Николай Берг - Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов
Один тупой дегенерат угробил семьдесят человек. И себя тоже. На него-то плевать, конечно, но факт остается фактом.
– Хочешь сказать, что все люди – свиньи паскудные?
Крокодил удивляется:
– С чего это ты так решил? Примеров благодарности пруд пруди. Вон немцы в Трептов-парке так скульптуру «Солдат с ребенком» и не снесли. Действительно наш пехотинец спас немецкую девчонку с нейтральной полосы из-под обстрела. А уж снести могли раз сто – наши бы руководители и не вспучились бы. Как с Эстонией, например[30]. Ан не снесли, наоборот отреставрировали. Да и много говорить можно. Тебе ж коньяки таскали пациенты?
– Таскали.
– Вот видишь… Просто не надо о людях думать лучше, чем они есть на самом деле. Тут я тебе еще вот что скажу: есть слушок, что в Кронштадте все граждане будут обязаны иметь оружие. Обязательно. Что скажешь?
– А что говорить? Смотря каких граждан наберут. Я-то с оружием так все это время и гоняю. Да и ты тоже. Да и много кто еще. И вроде наоборот, бандитизма стало меньше. Другое дело – учить публику придется. А ты что скажешь?
– А что говорить… Любая власть – это насилие. Никак иначе не получается руководить публикой, обязательно насилие требуется. Считай любую власть бандитами – не ошибешься. Весь вопрос в том, кто эту власть поддерживает. Отсюда и власть бывает от вменяемой, которая живет по общепризнанным понятиям, их еще законами называют, до отмороженной на всю башню, для которой закон не писан вообще, кроме разве как левая нога захотела. Вменяемые публике обычно нравятся больше, их поддерживает большинство. Раз так, то публике власть оружие раздать может – оно публикой будет употреблено в поддержку власти. Ну и наоборот. Змиева с его архаровцами многие поддерживают. Так что вполне мысль ясная.
– Погоди, погоди. Это что же, ты военных бандитами считаешь?
Крокодил удивляется.
– А что такого? Военный – это в первую очередь убийца. Для того военные и нужны – убивать себе подобных. Вооруженные до зубов убийцы, специально обученные тому, как убивать правильно и с наибольшим успехом. Очень опасные поэтому, да еще и организованные. И что бы там ни болтали, во время войны морали нет и быть не может.
У меня возникает ощущение, что я сижу с открытым нараспашку ртом. Вот уж никак не подумал бы, что степенный и добропорядочный Крокодил такое скажет. Потом я вспоминаю, что он воевал много и успешно, вспоминаю, что в рукопашной резне заслужил свое аллигаторское прозвище, перегрызя зубами глотку ичкерийскому бандиту. Как я понял из других разговоров, убитых им всяко разно, не считая влезших на его мины, получается у Крокодила никак не меньше взвода. Куда уж опаснее. Но я-то с ним в дружеских отношениях и потому совершенно не опасаюсь, что он вцепится мне в глотку клыками, влепит по мне из спокойно лежащего у него на коленях «калаша» или начнет резать ножом этих детишек в песочнице. Наоборот, когда он рядом, мне спокойно, а мамкам детей спокойно за своих чад. Да и дитяти возятся совершенно безмятежно.
Видимо, что-то этакое отражается у меня на лице, и посмеивающийся сапер довольно замечает:
– Вот-вот, я об этом. Когда эти убийцы свои, все замечательно и прекрасно. И нужно, чтоб эти убийцы были умелые, опытные и лучшие. Вот когда чужие убийцы оказываются лучше, тогда печально. Ты ведь об этом подумал?
– Ну да. Но уж как-то ты очень резко так заявил. Немного в голове не укладывается, – признаюсь я.
– Кто б говорил. Ты же медик. А ваша братия куда уж мясники. Ни за что ни про что хороших людей иголками тычете, ножиками режете, горчичники лепите и еще и банки ставите. Да еще и глумитесь при этом всячески – пописай в бутылочку, покакай в майонезную баночку, словно снайпер-миллиметровщик какой-то.
– Ну брось, шутишь ведь. Банки, к слову, уже не ставим, пользы от них точно нету, только вред. У медиков жестокость оправданна, иначе-то не получается, опыт вековой.
– Так и у военных тоже. Вот простой тебе пример. Если сейчас на детскую площадку припрется зомбак, ты что будешь делать? – спрашивает сапер.
– Странный вопрос. Стрелять, конечно. Но это зомби, с ним-то все ясно. Он же иначе не остановится.
– А вражеский солдат что – остановится? Чем вражеский солдат отличается от зомби? Да только тем, что по сравнению с вражеским солдатом зомби и гуманист, и бессребреник. Ни издеваться не станет, ни глумиться, ни мародерить. А солдат врага – убийца и мразь, ничего более. Он же пришел к тебе демократию занести, то есть убить тебя и ограбить. И если ты его не уложишь, он уложит тебя и твоих друзей и близких. И трофеи прихомячит. Самая чушь последнего времени – дикое лицемерие общества. Все солдатам пытаются мозги засрать, мол, они гуманисты, несут демократию или там восстанавливают конституционный порядок. И тыры и пыры. У вояк потом крыша съезжает: как же, он принес демократию или там восстановил конституционный порядок, а его дружку не желающие восстановления конституционного порядка местные весельчаки кишки выпустили и поотрезали все, что можно, в ходе дли-и-и-инного развлечения. Потому пришлось долбать по этим весельчакам из всех стволов, а весельчаки как на грех окопались в деревне, потому посреди улицы после драки валяется порванная пополам взрывом баба. Солдат дуреет от такого расхождения басен и яви. Крыша едет. А это паршиво – обученный солдат дорого стоит.
– Ну это-то ты к чему ведешь?
– Да к тому, что римские легионеры не страдали такой дурью и им мозги не парили. Да и не только они. Все было проще и человечнее, что ли. Есть враг – либо враг сдается, либо его вырезают к чертям собачьим. И грабят побежденных. И все довольны, солдатам почет и прибыток. Так и надо. Дошло до войны – не обманывай себя рассказами, что пришел цветочки сажать и кошечек гладить. И все будет в норме. А сейчас наврут с три короба, потом удивляются – откуда у солдат нервные расстройства. Ах-ах!
– Погоди, но ведь те же немцы во Вторую мировую тоже свихивались. Я читал. Об этом многие пишут.
– Да? И что?
– Ну там вернувшиеся с фронта чудачили жестко, пулеметчики с ума сходили от того, что русские жидомонголы волнами лезли… – вспоминаю я многократно читанное и слышанное.
– А дружелюбным пулеметчикам так искренне было жаль этих жидомонголов, что они с ума сходили? Хочешь совет?
– Давай.
– Вот как только тебе начнут такое рассказывать, плюй в морду рассказчику. И постарайся харкнуть как следует, чтоб густо. Это даже не брехня, это злостная ложь. И рассказывающий это – паскуда и подлец. Да, и лучше вместо плевка – сапогом в рожу.
– Ладно, не злись. Давно хотел тебя спросить… Только не злись, ладно?
– Я сегодня добрый. Валяй! – разрешает Крокодил.
– Слыхал, что ты чеха зубами загрыз. Не врут?
– А чего тут такого? Вон большая часть наших питерских горожан сейчас любого загрызут и фамилии не спросят. Что удивило-то?
– Ну ты ж не зомби…
Тут я понимаю, что выгляжу глуповато с таким детским вопросом и вообще – зря я все это начал.
– Да я поспорил с нашим радистом, что вполне обойдусь в случае чего одними зубами. Как раз так и сложилось, что сцепились вплотную. Меня чех ножом в плечо. «Язык» был не нужен, разобраться надо было по-тихому, без шума, а поспорили на бутылку хорошего коньяка. Все одно к одному и сложилось. Да это, к слову, ерунда. Вот толково мины расставить – это сложнее, тут думать надо. А кусаться… Наши предки это еще тысячи лет назад умели делать.
Мне остается только офигеть и задуматься.
Виктор и сам удивился, как трясутся у него руки. Просто даже не трясутся, а ходуном ходят. Снимать портки в такой трясучке было непросто, но опять показалось, что течет по ноге теплая мокрядь, как тогда, когда пуля попала.
Кровь действительно была. И текла как раз оттуда, где совсем недавно зарубцевалась корявеньким узловатым шрамом дырка от пули. Бедро и так ужасало тем, что стремительно наливалось синевой свежего кровоподтека, такого здоровенного, что и сравнить не с чем. Цепочка бордово-красных следов от укусов зомбеныша сейчас сливалась в одну синячину. Но синяк, как бы страшен с виду он ни был, не вызвал никаких особых опасений. А вот струйка крови ужаснула так, что ноги у Вити ослабли, и пришлось быстро сесть на табуретку, чтоб не свалиться на пол.
«Достал, гад мелкий», – отстраненно и тупо подумал Витя. Его зазнобило.
В соседней комнатенке отчетливо пролязгал перезаряжаемый ПМ. Ирина поспешно заметала следы своей непредусмотрительности. Совсем забыла, что оружие надо перезаряжать. С того давнего дня, когда на заснеженном поле ей пришлось валить обратившихся в зомби дизайнеров (или кем эти твари были в своей добедовой жизни), просто из головы вылетело, что патроны-то она потратила и в пистолете не полная обойма. Вот про свою помповушку она помнила все время и следила за ней, а пистолет так и покоился в кобуре. Он был нужен все это время не как оружие, а скорее как символ власти. И оказался в символе всего один патрон. А пистолетик-то слабая машинка, и хоть в голову зомби она и попала, но мозги не расшурудила, пришлось бить из укорота.
