Элона Демидова - Отступник
Глава 12
ЛАКОМСТВОМ ЛОЖНЫХ НАДЕЖД БОЛЬ СВОЮ НЕНАДОЛГО УТЕШИТЬ… Белый бюст сливался с покрашенной в тот же цвет стеной, стилизованной под развернутое знамя. Изображенный мужчина обладал мощной шеей, курчавой бородой, а из-под шапки выбивались густые вьющиеся волосы, словно раздуваемые ветром. — Га-ри-баль-ди, — прочитала Аня по слогам, со всех сторон осмотрев творение скульпторов прежней эпохи. Под надписью, выполненной черной краской, и которая, несмотря на сгущающиеся сумерки, отчетливо выделялась на светлом фоне, шли непонятные значки, среди которых затерялась, впрочем, пара-тройка знакомых букв: GARIBALDI. "Красивый", — подумала девушка, протягивая руку к каменному лицу. Она коснулась кончиками пальцев чуть шершавой поверхности щеки и тут же отпрянула. Хотя в городе было столько всяких диковин, что голова шла кругом, но рассказ шамана именно об этом покровителе маленького, но очень почитаемого клана Иноземца, запал ей в память. В клане было всего шесть человек и все занимались кузнечным делом. Но в свободное время кузнецы изучали язык своего покровителя, стремясь постичь все лингвистические тонкости, ведь пророчества приходилось переводить на русский. Узнать свою судьбу мог любой, кто приходил к монументу в священную ночь, но когда еще та ночь наступит, поэтому Аня вернулась сюда тайком, в надежде, что ей откроется что-то именно сегодня. "Но как он может говорить? — недоумевала девушка. — Он ведь неживой". Однако не верить шаману оснований не было. — Скажи, что со мной будет? — прошептала она. Бородач молчал, глядя вдаль. Видимо, его совсем не интересовала судьба какой-то там неудачницы, которая сама не знала, что хочет от жизни. — Почему не отвечаешь? Что со мной будет? — теперь ее голос звучал громче и требовательнее. Гордый Иноземец невозмутимо смотрел поверх ее головы в вечернюю мглу. Аня сжала кулачки, чтобы как следует объясниться с неприветливым духом, но тут до нее донесся издевательский смешок. Девушка резко повернулась и почти уткнулась носом в грудь Артура. — Достал! — прошипела Аня. — Какого черта ты за мной везде таскаешься и шпионишь? Надоел! — А что такого? — ухмыльнулся муж. — Я тебе даже еще ничего не сказал. — Зато подумал! — Ну, мать, чего ты опять заводишься! Сколько можно ругаться? Очередного скандала не получилось, поскольку из тьмы появились Олег и Каур. Новоиспеченный нуклеар по обыкновению нахмурился и опустил глаза, чувствуя неловкость в присутствии обеих девушек и не желая встречаться взглядом с бывшим другом. Каур, напротив, во все глаза уставилась на Аню, словно хотела выведать какую-то тайну и понять — что делала здесь пришлая из Лакедемона. Аня ответила мулатке дерзкой улыбкой. Вроде бы ничего плохого та не говорила, наоборот, Каур обращалась с гостьей подчеркнуто вежливо, но в этой надменной любезности чувствовалась насмешка, заставляющая думать, что над тобой постоянно издеваются. — Артур, сын правителя Антона и Анна, дочь Павла, — сказала Каур, как всегда с комичной серьезностью произнося имена пленников. — Пойдемте скорее с нами, зурелан, наверное, готов и большой костер уже горит, а шаман рассказывает какую-нибудь историю. Вы пропускаете много интересного; и потом, вам нельзя одним бродить в темноте, заблудитесь. — Че за хрень этот зурелан? — скривился Артур. — Его мясо очень вкусное, — улыбнулась краешками губ мулатка, и в кошачьих зрачках ее сверкнул отраженный свет. — Че, вкуснее баранины будет? — усмехнулся наследник. — Я не знаю, что такое баранина, — ответила темнокожая девушка, чуть искоса глядя на парня. — О-о-о, — протянул Артур, в глазах которого загорелся огонек. — Я бы тебя с удовольствием угостил… мяском! Слово "мяско" было произнесено приглушенно, с отчетливо похотливым смаком. Олегу очень не понравилось настроение бывшего друга, совершенно очевидно, что Артур намылился не только поговорить о деликатесах, но и сам бы с удовольствием отведал кое-чего. Впервые в жизни Олег почувствовал жгучий зуд в груди, сердце екнуло, ладони мгновенно вспотели и сжались в кулаки, в висках отчаянно забухал пульс, и захотелось крикнуть: "Никто, никто не имеет права так смотреть на Каур, никто не должен так с ней разговаривать, и даже думать о ней так никто не смеет!". Его накрывала ярость, горячая и бесконтрольная, ударившая в лицо нестерпимым жаром. Такого юноша еще никогда не переживал. Он знал, что такое ледяная злость, когда бьешься со жлобом на два-три года старше себя, падаешь без сил, выплевывая кровищу, задыхаясь от боли и пыли, а инструктор Анатолий Алфераки орет: "Вставай, говнюк! Ты не воин Великого Лакедемона, ты глиста в обмороке! Ты раб зассаный! Ты позор своего отца! Вставай, вставай и дерись, опарыш засушенный!"… И надо встать и драться, падать, снова вставать и снова драться… Но кидаться на врага в безумной ярости ни в коем случае нельзя, нужен холодный расчет. Иначе твое неистовство втопчут в грязь, твой сумасшедший напор смешают с твоим же дерьмом. И, глотая кровь и сопли, снова машешь кулаками, ставишь блоки, кричишь, превозмогая боль, но не теряешь контроль над ситуацией. Вот такую злость и знал Олег: пойманную в паруса, помогающую идти против течения. Но сейчас получалось иначе. Душевный ураган порвал ветрила, сломал мачты, сокрушил руль. Он не мог обуздать гнев, не мог накинуть на него удила, не мог… "Апперкот, а потом ногами запинаю", — мелькнула обжигающая мысль, а глаза стал застилать алый туман. И вдруг он почувствовал мягкое прикосновение, а потом ладонь Каур легла на его запястье. Ласковые, теплые пальцы стали ввинчиваться в кулак, который, в конце концов разжался, поддавшись нежному усилию. Руки Олега и девушки сплелись в замок. — Идем к костру, — нуклеарка, совершенно не меняясь в лице, и все также улыбаясь уголками пухлых губ, потянула за собой опешившего парня. Олег безропотно, как теленок на привязи, шагал по набережной. Теперь юноше было стыдно. Не из-за того, что он хотел избить зарвавшегося наследничка, а потому, что не справился с эмоциями. Словно был сам не свой. "Почему я решил, что на нее никто не может смотреть? Почему никто не смеет с ней говорить? Странно. Странно и глупо все это". * * * На широкой площадке горел костер, а чуть поодаль стояли несколько кувшинов и два широких противня: на одном горой были навалены куски жареного мяса, на другом лежали пучки какой-то травы. На камнях и распиленных чурбаках, расставленных полукругом возле огня, сидело десять-пятнадцать подростков, бросающих любопытные взгляды на прибывших. — Ну, наконец все в сборе, — шаман поднялся. — Располагайтесь вон там, на бревнышках и угощайтесь. Возьмите кувшин с водой, думаю, на четверых вам хватит. — А на хрен трава эта нужна? — спросил Артур, присматривая себе кусок порумяней. — Ты, — шаман легонько стукнул костяшками пальцев парня по лбу, — можешь, конечно, и на хрен ее прицепить, но все остальные едят зелень с мясом, так вкуснее, объедают листочки и маленькие плоды, а стебли потом можно бросать в пламя, они горят и приятно пахнут. Молодые нуклеары, держа тарелки на коленях, продолжали расправляться со своими порциями, причмокивая и облизывая пальцы, по которым стекал сок, и опоздавшие, устроившись на поваленном дереве, не отставали. — Кстати, давайте-ка, подставляйте ладони, — обратился Ян к гостям, развязывая мешочек. — Что это? — спросила Аня. — Размолотые водоросли, — шаман потрепал девушку за щечку, — смешанные еще кое с чем. — И на хре… — Артур кашлянул, — и зачем они нам? — Если ты, пацанчик, не проглотишь их сейчас, то скоро та штуковина, которую ты так часто упоминаешь в своих речах, у тебя отвалится, — Заквасский в упор посмотрел на наследника. — Это против радиации. "Так вот оно какое, лекарство! — Артур подставил ладонь. — Цвет… коричневый, что ли…" Порошок имел солоновато-горьковатый привкус. — Ну, — шаман оглядел публику, — ешьте, пейте и слушайте. Сейчас вы узнаете старинное предание, которое я придумал сегодня днем… — Это как? — снова задала вопрос Аня. — Не перебивай меня, девчушка, — Ян в очередной раз погладил Аню по щеке. — Но, раз уж спросила, отвечу. Любое наше слово, любой наш рассказ, все, что мы говорим и будем говорить, уже было когда-то кем-то произнесено. Все, что мы делаем, и все, что будем делать, уже кто-то когда-то совершил. Поэтому, сочиняя новую историю, я рассказываю все те же старые мифы, байки и сказки. Артур осторожно откусил кусочек мяса, внутренне приготовившись выплюнуть гадость, но, вопреки ожиданию, еда оказалась отменной. Действительно, такой вкуснятины он еще не пробовал, и, пожалуй, по сочности она давала десять очков вперед баранине в трактире Гоги. — Сегодня я расскажу вам легенду о пяти веках, которые были до Великой Катастрофы и о том, почему погиб мир, — шаман встал так близко от костра, что казалось, штаны на нем вот-вот загорятся, и простер вверх руки. — Так, кто у нас любит читать? — Ян хитро оглядел сидящих. — Вот, пацанчик, Артур, ты читал когда-нибудь греческие мифы? — Нет, — ответил парень, не переставая жевать. — Молодец, — Заквасский кивнул, — молодец, иначе тебе будет неинтересно. В этих мифах говорится, что веков на земле было пять. Кто из вас знает, что это за века были? — Золотой, Серебряный, Медный, Век Героев и Железный век, — выпалила Аня. Артур, ошарашенный, уставился на жену, забыв проглотить кусок. — Вообще-то в Интернате было два урока по мифологии, — снисходительно улыбнулась она мужу. — Правильно! — подтвердил Ян. — Но мало кто догадывался, что мифы эти были не о прошлом, а о будущем человечества. Греческий шаман Гесиод написал о тех временах, которые еще не настали. Иногда старики говорят, что Золотой век был до Великой Катастрофы. Не верьте им, когда всему пришел конец, Золотым веком и не пахло. Но я поведаю вам правду о тех временах. Как-то раз наш Бессущностный решил покинуть свои чертоги и посмотреть, как обстоят дела на земле. В те дни на дворе стоял Золотой век. Назывался он так не потому, что люди гонялись тогда за машинами, компьютерами, телевизорами, айфонами и к их услугам были самолеты и интернет. Нет. Просто в то время жили те, кто умел слышать неслышимое, видеть невидимое, ощущать неощутимое. И вот парил Дух над планетой и лицезрел всю мерзость мира и всю злость человеческую, как простые работяги жили в неволе, как ими помыкали и не давали продыху. Зрел он много страстей, мало благородства и океан невежества. И замутило Бессущностного от созерцания таких картин, тошнота подкатила к горлу. Но Золотой век на то и Золотой, что на нашей земле жило много вождей, много жрецов и много шаманов, чьими устами мог бы говорить Дух. И возопили они о несправедливости, возроптали. И один из главных жрецов тех времен сказал: Питомцы ветреной Судьбы, Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы! Полегчало Бессущностному, вернулся он восвояси. — Это он про наши порядки говорит? Что-то не верится, чтобы рабы восстали, — прошептал Артур в самое ухо жене. — По-моему, он укуренный. Аня, отдернув голову, прошипела: — Заткнись! — Вот прошло время, — продолжил шаман. — Золотой век закончился, наступил Серебряный. И снова Бессущностный решил слетать, поглядеть, что там на земле творится. И вот он несется над миром и примечает, что с тех пор кое-что поменялось: благородства стало меньше, невежества больше, а страсти бурлят, вскипают, восстают из пепла; появились вожди, призывающие весь старый мир насилия разрушить, а построить новый мир с помощью того же насилия. Серебряный век был прекрасен, но закончился войной всех против всех. И не понравилось это Бессущностному, опять стало не по себе, чувствовал, что сейчас стошнит. Но остались еще вожди, остались жрецы, остались шаманы. Помнится, одна женщина изрекла: Если душа родилась крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты! Что Чингисхан ей и что — Орда! Два на миру у меня врага, Два близнеца, неразрывно-слитых: Голод голодных — и сытость сытых! Лучше стало Бессущностному, отправился он домой. — Нет, ихний шаман реально в хламину… — Артур не успел дошептать фразу, поскольку получил от Ани локтем в бок. Олег тоже не совсем понимал, что рассказывает шаман, но от огня шло такое приятное тепло, мясо неведомого зурелана было самой вкусной едой за последние несколько дней, а гладкое бедро Каур, прижатое к его ноге вызывало одно желание: чтобы этот вечер длился нескончаемо долго. — Прошел Серебряный век, начался век Медный, — на набережной стало совсем темно, и тень шамана выплясывала причудливый танец на морском песке внизу. — И вновь Бессущностный отправился на прогулку. Что там говорил древний пророк Гесиод об этом времени? Никто не знает? Ага… ну, сказал он следующее: "Возлюбили люди Медного века войну…" Так оно и случилось. Началась эта эпоха с Великой Бойни, которую назвали Первой мировой, потом была еще Вторая Бойня, а после нее война, которую назвали Холодной. А знаете, почему век — медный, а не бронзовый, чугунный или еще какой? Потому что души человеческие стали так же легко плавиться, как этот металл. А костры, на которых их растапливали, назвали "пропагандой". Так владыки земли лепили из живых людей болванчиков, одинаковых и ничем не отличимых друг от друга. В общем, в очередной раз увидел Дух много мерзости и срани человеческой. Благородство стало показным, страсти поблекли, остудила их та самая Холодная война, а невежество возросло в разы. И стало опять Бессущностного мутить. Но снова нашлись те, кто сумел выразить его негодование. Ну, например: Танки идут по соблазнам жить не во власти штампов. Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков. Бессущностный вернулся в свои чертоги довольным. Но прошло еще время. И Медный век подошел к концу. Его сменил век Героев. И снова Дух вылетел из своего чертога. И узрел, что благородства больше нет совсем, а страстями стали топить костры пропаганды. Мир оборачивался бутафорией, а добро и зло превратились в ложь, неотличимую друг от друга. И вокруг всего этого — нескончаемые потоки невежества. Окинул взглядом он землю — и не было предела срани человеческой. И начало его тошнить. Сильно, прямо до спазмов. Но на этой планете, полной мерзости, все же остались еще те, кто были способны вещать от имени Бессущностного. Это были герои, последние герои человеческой эры. Один из шаманов сказал так: Здесь бродят тени, Ими движет запах денег. Боль других и холод греют им сердца. Связь времен распалась. И Злодей, и Светлый Гений Тесно сплелись в объятьях, Их различить нельзя. Дух справился с рвотными позывами. Отправился спать. Сколько он дремал, неизвестно, но когда проснулся, землю затопила сплошная тьма невежества и гадость человеческая, от которой исходила такая жуткая вонь, что Бессущностного тут же начало тошнить. Посмотрел он на вождей мира, но те давно превратились в клоунов, в ряженых шутов, которые рассказывали лживые байки отупевшей толпе. Взглянул тогда Дух на пророков мира, но они умели лишь стоять перед кострами пропаганды и сжигать на них остатки людских душ. А шаманы? Те, переодевшись скоморохами, били в бубны, плясали, развлекали человеческие коконы, у которых вожди съели мозги и сожгли души. И не было никого, кто мог бы отверзнуть уста и изречь Слово. И тогда Дух сам открыл рот и закричал: "Попса!". А потом его стошнило. Шаман замолчал. В наступившей тишине потрескивал угасающий костер. — И что? — спросил Артур, доевший второй кусок мяса. — Бессущностный тем от тебя и отличается, — ответил Заквасский, лукаво улыбнувшись, — что ты блевать будешь тем, что съел, а Дух рыгает огнем. Вот и сжег он землю. — А я-то всегда думал, — возразил наследник, — что миру кирдык настал из-за ядерной войны, а не из-за этого… как там правильно… — Ты, пацанчик, путаешь причины и следствия, — Ян подбросил несколько веток в умирающий костер. — Война началась оттого, что Бессущностного стошнило, а стошнило его оттого, что человек потерял в себе человека. Отсюда вывод, если бы человек оставался человеком, никакого ядерного погрома не было бы. — А что значит "попса"? — спросил кто-то из подростков. — Попса, — шаман в задумчивости коснулся указательным пальцем лба. — В переводе с древних языков примерно означает "дерьмо, которое не способно даже удобрить землю". Приблизительно так. А вообще это непереводимое слово. "Офигенно, — подумалось Артуру, — нужно запомнить". — Но если все века закончились, — задала вопрос Аня, — то что сейчас? — Сейчас время Нового Деяния. Бессущностный оборотился Творцом, и создал, — шаман совершил круговой пас рукой, — нуклеаров, новочеловеков. Только помните, в тот день, когда на земле не останется ни одного нуклеара, способного исторгнуть Слово, Творец опять станет Бессущностным, и пламя снова пожрет своих неразумных детей. — То есть Бессущностный и Творец — это одно и то же? — подал голос Олег. — Нет, — Заквасский покачал головой из стороны в сторону, — Бессущностный и Творец, как и Рождение и Смерть, совсем не одно и то же, но основа у них одна. — Что-то я ни хрена не понял, — произнес Артур. — Как может быть одна основа у разных вещей? — Слушай, пацанчик, — шаман присел на корточки. — Я тебе вот что скажу: можно очень долго объяснять какие-то вещи, но если ты хочешь пофилософствовать, обращайся к нашему судье или к вождю на худой конец. А я так тебе растолкую, вот скажи мне: мясо зурелана, которое ты съел, вкусное? — Еще бы, — с воодушевлением проговорил Артур. — Баранина по сравнению с ним фуфлыжный отстой. — А вот если ты, — глаза Яна превратились в насмешливые щелочки, — узнаешь, что зурелан, это такая огромная тварь, похожая на длинную рыбину с восемью щупальцами. Что ты мне на это ответишь? — Что? — лицо наследника сделалось каменным. — Дай-ка угадаю, вы их называете морскими гидрами, — Заквасский засмеялся. Мгновение спустя, Артур, закрыв обеими руками рот, с вытаращенными глазами сиганул к кустам. — И вот кто ответит: разве еда и блевота — это одно и то же? — развел руками Ян. — Хотя основа у них одна: мясо зурелана. Среди подростков послышалось хихиканье. Олега тоже замутило, к горлу подошла горечь, но сидящая рядом с ним Каур будто невзначай прижалась к плечу юноши, и это прикосновение подействовало магическим образом: тошнота отступила. "Я теперь нуклеар, — решил он, — значит, если они едят гидр, то я тоже буду! Тем более, что это не гидры, а зуреланы…" На Аню слова шамана вообще не подействовали. Быть может, оттого, что, увидев в каком плачевном положении оказался ее муж, она звонко расхохоталась, захлопав в ладоши. — А можно мне еще кусочек? — сказала девушка, отсмеявшись. * * * Аня закричала и проснулась. В окно пробивался сероватый сумрак, светало, и скоро должно было взойти солнце. Тяжело дыша, стерев со лба холодную испарину, девушка прислушалась: близкий шум прибоя и далекие крики чаек успокаивали и заставили обрадоваться: как только она заявила о твердой решимости остаться в Таганроге, ее переселили из холодного затхлого подвала в хижину на берегу моря. Так что же случилось? По-видимому, ей просто что-то приснилось… Аня села, потерла глаза и попыталась вспомнить кошмар. Кажется, она шла босиком по острым камешкам, перемешанным с битым стеклом, из истерзанных ступней сочилась кровь, это было страшно, хотя почему-то не больно, зато чувство беззащитности пугало намного сильнее, чем острый гравий. Потом, на глаза вдруг попалась куча сандалий, но, будто не заметив обувь, дрожа, девушка прошла мимо, и увидела белый монумент, под которым черными буквами было написано: GARIBALDI. Превозмогая страх, она протянула пальцы к холодной щеке. — Ответь, Иноземец, что ждет меня? Бородач гордо безмолвствовал. — Не молчи! Дай мне ответ, что будет? Говори! — она коснулась лица мужчины и вот тут стало по-настоящему страшно: кожа задымилась и почернела, как от ожога… — Давай же, скажи что-нибудь! — Аня задыхалась от обиды и гнева. — За что ты меня так ненавидишь, Иноземец? Изваяние шевельнулось. Голова бородача повернулась в сторону смутьянки, глаза его сверкнули призрачным зеленым светом, и громовой голос изрек: — Lefalsesperanzealimentanoildolore! (* Ложные надежды питают боль (итал.) — Нет! Я не об этом тебя просила! — Lefalsesperanzealimentanoildolore! — Замолчи! — оглушенная, она упала на колени. — Ничего не говори! Пожалуйста, не надо! Мир разлетелся на миллионы брызг, и девушка, замерев от ужаса, провалилась в черную пропасть без дна, и уже просыпаясь слышала, как ей вслед гремело: — Lefalsesperanzealimentanoildolore! Как перевести эти слова Аня не знала, в памяти еще бродили обрывки видений, с каждой минутой становясь все более расплывчатыми. Судорожно повернув руку, она всмотрелась в ладонь, но ожога не было. Она передернула плечами, прогоняя мурашки страха, поднялась и, толкнув незапертую дверь, вышла из хижины. Несмотря на раннее утро, ветерок принес тепло. Огромный шар солнца на треть высунулся из-за горизонта, и к ее ногам побежала дорожка, мерцающая пурпурными искорками. Грузные облака, подбитые кровавым багрянцем, жались к туманному горизонту. Высоко над морем парила какая-то большая птица или птеродактиль. Ранний час не был помехой для нуклеаров: целая компания соревновалась в стрельбе из лука. Они целились в полусгнившее дерево, торчащее из песка. Аня, сощурившись, присмотрелась, заметила среди лучников Каур. "Чертова ведьма!" Вчера Аня набралась решимости улучить минутку, чтобы поговорить с Олегом, ведь всегда кто-нибудь да мешал, но опять все пошло не так: темнокожая мутантка постоянно ошивалась вокруг него. Сперва держала его за руку, позже, возле огня, вообще самым бесстыжим образом жалась к парню. Когда костер догорел, то к Ане подошли двое нуклеаров, чтобы проводить в отведенный для ночлега домик; куда делся Олег, она не углядела, а спрашивать постеснялась. Покусывая обветренные губы, Аня побрела по пляжу в сторону стрелков, решая, броситься ли с кулаками сразу или подождать, как будет развиваться ситуация. — Здравствуй, Анна дочь Павла, — сказала Каур, посмотрев на соперницу спокойным открытым взглядом, и, как обычно, улыбаясь лишь краешком губ. — Привет, — буркнула Аня. Рядом с мулаткой, в окружении трех молодых людей стояла высокая худенькая девушка, с необыкновенно белой кожей, длинными серебристыми волосами и неестественно светлыми, почти прозрачными глазами. Таких Аня еще не видела, и невольно даже залюбовалась экзотической красотой этой пары, которая словно воплощала в себе День и Ночь. — Здравствуй, меня зовут Илья, — дружелюбно кивая, проговорил низкорослый паренек. — А это Ромул, Витя и Ника. Юноши поздоровались, а среброволосая нуклеарка улыбнулась и прошептала скороговоркой: — Мне пора. Солнце встает. Спасибо за уроки и за то, что пожертвовали частью ночного бодрствования ради меня. — Я тебя провожу, — поспешно проговорил Витя, русоволосый жилистый парень лет шестнадцати. — Что за уроки? — спросила Аня, когда бледнокожая и ее ухажер скрылись из виду. — Уроки стрельбы, — ответил Илья, — Нике тяжело, у нее ночное зрение плохое, а днем кожа быстро сгорает на солнце, она же альбинос, вот и приходится днем прятаться в интернате. — Где? — изумилась Аня. — Ну, в интернате… Это дом, где ухаживают за больными, кого не может вылечить даже шаман… Там они и живут все вместе, — заморгал паренек. — Вождь говорит, что это наследие прошлого мира. — И у вас таких много? — Одиннадцать. — Вот, значит, как, — произнесла Аня тихо, раздумывая, стал бы кто-то в Лакедемоне возиться с безнадежно больными людьми. — Но такие вещи случаются не часто, — вмешался в разговор Ромул; высокий, скуластый, с рыжеватыми волосами, спускающимися почти до плеч, он показался Ане симпатягой. — Если будешь есть лекарство из водорослей, которое дает шаман, то с тобой и с твоими детьми все будет нормально. — С детьми… все хорошо… — эхом повторила Аня. Она вдруг почувствовала себя невероятно счастливой. Она останется здесь с Олегом… и будет есть много водорослей, так что их ребенок непременно родится здоровым! — А в Лакедемоне умеют стрелять из лука? — проговорила, будто промурлыкала, мулатка, прерывая мечтания Ани. — Умеют! — А у нас самая меткая Каур, — сказал парнишка. — А потом я. — Лучше нас никто не стреляет! — заносчиво заявила Аня, вздернув нос. — Давайте проверим? — предложил Ромул. — Устроим соревнование. — Какой же будет приз? Просто так неинтересно, — Аня скрестила руки на груди. — А на что обычно спорят в Лакедемоне? — мулатка, прищурившись, слегка наклонила голову. — На волосы, — усмехнулась Аня, — с проигравшего состригают локон в том месте, на которое укажет победитель. Знаешь сколько у меня дома пучков волос? И женских, и мужских. — Но тебе уже нечего ставить, — глядя на Анин ежик, невозмутимо заключила Каур. — Я остриглась сама! — зло сверкнула глазами девушка, усмотрев намек в этих словах. — А сыграйте на желание, — сказал Илья. — Это как? Проигравший делает то, что захочет победитель? — Нет, — Илья покачал головой. — Каждая загадывает желание, но никому не говорит. Кто побеждает, у того желание обязательно сбудется. Девушка с сомнением хмыкнула. — Эта примета всегда сбывается, — паренек протянул Ане свое оружие и три стрелы, которые вытащил из кожаного колчана. — Бери, он не хуже, чем у Каур. Цельтесь в ту корягу, которая рядом с морем, с расстояния в шестьдесят шагов. — С шестидесяти? Не знаю… — Аня с сомнением посмотрела на незнакомый лук, провела пальцами по упругой тетиве, попробовала на прочность плечи, потерла ладонью рукоять. — Но ведь лучше вас никто не стреляет, — вкрадчиво произнесла мулатка. — Что для тебя какие-то шестьдесят шагов. — Идет! — Тогда придумывай желание, — Каур встала на носки и, прогнувшись, потянулась, подняв руки. — Оно такое же, как и у тебя, — надменно выцедила Аня. — Я знаю. — В чем уверена, о том не загадываю, — невозмутимо парировала мулатка. — Вот что знаю я. — Вы обе знаете, но не распознаёте, — хмуро проговорил Илья, но на его реплику никто не обратил внимания. После того как отсчитали необходимое количество шагов и провели на песке линию, соперницы встали рядом. — Мне нужно пристреляться, — Аня натянула тетиву. Две стрелы ушли выше цели, третья недолетела, воткнувшись в мокрый песок. Лицо скуластого Ромула расплылось в саркастической улыбке, когда он протягивал девушке свой колчан. — Я готова, — произнесла Аня, чувствуя возрастающее возбуждение. — Начинай первая! Мулатка, крепко сжав лук, замерла, закрыв левый глаз, а зрачок правого расширился до предела, так что в этот момент он ничем не отличался от человеческого. — Я Каур Разящая, — шепнула она и отпустила тетиву. Послышался отрывистый свист, и стрела вонзилась в середину ствола. Почти не целясь, Аня выстрелила следом: попадание! — О-о-о, вот это техника, — Ромул почесал затылок, улыбка сползла с его лица. — Иногда, — заговорила мулатка, — следует бояться своих желаний, особенно тех, которые могут сделать несчастными других. Потому что в конце концов несчастной окажешься ты сама. Выстрел Каур поразил цель. Аня покосилась на соперницу, губы ее дрогнули: — Можно подумать, тебе известно, кто будет счастлив, а кто нет! Аня пустила стрелу — и снова попала чуть выше и левее стрелы соперницы. — Мне известно одно, — от голоса нуклеарки, вкрадчивого и певучего, будто исходил неуловимый, дразнящий нервы аромат. — Та, что лелеет пустые надежды, приумножает страдания. Свои и чужие. Ей не может сопутствовать удача. Из трех попыток Каур не промахнулась ни разу. Аня подняла лук, но сразу опустила, чувствуя, что в ней вскипает ярость, от которой стало тяжело дышать, а пальцы сотрясала мелкая дрожь. Что-то похожее ей уже доводилось слышать. Быть может, совсем недавно, в сегодняшнем ночном кошмаре. Но как черной мерзавке удалось угадать? Вот это было поистине обидно. Глаза Ани застлали некстати подступившие слезы, и она выстрелила наугад, не видя цели. Стрела, оцарапав корягу, ушла в воду. Раздосадованная девушка швырнула лук, который, скрипнув, спружинил, на мгновение завис в воздухе, но этого оказалось достаточно, чтобы Илья успел поймать его на лету. — Все это глупости! — хрипло крикнула Аня и побежала вдоль линии прибоя к хижине, в которой провела ночь. — А твой клан, Каур, сегодня в дозоре, — невозмутимо сказал паренек, тщательно осматривая свое оружие, которое чуть было не сломала разбушевавшаяся гостья из Лакедемона. — Брат Саша, наверное, уже вернулся, нужно идти. — Да, я тоже пойду, — согласился Ромул. — Время утренней прополки. — Соберу стрелы, — мулатка направилась к полусгнившему дереву. — А что ты загадала на победу? — спросил ей вслед Ромул. Нуклеарка остановилась, посмотрела из-за плеча на парня: — Это только мое дело, сын вождя. Но будь уверен, никто не угадает, потому что я загадала не желание, а мечту. — А знаешь, ведь она стреляет лучше тебя, — Ромул поправил колчан. — Просто психованная. Это ее и подвело. — Она стреляет лучше меня, — подтвердила мулатка. "Но я Каур Разящая и всегда попадаю точно в сердце!" — добавила она про себя. * * * Проснувшись в квартире Ильи, Олег не нашел паренька. Выйдя на кухню, юноша увидел графин с водой, налил себе полный стакан и с жадностью выпил. Есть не хотелось. Теперь, когда он остался один, можно было, не стесняясь чужих глаз, внимательно рассмотреть жилище, представляя, будто все это принадлежит ему, и что никакого Великого Коллапса не случилось… Пройдя в ванную комнату, Олег еще раз с восхищением провел пальцем по чуть растрескавшейся голубой эмали раковины, и оглядел унитаз, который, конечно, не работал, но пофантазировать, как удобно устраивались люди в прошлом, никто не мешал. Умываясь над тазиком, юноша ладонями ощутил на щеках упругое сопротивление щетинок, и сообразил, что не брился, пожалуй, три или даже четыре дня. Одевшись в привычный камуфляж, изрядно пропахший потом и пылью, который вообще-то уже следовало выстирать, Олег выглянул в окно. Сквозь листья киндеровых деревьев просматривался памятник Бессущностному. "Неужели вот от этого куска металла зависит, жить миру или нет? Хотя это же… как там… символ!" И вдруг на совершенно пустой площади появился высокий шатен в черной одежде, схожей с облачением вождя. Он шел легкой походкой, а заметив стоящего у окна Олега, приветственно махнул рукой, и направился прямо к дому. — Здравствуй, — сказал гость, уверенно отворив дверь, — Илья сегодня на патрулировании, Каур тоже, так что я подумал, тебе будет одиноко. — Ты его брат, Саша? — сообразил Олег, немного смутившись при упоминании мулатки. Казалось, тепло ее руки до сих пор ощущалось на коже. — Да, клановый, — кивнул пришедший. Олег вспомнил горящие восторгом глаза Ильи, когда парнишка рассказывал об устройстве таганрогской общины: "…в нашем клане Бессущностного всего двое, клан самый маленький, но не подумай, что с ним остальные не считаются. Саша принят в Небесную Канцелярию наравне с самыми умными и лучшими людьми города, и, знаешь, к его словам серьезно относится даже вождь! А если у кого-то из нуклеаров что-то случается, то сперва все идут в библиотеку, чтобы поговорить с моим клановым братом, потому что он необыкновенный, а уж потом к шаману, вождю или к судье…" Юноша почувствовал любопытство, потому что не увидел во всеобщем любимце ничего необычного, кроме разве что невероятной красоты, которая делала Сашу похожим на ожившую античную статую, из интернатовской книжки по истории. И потом, в Лакедемоне молодые воины тоже заседали в Совете, но в памяти застряло злое высказывание дяди Романа: "Безмозглый молодняк, да что они могут понимать… тупо мечами махать и поддакивать, кучка идиотов…" "Везде действует правило: если ты сын кого-то из правителей, тебя уважают, — подумал Олег. — У нас Артур наследник, так все ему в рот смотрят, а тут этот Саша, сын судьи…" Конечно, следовало признать, новый знакомый сразу же вызвал симпатию, но, может быть, приязнь возникала оттого, что серые глаза Саши были обыкновенными, без кошачьих зрачков. Какое-то время они молча стояли друг напротив друга. — Ведь ты человек? — вырвалось у Олега. — В первую очередь я нуклеар, — усмехнулся Саша, и некоторая отстраненность тут же была скрыта добродушной улыбкой. — Принадлежность к племени определяется не только внешними данными. Но ты прав, во время Великой Катастрофы мне было четыре года, поэтому я отличаюсь от родившихся после. Олег мысленно отругал себя за несдержанность и остановил взгляд на ремнях, опоясывающих талию гостя, к концам которых крепились три сильно поцарапанных, с заметными вмятинами металлических шара. — А что это? — Олег был на самом деле удивлен. — Оружие, им пользовались, когда еще не знали пороха. Называется болас. Я как-нибудь покажу тебе, как с ним охотятся. Если пойдешь патрулировать со мной, то на собаках и сам сможешь испробовать. Мне вообще нравится искать в книгах описание чего-то нового. И представь, в древности придумали множество интересных вещей. Я думаю, что изобретатели того времени были настоящими гениями, с наплывами божественного озарения. Например, лук. Как удалось людям каменного века его изготовить? Ведь связь между распрямляющейся веткой и смертоносной стрелой, стремительно уносящейся вдаль, вообще говоря, совсем не очевидна, и отнюдь не лежит на поверхности. Создание лука требовало немалых умственных способностей, острой наблюдательности и огромного технического опыта. Олег слушал, открыв рот. Такие интересные вопросы никогда не приходили ему в голову, потому что многое в жизни он воспринимал как само собой разумеющееся. — Но, конечно, формы все время совершенствовались, и перед войной было сконструировано настоящее чудо! Взгляни, композитный лук, мое сокровище, — воодушевленно продолжал Саша, снимая с плеча довольно вместительный черный чехол, в боковом кармашке которого торчали стрелы с белым опереньем. Олег вытаращил глаза: ничего подобного он не только не видел, но даже и представить себе не мог. Извлеченная на свет вещь была очень мало похожа на привычную форму лука, состояла из хаоса каких-то трубок, оплетающих затейливо изогнутый корпус, не говоря уже о двух ажурных колесиках, укрепленных по краям, с которых шла не тетива в привычном смысле, а замысловато перекрещенный тонкий металлический тросик. — И как из этого можно стрелять? — Олег чувствовал себя в буквальном смысле обезьяной. — Пойдем, покажу. Мне надо навестить жену и дочку в интернате, — сказал Саша, отчего-то помрачнев и нахмурившись. Молодые люди молча шли по пустым улицам, мимо заброшенных домов, заросших буро-зелеными лианами, по которым ползали огромные бледно-серые слизни длиной с ладонь. Сквозь треснувший асфальт пробивалась невысокая трава, а на крышах ржавых машин грелись плоскоголовые ящерицы. — Они не боятся нас? — спросил Олег. — Да, как ни странно. Хотя мы редко на них здесь охотимся, эти тварюшки совершенно безобидны, но иногда приходится их убивать, если нужно готовить мазь для отпугивания гигантских пауков. Пауки боятся запаха ящериц. Кстати, хамелеоны тоже. — Мне такие попались, — Олег передернул плечами, вспоминая жуткую встречу, едва не стоившую ему жизни. — Я знаю. Злобные и опасные твари, — вдруг Саша молниеносным движением выхватил стрелу, наложил ее на тетиву и, казалось не целясь, выстрелил в траву, откуда донеслось отрывистое шипение. — Отец говорит, что лет через десять-двадцать хамелеоны-гиганты вымрут как вид. Вот это будет славно. Олег был очарован невиданным луком, и ему очень хотелось пострелять, но он сдержался, не решаясь на такую бестактную просьбу — личное оружие принадлежит только владельцу. — А скажи, Запретная Зона действительно возникла из-за того, что шаман договорился с миром? — спросил юноша, радуясь, что его провожатый снова разговорился. — Никто толком не знает, — шатен поднял из травы нанизанную на стрелу тушку крупной ящерицы, сотрясающуюся в предсмертных судорогах. — Наш вождь считает, что это просто аномалия, шаман, утверждает, что это договор с Городом и Миром. Отец иногда соглашается с одним, иногда с другим,
