Николай Полунин - Харон
— Ай-яй, и это ты о своих же соплеменниках, пожурил, обсасывая сигарку, Олег. — Гуманист. Да! А чем все-таки ты заинтересуешь своего… ну, исполнителя? Полупосвященного? Или он будет действовать втемную?
— Отнюдь. Он будет знать практически все. А мотив у него — держись крепче — в точности, что и у тебя.
— Да ну? И какой же мотив, по-твоему, у меня?
— Любопытство.
— Любопытство кошку… м-да. Хорошо, предположим, у меня такой мотив. Но любопытство кошку-то на самом деле…
— Сгубило. Правильно. Вот пусть исполнитель и станет этой кошкой. Недаром же их первыми пускают через новый порог.
— Резонно. Хорошо, я согласен. Начинай.
И, обменявшись еще несколькими малозначащими фразами, они расстались.
Вот такой разговор состоялся в конце веселого месяца мая, в днях первой сирени и буйной черемухи, запевных соловьев, любви, нескончаемых вечеров в молочном тумане и человеческих надежд. Но Игнату, подразумеваемому исполнителю, по некоторым причинам Роман сообщил, обставив все, как свои якобы «подозрения», лишь спустя месяц, когда созвездиями на небе и судьбами на земле правил Рак. Задержка была вызвана не чем иным, как несговорчивостью упомянутой Антонины, четвертой в пятерке самых мощных сверхсенсориков, проживающих в описываемое время — то есть в наши дни — на территории, занимаемой странами СНГ. Игнорировать ее несогласие было попросту невозможно: каждый из них, пяти, обладал способностями воздействия как на сверхчувственную сферу, так и — в меньшей степени — на самое физическую сущность
вещей и событий. Несогласный мог попросту заблокировать действия другой стороны. Это происходило зачастую даже без усилия его воли, на рефлекторном уровне, поэтому-то и было им так близ друг друга неуютно, и так важен был между ними, всеми пятью, полный, действительный, а не только на словах, консенсус, то есть, говоря по-русски, — доброе согласие. «Однако, как писал Жванецкий: «большая беда нужна!» — пошутил циничный Олег, собственной персоной прибывший уламывать взбалмошную и заносчивую Антонину. Уломал, хоть и с немалым трудом. Объяснил. В конце концов поняла. Женщина… Также много времени пришлось потратить на выход к пятому, самому из них мощному, сорокатрехлетнему Пантелею, являвшемуся наглухо закрытым и засекреченным сотрудником, если не руководителем, этого сам Роман не смог прощупать, «несуществующего» отдела «П» всемогущего УОП. «Несуществующего» — так как нигде существование данного подразделения в номенклатуре Управления Охраны Президента зафиксировано не было. Несуществующий отдел, и Пантелей лично отвечал за обеспечение экстрасенсорного прикрытия и недопущения любых форм психовоздействия на самого… ну, вы понимаете, кого. О себе он говорил: «Я — хранитель кокона». Ему, впрочем, мало кому было так говорить. Отыскали возможность прямого контакта и с ним, единственным из пяти не только не порвавшим с государственной службой, но и честно радеющим за нее. Пантелею долго объяснять не пришлось, многое он смог выбрать из астрала и сам, а уж о прошлогодних событиях и потрясениях, настигших «фирму» и генерала Рогожина, знал лучше остальных. Уговорились со всеми. Каждый из них обдумал и дал свое «добро». Пришли к согласию, что действовать на уровнях, превышающих обычный человеческий, никто из них без уведомления остальных пока не будет. (И тут опять-таки дело не в уведомлении, и так бы все сразу стало известно, тайн, как уже говорилось, в их среде друг от друга почти не было, важен принцип открытости поступка, а в их случае — только намерения на поступок.) Подключать службы, как сказал Роман Игнату, несмотря на широкий спектр и этих возможностей, а у Алана и отчасти Романа — еще и прямые выходы на верхушки криминальных группировок, — тоже не стоило. Состоялся разговор Романа-инициатора и Игната-исполнителя. Была изложена легенда о «случайном» обнаружении следов известной личности. Собственно, Роману и врать почти не пришлось, и сообщить он смог гораздо больше — «проявлений» прибавилось. Игнат заглотил наживку и стал, в свою очередь, живцом, живца забросили. Оставалось ждать, а что может быть хуже, чем ждать, особенно, когда на дворе осень, и катится, перевалив за свою середину, к концу, к двадцать восьмому января, год Буйвола — потому что ведь не по григорианскому и даже не по юстинианскому календарю ведет свой перелом годов двенадцатицикловый китайский гороскоп, так отчего-то полюбившийся теперь в России, — и холодный ветер задувает за воротник, в щеку и ухо бьет ледяная крупа, ботинки в расквеклой жиже промокают, а ключ никак не попадет в последний, третий на воротах гаражного бокса замок-секретку… Что может быть хуже? Только догонять, но до этого еще далеко.
— Ч-черт!..
Свет от прожектора сюда не добивал, приходилось вслепую тыкать витым стержнем с хитрой резьбой в узкое, меньше сантиметра, отверстие скрытой скважины у самого низа балки на торце дверей.
Чтобы до него добраться, он отгреб налипшую корочку снега.
Просунулась Инкина тонкая рука с зажигалкой, в полыхнувшем длинном языке он наконец рассмотрел что надо, воткнул, повернул. В стыке створок зажглась красная капелька диода, внутренние засовы щелкнули, двери вздохнули, отошли. Он развел их совсем.
— Ого! Иван, твой? — восхитилась Инка, когда он зажег лампы внутри бокса. Ее восхищение прозвучало немножко нервно. Он ничего не сказал.
Отпер «Чероки», снял блокировку с задней дверцы, вылез, обошел сзади, поглядел в багажник — порядок. Снял с длинной полки, где громоздились банки с циатимом и фляги из-под тосола, железный стержень, поддел им доску в полу через две от стены. «Надо бы хоть одну створку прикрыть, что ли…» Прежде чем поднять сверток из тайника, посветил на него лучом маленького, с карандаш, фонарика, взятого на той же полке. Опустился на одно колено, пригнулся низко, чтобы пристальнее осмотреть. Два тончайших волоса на верхней стороне укрывающей ткани так и лежали в виде вензеля — сдвоенное «Е». «Мальчишка. Теперь-то на кой все ухищрения твои детсадовские?» — подумал, сдувая волоски. Развернул автомат, глянул в патронник — пусто, — взвел, щелкнул.
— А я читала, что оружие, ну, например, пистолет, тоже может рассматриваться как фаллический символ! — чирикнула Инка.
Она держалась в сторонке, кутаясь в свою короткую дубленку с яркой вышивкой и густым воротником, потемневшую на плечах и груди от мокрого снега, под которым им пришлось идти сюда от ворот. И створки дверей она заботливо прикрыла, едва
он начал «узи» доставать-разворачивать. Своя в доску.
Он вложил в рукоять магазин, удлиненный, нестандартный, шестьдесят шесть штук, мягко дослал.
— Какой же это пистолет? Это рогатка с оптическим прицелом. У кого ты читала? Что-то я у Алексан Сергеича не припомню ничего такого.
— У Фрейда.
— А, великий озабоченный… Он предлагал только р а с с м а т р и в а т ь, больше ничего? Садись в машину.
— Иван, а можно я поеду сзади? Тоже новости. Что это она?
— Нет.
Уже при включенном двигателе совершенно автоматически проверил масло в картере. «Когда я его сюда ставил? Середина лета, август. И — как часы, с полоборота. У тезки-Мишки, на что он паренек был к технике заботливый, и то, случалось, аппарат кашлял. А почему, собственно, «был»? Мишка, может, и сейчас где-то есть, только не найти мне его, как тогда я его и Алика по старым адресам не нашел. Изменяя Мир, ты тем самым изменяешь и судьбы живущих в нем. Даже, пожалуй, в первую очередь — судьбы, а там уж они со своим Миром разделяются сами. «Да, мир перевернулся!» Черт, снова что-то такое выскакивает. А почему я начал так вспоминать их всех — Мишку, Алика, Пашку Геракла? А, понятно, я же теперь вновь отмобилизован. Призыв на фронт второго срока… Неспроста мне казалось большим подвохом, что в пользование для мелких надобностей оставлена эта «записная книжка» в мозгах. Вот тебе и «прибавлено ума», шуточки с неведомо откуда выскакивающими изречениями книг, которые ты если и читал, то уж наверняка забыл. А понадобилось раздвинуть тебе емкость памяти -
пожалуйста, машина в рабочем режиме, подключайте сколько вам надо дополнительных винчестеров на сколь угодно кило-, гига-, мега- или каких необходимо байт. Согласия у машины никто, разумеется, не спрашивает. Ну, пусть будет так…»
Он поднял голову от руля, над которым сидел, склонившись, не менее десяти минут, подмигнул Инке:
— Не привыкать нам привыкать, да, Инесс? Так куда ты деньги-то дела?
Чтобы посидеть подумать и усвоить информацию, если не весь массив, то хотя бы ключевые точки, он выбрался с территории гаражей («Бай-бай, Михал Сергеич! Поставлю, как обычно, послезавтра!»), но на Волгоградский выезжать не стал, притормозил под двенадцатиэтажкой со стеклянным низом, вывеской: «Фирма по ремонту и обновлению мебели». Желтые фонари разгоняли ночь над проспектом, впереди за таксопарком горели окна жилого района, справа над темным морем сосен возвышалось огромное здание клиники, к ней с неба плыли два огонька, красный и белый, — на посадку заходил вертолет «Скорой помощи». Слышался гул, синеватым пальцем прожектора пилот освещал посадочную площадку за корпусами.
