Уильям Дитц - Проклятый Легион
Були увидел стаи диких пуков, горы, покрытые снегом, стада шерстистых дутов, облака, сплетенных змей, стремительные реки и много–много другого. Каждый образ сплетался с остальными, и они все вместе соединялись, чтобы поддерживать потолок или небо.
Казалось, эти изображения свидетельствуют о понимании того, как устроены экосистемы, о понимании того основополагающего единства, которое делает жизнь возможной. Но это было человеческое толкование Були. Художниками были наа и, значит, могли вложить в рисунки совсем другой смысл. Или никакого вообще.
Дно пещеры плавно спускалось к сцене, которая находилась в самом низу, более чем в ста ярдах от входа. Поверхность под ногами легионера была слишком ровной, слишком гладкой, чтобы быть естественной, и Були подумал, какой же гигантский труд потребовался, чтобы раскопать и выровнять ее.
Сотни и сотни гладкоголовых наа сидели, скрестив
ноги, на полу. Большинство пришло из–за пределов деревни. Они сами были вождями и собрались вместе, чтобы принять участие в совете племен. Их внимание было сосредоточено на сцене, и Були видел почему.
Во–первых, кресла совета. Они были вытесаны из цельного камня и выглядели очень неудобными. Три кресла стояли по бокам, а одно, чуть повыше, находилось в центре. На нем восседал Дальнепуть Твердый. Он, как и остальные члены совета, был одет в красочную мантию. Церемония уже началась, возможно, что–то вроде благословения, и стоящая на сцене древняя старуха бросала щепотки какого–то порошка в жаровню и пела заклинания.
Но кресла, члены совета и церемония были ничто по сравнению с массивным и ныне уже устаревшим бойцом I, который стоял с левой стороны сцены, и равно впечатляющим бойцом II, который стоял справа. Оба стояли навытяжку и совершенно неподвижно. Их видеокамерные глаза светились как рубины, пристально глядя на зрителей.
На какое–то мгновение Були подумал, что наа захватили киборгов в плен и нашли способ удерживать их против воли. Но затем понял, что эти тела — лишь пустые латные доспехи, поставленные здесь как свидетельство доблести наа, подобно трофеям, заполняющим полковые музеи в форте Камерон. Их суставы были приварены, а глаза освещались изнутри.
Боец I был старым и грязным, словно его выкопали откуда–то из земли, но боец II казался почти новым. Новым, но слегка вывихнутым, как будто его разорвало на кусочки, и эти кусочки потом снова собрали. Були посмотрел внимательнее. Новая краска, отсутствие дополнительных охлаждающих ребер, которые ветераны–борги устанавливали на внешней поверхности рук, свидетельствовали об одном — это тело принадлежит бойцу Биллей, или принадлежало, в зависимости от того, была она спасена или нет.
Легионер почувствовал комок в горле. Черт побери все! Если бы только он был внимательнее, осторожнее при выходе из ущелья, его люди могли бы выжить. Он лежал без сознания большую часть битвы, но наа рассказали ему свою версию того, что случилось, и Були знал, что потери были тяжелые. Два биотела и один борг пытались вытащить мозговой ящик Виллен. Но неизвестно, удалось им это или нет, а если удалось, выжил ли новобранец.
Барабанный бой умолк. Твердый встал и огляделся. Наступила выжидательная тишина. Були повернулся к Стреляющему Метко и прошептал ему на ухо:
— А что теперь? Наа усмехнулся.
— Отец откроет собрание, напомнив публике о том, что жатва была успешной, а затем, поставив себе в заслугу их полные животы, даст им подробный отчет о торговом соглашении, которое заключил с южным племенем. Большинство заскучает. Зная это, отец призовет тебя и опишет сражение. Не удивляйся, если число легионеров за это время удвоилось.
Були улыбнулся.
— Значит, это политическая речь… предназначенная убедить собравшихся в том, что они счастливы.
— Точно. Вы тоже такие слушаете?
— Да, хотя существует великое множество вещей, о которых большинство политиков боятся говорить.
Воин скорчил гримасу.
— Я понимаю. Посмотри вон туда… на дальнюю колонну. Видишь мою сестру?
Були с трудом различил в толпе Сладость Ветра. У
нее был красивый профиль. При виде девушки его сердце заколотилось. Но он нахмурился, когда заметил возле нее Убивающего Наверняка. — Вижу.
— А воина, который сидит рядом с ней?
— Долгая—Езда Убивающий Наверняка.
— Точно. Он сам вождь и хотел бы сменить моего отца как вождя вождей.
— И когда это может произойти? Стреляющий Метко посмотрел вдаль, словно
обдумывая ответ. — Сегодня? Вряд ли. Завтра? Кто знает? Народ непостоянен. Достаточно одного неурожая, одного поражения — и они набросятся на него как заболевший пук.
— А ты? Ты пойдешь по стопам отца? Стреляющий Метко хихикнул.
— Ни за что на свете. Я бы скорей бросился с Башен Альгерона, чем делать то, что делает мой отец.
Старуха закончила ритуал, махнула рукой в сторону собравшихся и покинула сцену.
Твердый поблагодарил женщину и начал свою речь. Следующие тридцать минут тянулись медленно. Були очень мало интересовало количество зерна, собранного в этом году, состояние стад дутов или торговый обмен, который Твердый установил с югом. Но вот тема изменилась, как изменился и пульс Були. Легионер услышал свое имя, почувствовал, что кто–то толкнул его вперед, и поплелся по проходу к сцене. Сотни голов повернулись в его сторону, и видя это, Були замаршировал. Он легионер, черт побери, и что бы ни случилось дальше, он будет выглядеть достойно этого звания.
Сладость Ветра смотрела, как Були идет к сцене. Она увидела, как изменилась его походка, и оценила его мужество. Один среди врагов, выставленный перед ними напоказ, он сохранял самообладание. Это была храбрость, это была сила и это был мужчина, достойный восхищения.
Восхищения и чего? Любви? Смела ли она подумать об этом? Или того хуже — чувствовать? Ибо это значит сделать первый шаг долгого и трудного пути. Пути, который дорого обойдется ей, который принесет ей несказанную боль, который приведет ее в такие места, которые ей даже и не снились.
Но есть ли у нее выбор? Дает ли любовь выбирать, уступить чувству или, если это кажется неразумным, отвергнуть его?
Сладость Ветра посмотрела на Убивающего Наверняка. В устремленных на Були глазах воина горела ненависть, ненависть, которой она никогда не видела на лице человека и не слышала в его словах, несмотря на все то, что люди говорили ему о ее народе, несмотря на засаду и несмотря на плен.
«Нет, — решила Сладость Ветра. — Любовь имеет собственное мнение, и когда оно составлено, идет туда, куда ей хочется».
Дальнепуть Твердый смотрел, как человек подходит к сцене. Он выглядел впечатляюще в своей форме и боевых доспехах. Живой трофей. Твердый видел, что вожди потрясены. Как и планировалось, учитывая размер его победы. Впрочем, это дочь посоветовала ему использовать легионера таким образом, поэтому часть похвал принадлежит ей.
Да, он подозревал, что Сладости Ветра хотелось спасти жизнь человека, но все равно совет был правильным.
Глаза Твердого нашли дочь рядом с Убивающим Наверняка. Оба смотрели, как человек идет к сиене. Они составляли красивую пару, все говорили это — кроме Сладости Ветра. Она так и не оставила своего лепета о любви, уважении и прочей глупости.
Вождь подумал о своей собственной жене, о том, как прекрасна была она в день их свадьбы, и о жизни, которую они прожили вместе. Совершенный в политических целях брак вырос во что–то большее. Что–то, о чем ни он, ни она не имели причины жалеть.
Так будет и со Сладостью Ветра. Да, Убивающий Наверняка нетерпелив, упрям и своеволен, но в этом и сила юноши. Сила, которая пригодится Сладости Ветра в предстоящие годы. И отдавая Убивающему Наверняка свою дочь, Твердый мог купить один, а то и два дополнительных года власти. А молодой воин использует это время, чтобы созреть. Он научится искусству мира, как научился искусству войны, и построит дом для своей жены. Этот план был вполне разумным. Утром Твердый поговорит с Убивающим Наверняка. Чувство мира и покоя наполнило душу вождя. Довольный решением беспокоившей его проблемы, он встал, пригласил Були на сцену и обвел глазами собравшихся.
— Враг стоит перед нами, но он сражался храбро и заслуживает нашего уважения. Подобно ветру, дождю и снегу, он был послан укрепить нас, сделать нас сильными. И мы сильные. Сильные достаточно, чтобы выжить там, где другие существа умирают, сильные достаточно, чтобы сражаться с Легионом, силные достаточно, чтобы отвоевать обратно нашу планету!
Странный волнообразный крик вырвался из тысячи глоток, эхом заметался по пещере, и холод пробежал по спине Були.
Генерал Айан Сент—Джеймс поднял бокал. Мужчина по другую сторону стола сделал то же самое. Его звали Александр Дассер, старший сын знаменитой мадам Дассер и бывший лейтенант 3–го пехотного полка. Он по–прежнему стригся коротко, держал свое тело в форме и умел пить.
