Владимир Ильин - Сеть для игрушек
Я задумчиво подержал «медальон» в руке (он был тяжелее, чем должен был быть для своих размеров), а потом решительно надел цепочку на шею Ролы.
– Я не дарю тебе его, – сказал я девушке. – Я просто оставляю его в качестве залога моего возвращения. У меня к тебе только одна просьба, и постарайся исполнить ее ничего не спрашивая. Не снимай с себя медальон до тех пор, пока я не вернусь! Хорошо? И особенно по вечерам!..
– Мне что, даже принимать с ним душ? – насмешливо осведомилась она. – Он не испортится от горячей воды?
– Настоящая любовь не ржавеет, – на радостях, что все так быстро уладилось, ответил я первой пришедшей в голову пошлостью.
Успокаивающе улыбнулся:
– Вот увидишь: все будет хорошо.
И шагнул через порог.
Летя на Пятьдесят Шестую улицу на всех парах (пришлось воспользоваться такси), я не думал о том, что меня могут перехватить и убить или хотя бы сделать «игрушкой». Это отступило на второй план, а главным для меня в тот момент было одно: успеть. Успеть, пока и с Катериной не случилась какая-нибудь совершенно «естественная» беда. Сволочи-геймеры явно проводили тактику «выжженной земли» – и в прямом, и в переносном смысле – по отношению к семье Слана. Видимо, они считали, что в домашних тайниках у него могла сохраниться какая-нибудь опасная для них информация, а жена и дочь его могли – хотя, возможно, и не осознавая этого – знать что-нибудь такое, за что мог бы ухватиться Контроль…
Я нисколько не сомневался в том, что Люция была убита. Даже находясь в состоянии двухдневного стресса, вызванного осознанием своей вины в потере близкого человека и раскаянием в тяжком грехе; даже под влиянием алкоголя, она едва ли наложила бы на себя руки – слишком она любила свою дочь, чтобы оставлять ее одну в таком возрасте… Да и зачем ей потребовалось бы поджигать квартиру? В том, что это был именно поджог, я также не сомневался… Нет, это было хладнокровное убийство, совершенное с целью сокрытия следов и устранения опасных свидетелей. Пусть даже Люция сама кинулась с огромной высоты, это все равно было убийство, потому что геймеры могли внушить ей что угодно. Убийство, не оставляющее никаких улик и следов. Одно из многих убийств такого типа в нашем городе…
И еще меня грызла совесть. Как в старинной китайской пытке, когда голодную крысу сажали в банку и привязывали к животу казнимого так, чтобы зверек мог выбраться на свободу лишь сквозь тело человека… Если бы было время заняться психоанализом того сумбура, который царил сейчас внутри меня, в итоге я, возможно, пришел бы к выводу, что оставил медальон Роле не столько из желания уберечь ее от происков геймеров, сколько из подсознательного стремления наказать самого себя за то, что наплевательски отнесся к странному поведению Люции во время нашего последнего разговора.
Если бы я тогда рванул к ней, вместе со своим драгоценным медальоном, может быть, мне удалось бы помешать ее убийству, и сейчас она была бы жива. «Ты поступил как последний эгоист, Рик», твердил мне внутренний голос, и я не хотел ни слышать, ни слушать его, но все равно и слышал, и слушал назойливый и неотступный зудеж: «Выходит, ради нескольких часов своего личного счастья ты пожертвовал чужой жизнью… Конечно, теперь ты мчишься с риском для жизни по городу и наверняка клянешься себе, что если отловишь негодяев, повинных в смерти этой женщины, то сотрешь их в порошок… Только что толку – ведь ее-то этим ты не оживишь!»…
Чтобы отвязаться от этого голоса и загнать его куда-нибудь глубоко-глубоко внутрь себя, я время от времени бил кулаком по своему колену, не чувствуя боли в отшибленных суставах и вызывая недоумение у таксиста.
И все-таки я успел.
Толпа возле дома Люции успела разойтись, и ничто не напоминало о недавней трагедии, если не считать потоков грязной пены, оставшейся на тротуаре после тушения пожара. Водой и пеной смыло и то чудовищное пятно, которое должно было остаться на асфальте. Окно на четырнадцатом этаже чернело, как пустая глазница в черепе, и кирпичная стена над ним была покрыта копотью: видно, пламя вырывалось из окна длинным, завивавшимся кверху языком. Там, как мухи, уже копошились ремонтники, заделывая поврежденный пламенем фасад.
В подъезде тоже было грязно и воняло свежей гарью. На четырнадцатый этаж было не протолкнуться: там сновали полицейские эксперты и люди в штатском. Соседи, видимо, поняли, что никаких подробностей им больше не узнать, потому что никого из зевак на лестничной площадке не было. Я позвонил этажом ниже в первую попавшуюся дверь, и женщина, открывшая мне дверь, поведала, что девочку собираются передать в интернат, потому что семья, которая ее приютила, имеет своих двоих детей…
Это навело меня на определенные мысли, и когда хозяйка квартиры, где должна была находиться Катерина, открыла мне дверь, я сразу же представился чиновником Попечительского совета, прибывшим, чтобы отвезти несчастную малышку в интернат. Женщина явно обрадовалась такому быстрому решению проблемы, хотя у нее и возникли сомнения по поводу невероятной оперативности Попечительского совета. «Мы тоже смотрим стереовизор, госпожа», заверил ее я. «Надеюсь, у девочки не возникнет возражений по поводу нашего решения?». «Что вы, что вы», замахала на меня руками моя собеседница. «Она еще маленькая, чтобы иметь какие-то возражения… В конце концов, я верю, что у вас работают достаточно сообразительные люди, чтобы придумать для нее какое-нибудь подходящее объяснение». «Как она себя чувствует?» – «Видимо, еще не понимает до конца, что произошло. Хотя следователи с ней уже беседовали…Сидит вон, играет в куклы. У меня-то оба – мальчики, им в куклы – неинтересно…». – «Есть ли при девочке какие-то вещи?», строго осведомился я, чтобы не дать женщине времени опомниться и потребовать у меня каких-нибудь бумажек. «Да какие у нее вещи? – удивилась хозяйка. – В чем пришла, в том и есть… Кто же знал, что такое горе ее ожидает!». Она покачала головой и вытерла передником сухие глаза.
«Извините, госпожа, но я спешу, поэтому пригласите сюда девочку», сказал я, демонстративно посматривая на часы.
Я действительно спешил. В любой момент кто-нибудь из полицейских мог пожелать еще раз допросить Катерину, и тогда моя авантюра лопнула бы, как мыльный пузырь.
Хозяйка на несколько минут исчезла, а потом вернулась, ведя за руку Катерину и что-то на ходу ей нашептывая на ухо.
В руках у девочки была большая кукла, весьма небрежно одетая, но зато говорящая. Девочка, подняв на меня глаза, ткнула пальцем в какую-то кнопку на спине куклы, и та писклявым голоском отчетливо произнесла: «Привет, дядя Рик!»… Сама же Катерина молчала, хотя я опасался, что сейчас она выдаст меня с головой перед соседкой.
– Пойдем со мной, – сказал я и взял ее за пухлую послушную ручку.
Мы уже спустились на один пролет лестницы, как вдруг женщина перегнулась черех перила и крикнула мне вслед:
– Ее зовут Катерина… Катя, то есть…
– Я знаю, мадам, – рассеянно сказал я, продолжая спускаться с девочкой по лестнице.
Мы вышли из дома, без особых проблем поймали такси, и я назвал шоферу адрес родителей. Предупреждать отца с матерью о том сюрпризе, который я им приготовил, не было ни времени, ни желания.
Девочка по-прежнему молчала. На ее лице не было заметно ни следов слез, ни потрясения. Может быть, она просто не знает, что случилось с матерью и с квартирой?
Нет, она знала… А знает ли она, кто я и куда ее везу? Да, вы – дядя Рик, который часто приходил к нам в гости, а везете вы меня к себе, чтобы я пока пожила у вас, а потом, когда мама вернется, она меня заберет и скажет вам спасибо за то, что вы присмотрели за мной. Ей было всего пять с половиной лет, но я был потрясен такой рассудительностью. На всякий случай я отгородил заднюю часть салона, где мы сидели, от водителя звуконепроницаемой прозрачной перегородкой. А откуда должна вернуться мама, спросил машинально я. Она уехала, все так же доверчиво сказала Катя и добавила: мне так сказала тетя Бруна, у которой я сегодня спала… А зачем мама отправила тебя ночевать к тете Бруне? – Было уже поздно, и я спала, но вдруг мама меня разбудила и сказала, что к ней пришел в гости один дядя и что я должна идти спать к тете Бруне…
Так, подумал я. Кажется, начинает выясняться подоплека смерти Люции. Интересно, как она объяснила «тете Бруне» причину, по которой вынуждена просить ее приютить «до утра» свою дочку?.. Впрочем, сейчас интереснее другое – кто этот дядя, который приперся посреди ночи к несчастной вдове-мужеубийце?
Быстро выяснилось, что хотя глаза у Катерины слипались от сна, когда мать наспех одевала ее ( и сейчас на ней было легкое, простенькое платьице, в некоторых местах заляпанное пятнами и тщательно заштопанное), тем не менее, она хорошо разглядела незнакомого мужчину, пришедшему к ним «в гости», и может описать его.
Сначала я скептически отнесся к этому: разве можно будет отыскать среди трех миллионов человек одного-единственного субъекта, да еще по описанию пятилетней девочки?
