Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)
-Прислоните к желтому кругу, - посоветовал кто-то.
Я послушалась. Загорелся зеленый кружок. Я сжала билет в руке, как
какую-то драгоценность: ведь это был мой первый билет на метро.
Створки разошлись в стороны, пропуская меня на эскалатор, а вместе с тем
– на новую дорогу, как я надеялась, дорогу к счастью.
Но в тот момент я вовсе не думала о счастье, так как уже была счастлива.
Многолюдье просторного, залитого светом зала поразило меня. В детстве, гуляя
по лугу, я расковыряла муравейник и заворожено смотрела на суету
потревоженных муравьев. Они, совсем как люди в этом зале, спешили на работу,
тащили свой груз, сталкиваясь друг с другом.
-Слышь, дай на пиво.
Муравей-вырожденец, муравей-трутень. Глаза мутные, щеки залило
красным, от грязных лохмотьев вонь; все шарахаются от него, опасаясь даже
краешком одежды коснуться бомжа.
Я отшатнулась, и – спешно – туда, в арку, за которой синеет бок
подошедшего поезда. Не оглядываясь, нырнула в вагон.
«Следующая станция – Смоленская».
Пока поезд, погромыхивая, полз по темному тоннелю, я во все глаза
рассматривала москвичей. Красиво одетые, с задумчивыми или улыбчивыми
лицами, они завораживали меня. Моск – вичи! Удивительное слово. Точно
наименование восточной сладости. Сколько раз в родном городке я слышала
разговоры о Москве и ее жителях. Почти все они были сдобрены неприязнью, за
которой, как за ширмой, скрывалась остро отточенная зависть: «Вот бы туда!».
Кое-кто, такой же отчаянный, как я, однажды покупал билет в один конец и – ни
слуху ни духу.
«Слышь, дай на пиво».
Я вздрогнула: так отчетливо и объемно прозвучал в голове голос бомжа из
людского муравейника. А вдруг и он когда-то сошел на перроне, одержимый
смутными надеждами, молодой и наивный, с одной лишь твердой убежденностью:
не возвращаться обратно? Да, так оно и было. Так было с ним и может быть со
мной. На мгновение перед моими глазами возникла женщина в обносках, с
лохмотьями волос на голове, с распухшим синеватым лицом. Узнав в этой
женщине себя, я вскрикнула.
Старушка в розовом пальто испуганно посмотрела на меня.
-Извините, - пробормотала я.
Глядя на бегущую за окнами поезда черноту, я поклялась, что пойду на все,
чтобы не стать той женщиной в обносках.
Поезд замер, стукнули отворившиеся двери, я вышла на перрон.
Оглядевшись, шагнула к близстоящей женщине и произнесла, как заклинание, как
молитву:
-Подскажите, пожалуйста, как мне выйти к МГУ.
Это было желтое приземистое здание, показавшееся мне невзрачным не в
последнюю очередь потому, что напротив него виднелась башенка и зубчатая
линия Кремля. Я была в самом сердце страны. Всего сутки назад я стояла рядом
с обшарпанным одноэтажным строением, серым до тоски, под крышей –
деревянная табличка, вещающая всем и каждому: «Вокзал. Город Изюминск».
Немного в Изюминске я видела изюму. И вот теперь в каких-то сотнях метров от
меня лысеющий, но все еще привлекательный мужчина решает судьбу страны и
ее граждан, в том числе и мою. Пожалуйста, будь добр ко мне, господин
Президент!
Замечтавшись, я едва не наткнулась носом на постамент памятника,
стоящего во дворе Университета. Михаил Васильевич Ломоносов.
«Что может собственных Платонов, и быстрых разумом Тевтонов
российская земля рождать». Строчки запомнились со школы, а еще рассказ
нашей учительницы о юноше Михайло, не захотевшем рыбалить с отцом в
студеном море и отправившемся с попутными подводами в Москву.
«Почти как я», - я невольно засмеялась. Было приятно осознавать, что путь
мой – не Голгофа, а протоптанная миллионами подошв дорога, идти по которой
уже не так одиноко и страшно.
В приподнятом настроении я вошла во вращающуюся дверь.
Боже мой! На мгновение мне показалось, что я вновь очутилась в метро.
Площадка перед турникетом, загораживающим вход на мраморную лестницу,
была полна людьми. Здесь толпились юноши и девушки приблизительно одного
возраста со мной, у некоторых были сумки, почти такие же, как у меня. Кое-кто
был с мамой или папой.
Сидящий перед монитором охранник красен, как отварной рак, и время от
времени утирал платком выступающий на лбу пот.
-Не толпитесь, - крикнул он. – По одному.
Невысокий парень с зародышем бороды на подбородке протянул охраннику
паспорт. Тот взял документ, словно рыбу-пиранью. Этот человек был явно чем-то
раздражен. Через мгновение стало понятно, чем именно. Откуда-то сбоку к нему
подошел мужчина в такой же форме, с надписью «Security» на груди, бледный, как
стена больницы.
-Где ты бродишь? - недовольно пробурчал краснолицый. – Погляди, какой
наплыв, до ночи не успеем.
-Успеем, - беззаботно отмахнулся его напарник, опускаясь в кресло
неподалеку.
Теперь дело пошло быстрее: толпа редела, пропуская на мраморную
лестницу все новых счастливчиков. Наконец, очередь дошла и до меня.
-Ваш паспорт. А сумку оставьте здесь, - сказал бледнолицый, окинув меня
мгновенным взглядом. – Деньги и ценные вещи возьмите с собой.
Деньги – две синие бумажки - и аттестат я взяла с собой, с легким сердцем
присоединила свою сумку к ее собратьям, горкой возвышающимся на широкой
скамье.
Охранник вернул мне паспорт, в который была вложена белая бумажка:
«Факультет журналистики МГУ. Пропуск». Может быть, я сохраню эту бумажку,
как и первый билет на метро.
Пройдя через турникет, я ступила на мраморную лестницу, несколько
шагов вверх – и перед моим взором возник цветной портрет Михайло Ломоносова.
-Девушка, проходите сюда, - окликнул меня молодой человек в очках с
бейджиком на груди: «Сергей».
Я еще не привыкла к обращению на «вы», к слову «девушка» по отношению
к себе, и слегка растерялась. В родном городе меня называли по имени, а в
школе и вовсе по фамилии: «Эй, Книппер, дай списать домашку!».
-Проходите, - улыбнулся Сергей, пропуская меня в ярко освещенный зал,
где за длинными столами сидели два юноши и девушка. У всех к одежде
приколоты бейджики – «Аркадий», «Елена», «Нектарий».
«Нектарий? Вот так имя!».
-Ко мне присаживайтесь, – крикнул Нектарий.
Аркадий засмеялся:
-Самых красивых – себе, так, Ник?
Нектарий не ответил, только улыбнулся. Я присела на стул напротив него.
-Ваш паспорт и аттестат, пожалуйста.
Нектарий был толст и некрасив, волосы на его голове топорщились, словно
к ним никогда не притрагивалась расческа. Рыжеватая борода топорщилась на
подбородке, точно приклеенная пакля.
-Марина Александровна Книппер.
Прочел Нектарий и поднял глаза от паспорта.
-Родственница?
-Что?
- Ольга Книппер, жена Чехова, вы, случайно, не ее потомок?
Не знаю, как и почему это произошло, но мой язык, точно обладая
собственной волей, повернулся и произнес:
-Да, ее.
Впоследствии я не раз размышляла об этом случае, случае первой лжи и не
могла найти причин, заставивших меня солгать.
Коллеги Нектария посмотрели на меня с интересом.
-Я читал письма Книппер к Чехову, - сообщил Аркадий. – Очень
занимательно.
-Возьми паспорт, - переходя на «ты», сказал Нектарий.
-А аттестат?
-Аттестат останется у нас до окончания экзаменов. В случае, если не
поступишь, мы тебе его вернем.
-Поступит, - уверенно сказал Аркадий.
-Вот твой экзаменационный лист. На каждый экзамен приходи с ним и с
паспортом.
-И со шпорами, - вставила Елена.
-И со шпорами, - усмехнулся Нектарий. – Да, чуть самое главное не забыл, -
ты нуждаешься в общаге?
Я ожидала этого вопроса и, если бы его не последовало, мне пришлось бы
самой узнавать у них, где мне жить на период экзаменов. Эти трое сидели передо
мной, как жрецы древнего культа, они – я почему-то не сомневалась, - все были
москвичами, и, закончив принимать абитуриентов, разойдутся по своим уютным
квартирам.
Мне хотелось сказать «не нуждаюсь», но, представив холодную ночную
улицу города либо зал ожидания на вокзале, где кругом – менты и бомжи, я
проговорила:
-Да, нуждаюсь.
Небо не рухнуло на землю и не случилось всемирного потопа.
-Хорошо, - сказал Нектарий. – Адрес общаги знаешь? Вот с этой бумажкой –
к коменданту…
Между двумя утрами: тем, когда я впервые увидела памятник Михайло
Васильевичу, и еще одним июльским утром, когда я стояла у этого же памятника
со следами слез на лице, не знающая, куда пойти и что делать, - прошло
пятнадцать дней. Мне казалось, что первые дни в Москве я жила по своему
