсация водяного пара, – отчетливо произнес женский голос, – при охлаждении.
Замученный стрессами мозг объявил забастовку. Сознание, запершись у себя на чердаке, затихло, созерцая груду бессвязных образов, чьих-то мнений, разрозненные куски собственных мыслей. Так хозяйка, вконец вымотавшись от затянувшихся праздников, вдруг перестает ухаживать за гостями, закрывается на кухне и сидит, и молчит, и угощения не носит. И пока проголодавшиеся гости гомонят за дверью, она сначала повздыхает на горы мусора и немытой посуды, потом потихоньку встанет и начнет неспешно приводить кухню в порядок. Ей, конечно, проще – всегда найдется, на что присесть или хоть опереться поначалу. Хуже, когда из покосившегося пространства исчезают твердые основы, ориентиры утрачивают смысл, а миражи наливаются предательской достоверностью.
…Две желтые луны повисли над угрюмой равниной, освещая пологие голые холмы, далекую гряду гор и узкую белую дорожку под ногами. Он неторопливо шел вперед, подставляя разгоряченное лицо колючему ледяному ветру. Шероховатая брусчатка приятно холодила пятки. Каждый шаг оставлял на ее заиндевевшей поверхности черную проталину. Конечно, он узнал этот пейзаж – тот самый, что они с Фэ видели, когда хотели уйти из медмодуля. Она еще сказала, что все паршиво, но дорожка есть, в том смысле, что наличие дорожки – это хорошо…
…Сейчас-то ясно, что никуда б они не дошли – наверняка превратились бы в ледяной памятник собственной глупости или в легкую снежную пыль. Жар, что теперь он держал в себе, наполнял сладким ощущением могущества. А впереди за холмами уже угадывался отсвет Прохода… совсем недалеко, там, где повис между скалами янтарный круг…
Он шел и шел, и младенческое отсутствие проблем ласкало, как нежные губы. «Моя фамилия – Биллинг. Я – инспектор полиции, моя фамилия Биллинг», – ему почему-то казалось крайне важным вслух повторять собственное имя и род занятий в этом счастливом, хоть и промерзшем мире. Он оглянулся на купол медмодуля – увидел вязкий оранжевый свет, словно густой кисель, выливающийся через дверной проем, и удивился, что купол все еще так близко…
Сознание Биллинга упорно пропихивало забившие голову образы и прочий мусор в привычные рамки восприятия, и то, что туда никак не вмещалось, начинало выпирать куда-то вбок – на невидимую, но очень ощутимую сторону. То, что казалось мусором, вдруг отливало странным оттенком истины, и волны эмоций накрывали тем сильней, чем больше оказывался такой вот неловкий, чуждый здравому смыслу кусок реальности.
…Он увидел вязкий оранжевый свет, словно густой кисель, выливающийся через дверной проем, и удивился, что купол все еще так близко. По внутреннему ощущению, он должен был ушагать уже на порядочное расстояние, а вход как был рядом, так и оставался.
А потом прямо на глазах дверь в купол медмодуля начала медленно поворачиваться… закрываться… со стуком захлопнулась, и сразу все переменилось – стало глухо и как-то бессмысленно. Даже ладони зачесались. «Я – где и зачем? Ведь только что все было хорошо». В замешательстве он разглядывал окружающий ландшафт, пытаясь вспомнить, куда же, собственно, направлялся. Чистый огонь, что пылал в груди, съежился. Темные холмы обступали, как враги, и две луны злобно сияли в беззвездном небе.
Стало совсем нехорошо. Сознание то ли в чем-то сделало ошибку, то ли просто не справилось с напором бессвязных, сбивчивых сигналов. Выставленные им фильтры и заслоны смялись. Под тяжестью прорвавшегося хаоса начали слабеть и путаться какие-то очень важные глубинные структуры. Ощущение собственного тела теряло определенность – рука и нога, те, что справа, стали раза в два шире тех, что слева.
Под горло пришла тянущая боль, будто там что-то вывихнулось, и нельзя стало ни глотать, ни удерживать равновесие. Одно, левое, кажется, ухо сильно зудело, каменная тропа превратилась в сырую податливую вату… И в этом ватном тумане, уже провалившись по пояс, тонула раздвоенная черная тень. «Моя фамилия – Биллинг… Би…» – прошептал туман…
А причиной всему стало некое сообщение, информация или, лучше сказать, Откровение, которое, как заноза в пальце, застряло в сознании с того момента, как Биллинг увидел вывернутый луч. Тогда на «Небесах» он спросил о серой мерзости в своей каюте. Поток явил желто-розоволицего незнакомца и радужный шар, и огромную ладонь серого цвета. Все казалось тягостно странным – и незнакомец с отрубленными, прирастающими назад пальцами, и плывущая в воздухе гигантская ладонь, но самым неприятным был вывернутый луч, так похожий на обыкновенный шар. Он не мог бы объяснить почему, но эта радужная штука была чудовищно неуместной, как боевая граната в детском саду, нелепой, как бесцветная радуга, как смех сумасшедшего, как дождь под водой. Она в принципе не могла существовать в этом мире, и все-таки он ее видел.
Он походил на человека, выросшего в глубоких сумеречных пещерах и не подозревавшего о других местах обитания, с которым однажды случилось чудо: он проснулся не в привычной расщелине, а на берегу могучего океана перед восходом солнца. Конечно, он не сообразил бы, что это просто непривычная местность, и уж точно не стал бы с любопытством разглядывать волны. Нет! Изо всех сил зажмурившись, он на ощупь искал бы какой-нибудь лаз, щель, что угодно – лишь бы вернуться в родное, сумрачное, единственно реальное пространство, и если бы удалось, забился бы в самый глухой угол, отдышался и постарался выкинуть из головы весь этот кошмар. Для Биллинга вывернутый луч стал столь же болезненным Откровением, как для подземного жителя вид рассветного океана. Сознание должно было вдребезги пересмотреть привычную картину Мира или выкинуть, забыть, заблокировать любым способом это новое знание.
