Дмитрий Матяш - АТРИум
Лена повернулась к нему лицом, и, несмотря на усталый вид, на ее губах и вправду засияла улыбка. Ее щеки, нос и лоб были перепачканы пылью и грязью, она была настолько красивой и женственной, что Егор едва сдержался, чтобы не впиться ей в губы, не прижать к себе настолько сильно, чтоб чувствовать, как бойко стучит ее сердце, не запустить руки к ней под одежду, чтобы ощутить, как горячо ее юное, нежное тело. Но улыбка сошла с ее лица так же быстро, как и появилась, утянув за собой, как воду в сливное отверстие, все Егоровы желания и мечты.
– Они вымирают, – тихо сказала она, отвернувшись, и на последнем слове ее голос едва заметно дрогнул. – Не столько физически… Они сходят с ума. Сначала это было не так заметно, но в последнее время они совсем уже не похожи на тех людей, кого я знала. Мы все – дети эпидемиологов, которые приехали в семидесятых изучать глубинку зоны, но теперь мы больше похожи на детей волков. Мужики могут спать с кем угодно – и со своими женами, и с женами своих друзей. Им кажется, что это обычно. Они спят с родными сестрами и их детьми, и никто никого не винит. Инцест на инцесте.
Егор вдруг вспомнил бегающих вокруг юрт детей болотников, которые белькотали что-то на непонятном языке.
– Но знаешь, с другой стороны, их ведь можно понять – если прожить на болоте слишком долго, мысли об инцесте перестают быть чем-то из ряда вон выходящим. По крайней мере, так говорила моя мать, которая до последнего дня жизни сохраняла рассудок, не позволяя себе превратиться в животное. Она и меня старалась уберечь от сумасшествия, которое зарождается на болотах и постепенно отравляет наши души. Я уже, считай, родилась с так называемой «болотной патологией», но лишь благодаря матери не стала похожей на них. Да, было время, я начала думать, что у меня едет крыша, что я пытаюсь зачем-то восстать против своего естества, ведь я такая, как есть. Если мне хочется секса, я могу подойти к дяде Сереже и попросить его доставить мне удовольствие. Зачем мне терпеть кару своих желаний, если можно просто их утолить? Я думала, что это приходившие извне люди странные и совсем не похожие на нас. А потом, когда матери не стало, я поняла, что все не так. Я просила у наших бродяг книги, и они приносили их мне. Я читала и понимала, что мир, в котором мы живем, – чудовищен. Что все, кто меня окружает, – это неизлечимо больные дикостью люди. Меня не лишил девственности мой отец, как это теперь там принято, лишь потому, что я не позволила ему. Но я знаю, что он все равно собирался сделать это перед тем, как отдать меня родному брату. Понимаешь, это у нас считается ненормальным, когда отец не может отодрать собственную дочь!
Последние слова Лена выкрикнула, чем привлекла к себе внимание Семеныча-старшего и Мирона, но Кудесник поднял перед ними кулак с оттопыренным указательным пальцем, будто собирался сделать заявление, и они, поняв намек, перестали пялиться на девушку. Егор успокаивающе погладил девушку по голове.
– Прости, я не хотел напоминать тебе об этом, – сказал он, прикоснувшись щекой к ее макушке.
– Ты мне не напоминал, – ответила Лена и вытерла грязным рукавом сбежавшую по щеке слезу. – Я сама никогда этого не забуду.
– Да, кое-что остается в памяти навечно, – сказал Кудесник, продолжая гладить ее по волосам. – Но все, что случается с человеком, не проходит даром. Это своего рода опыт, который заставляет тебя ценить жизнь, учит разбираться в людях и ситуациях. Не размениваться на мелочи. Хоть у тебя, наверное, этого опыта уже через край. Боже мой, малышка, сколько же ты натерпелась только за последние сутки… Но ты больше никогда не вернешься в свой поселок, – уверил ее Кудесник. – Я помогу, если хочешь, тебе устроиться в Муторай, работа там не ахти, но зато гарантированно хорошее и надежное место. К женщинам, которые умеют себя уважать, там и относятся с уважением. Не как здесь. А обустроишься в Муторае, глядишь, и решишь, что тебе делать дальше…
– Я не хочу в Муторай, – мотнула головой Елена. – Я хочу быть с тобой.
– Заюшка, – Егор, растроганный таким откровенным заявлением, наклонился и поцеловал ее в щеку, – прости, но ты не можешь остаться со мной. Сколько раз ты могла умереть только за последние двадцать четыре часа? Я не хочу, чтобы ты из-за меня рисковала. А в Муторае, кстати, ты сможешь сама стать бродягой, там есть много женщин, которые бродяжничают по белому периметру, собирая недорогие, но постоянно имеющиеся в наличии цацки. Напряга гораздо меньше, да и жизнь нормальная, человеческая, а не как у бешеных псов, которые шныряют то туда, то сюда. Мы будем видеться часто, обещаю. У меня там много друзей, и торговцы свои есть. Я буду тебя навещать…
– Мне не нужно, чтобы ты меня навещал, я не больна. И вообще, что бы ты сейчас мне ни говорил, я пойду за тобой, куда бы ты ни направлялся. Так что, если не хочешь, чтобы я это делала, лучше сразу застрели меня.
Кудесник тихо рассмеялся, и их губы наконец слились в жарком поцелуе.
Как ни странно, но разбудила их не гитара, уже полчаса как бренчавшая о чем-то невыразимо грустном, чего уж никак нельзя было ожидать от патлатого наркомана-гитариста, а топот сбегающего вниз по ступеням Мирона.
– Все, друзья, твари ушли, – сказал он. – Можно подниматься.
Поднявшись со скамьи и протерев повлажневшие глаза, Семеныч-старший поглядел на Мирона, перевел взгляд на Кудесника и сонную, медленно хлопающую большими ресницами Лену, затем взглянул на продолжавшего играть гитариста, и кивнул.
– Пошли, чего уж тут торчать? – сказал он и, подхватив помповик, потащился наверх.
– Уже идем? – Потягиваясь, Лена повернулась к Кудеснику. – Куда направимся?
– Направимся? – улыбнулся он. – Я так понимаю, от тебя теперь и вправду будет непросто избавиться.
Она улыбнулась в ответ и мотнула головой:
– Не-а! Так куда идем мы с Пятачком?
– Ну, – Кудесник поднял брови, втянул носом воздух, – для начала нужно у некоторых не очень хороших парней забрать кое-что для меня очень важное. А потом видно будет.
– Что-то личное? – догадалась Лена.
– Подарок друга.
– Хм, мне кажется, сегодня как раз подходящий день для того, чтобы научить плохих парней хорошим манерам и объяснить, что брать чужое – нехорошо.
Егор вдруг понял, что несмотря на все то, что произошло с ним в последнее время и что, может быть, произойдет в будущем, именно этот миг, когда они вот так стоят лицом к лицу и с жадностью вглядываются друг другу в глаза, навсегда останется в его памяти как самый счастливый в жизни. Все, что будет дальше, – в случае, конечно, если оно будет, – будет просто логическим продолжением, закономерным следствием этой минуты обоюдного проникновения в души друг друга. Впервые за много лет он чувствовал себя нужным не только для дружбы, для прикрытия тыла, а нужным во всем, во всем до остатка. Он мог с уверенностью признаться самому себе, что раньше в нем так не нуждался никто, даже сестра, даже друзья, даже Григорий, самый лучший друг. Никто не нуждался доселе в нем так, как эта чудная болотная девушка. И разве мог он ее оставить? Разве мог спокойно уйти, даже пристроив к хорошим людям в Муторае?
Мог ли он сказать, что в то мгновение, когда он ее увидел впервые, с нацеленным в него луком, сердце у него вздрогнуло только от страха? Или, быть может, в нем вспыхнуло кое-что другое? Да, именно так. Именно «кое-что», то, что заставило его, глядя в ее глаза, не заметить летящую в сердце стрелу, не думать о смерти. По крайней мере, в этом Егор был сейчас уверен на все сто.
– Позволю себе лишь напомнить, – поднимаясь из подвала гостеприимной «Кататонии», сказал Егор, нежно обхватив Лену за талию, – что не позже как позавчера кое-кто пытался меня убить…
– И зря не убил, – сказал стоящий на верхней ступени человек, направив Кудеснику в голову ствол с глушителем…
* * *Профессора Герцена от зазвонившего телефона отделяли двери операционной, длинный коридор и дверь его собственного кабинета, но он с первого же звонка определил, что это звонит желтый аппарат. Звонили из самой Москвы, по секретной линии. У профессора эти звонки в последнее время вызывали лишь мигрень. Зная заранее, кто звонит и зачем, Герцен отложил в сторону скальпель с окровавленным лезвием, отошел от операционного стола, кивнув ассистенту, чтоб продолжал без него, и пошел на звук звонка в свой кабинет.
– Алексей Владимирович? – осведомился голос в трубке.
– Если вы не ошиблись номером, то да, – умело скрыл за шуткой свое недовольство профессор, – он самый.
– Острите, как всегда? – улыбнулся говорящий. – Это хорошо. Пребывать в добром расположении духа в вашем почтенном возрасте очень полезно. Надеюсь, что, дожив до ваших лет, и я не превращусь в старую, брюзжащую развалину. Как, кстати, ваше здоровьице, Алексей Владимирович? – Тон был весьма доброжелательный.
– Вашими молитвами, – проговорил Герцен и тут же добавил: – Хожу пока, – чтобы звучало не так резко.
