Сергей Палий - Метро 2033: Безымянка
Глава 9. Цыпочка
Становится душно. Люди просачиваются через турникеты и сбегают по лестницам, заполняют перрон, теснят друг друга. Возмущенные выкрики сливаются в однотонный гомон, пахнет креозотом. Возле края платформы возникает драка, и один из участников — бородатый мужик в потертой штормовке — падает на пути. Матерится, пыжится забраться обратно. Через толпу к месту потасовки пробирается милицейский патруль. Судя по цифрам на электронном табло, поезд ушел восемь минут назад.
Я ищу ее глазами, но не могу найти среди мелькающих лиц. Пестро, зыбко. Из глубины туннеля доносится гул. Свет шести фар слепит меня, заставляя жмуриться. Пассажирская масса стихийно подается назад, и бородатый мужик, наконец, вскарабкивается на платформу.
Я не вижу ее.
Но проблема не в этом — ведь рано или поздно я обойду все станции, переходы, вагоны и найду ту, что смазанным образом отпечаталась в памяти. Ужас в том, что я не помню ее имени, — уверен, что знал его, но теперь... силюсь вспомнить и не могу.
Гул нарастает, поезд въезжает на станцию, показывая из чрева туннеля тупую морду кабины.
По громкой связи диспетчер бездушным голосом объявляет: «Уважаемые пассажиры, отойдите от края платформы. Поезд в сторону станции Безымянка проследует без остановки, посадки нет».
Толпа негодует, но отодвигается от приближающегося состава...
On the Nameless station
Rounded by the neon signs...
Я замираю в недоумении. Откуда взялись эти слова? Я ведь даже толком не знаю английского языка. Какого черта они делают в моей голове и как туда попали?..
Moving Nameless nation
Out of step, rub sore marble tiles...
Поезд проносится мимо, не сбавляя хода. Стекла мельтешат чередой прямоугольников, ограненных изнутри желтоватым светом. От состава веет холодом, словно он только что побывал на морозе. На синей краске — белесые узоры инея. Поезд пуст. Лишь единственного человека мне удается мельком разглядеть в одном из вагонов — ту, чьего имени не помню. Смазанный скоростью силуэт, растрепанные волосы, тонкая рука на поручне... Лица не видно, но я точно знаю: это она. И стремительный поезд вот-вот увезет ее прочь, в пробирающий до костей холод туннеля. Я понимаю: она уже замерзла, и стужа не беспокоит ее — боль давно ушла, упала на дно души, где бьет родник, от которого ломит зубы и путаются мысли. Понимаю: если сейчас не догоню, то она уйдет по своему неведомому пути в бесконечное странствие, и мне никогда больше ее не встретить. Я расталкиваю людей и бросаюсь за поездом. Дотягиваюсь в прыжке до зеркала заднего вида, хватаюсь за кронштейн и чувствую пронзительную боль — локтевой сустав едва выдерживает рывок. Вскрикиваю, шарахаюсь об угол кабины, но не разжимаю пальцев. Вишу на зеркале и, уже въезжая в туннель, краем глаза отмечаю, как на станции начинают искрить лампы и свет после серии ярких вспышек гаснет.
Rumble of wheels,
Green signal to go,
Forget all annoying mistakes...
Ребра бетонных тюбингов проносятся совсем близко. На повороте болтающиеся ноги слегка заносит, и я ударяюсь носком ботинка о силовой кабель. Стопу зверски дергает. Вывих. Приходится собрать остатки воли в кулак, чтобы не отпустить проклятое зеркало и не сорваться на несущиеся внизу рельсы.
Осталось дотерпеть до следующей станции, до Безымянки, там поезд остановится. Двери откроются, и я окажусь рядом с ней. Гляну в глаза — они у нее красивые, я уверен, — возьму холодную ладонь и стану дышать на мраморную кожу, чтобы согреть.
А потом спрошу, как ее зовут. Обязательно узнаю имя...
Состав громыхает на стрелке и сворачивает в боковой туннель. Это странно: насколько мне известно, перегон там не достроен. Пути через сотню метров обрываются. Тупик.
Я подтягиваюсь, стиснув зубы до скрипа, и хватаюсь за кронштейн второй рукой. Ноздри обжигает знакомый запах, пробившийся сквозь завихрения затхлого воздуха... Мускус? Да, сильный доминирующий запах мускуса! Значит, она рядом. Нужно дотянуться до стекла и разбить его, чтобы попасть в вагон. Я изо всех сил напрягаюсь, но мышцы вдруг сводит судорогой, а в лицо ударяет настоящая вьюга...
Поезд теперь не просто покрыт инеем, он окончательно обледенел, стал полупрозрачным, хрупким и скользким. Слышен хруст, с которым крошатся колеса на стыках, треск ломающихся под собственной тяжестью механизмов и стоек. Мимо пролетает крупный осколок пассажирского сиденья и с оглушительным звоном разбивается о стену в мелкую крошку. Кронштейн зеркала, на котором я вишу, обламывается, и я с отчаянным воплем падаю вниз. В полете вижу, как вагон удаляется и рассыпается в снежную пыль... Не успел. Сейчас грохнусь о шпалы и переломаю кости...
Вздрогнув, я открыл глаза. Сердце билось в грудной клетке, как взбесившийся зверек, по виску текла капля мерзкого прохладного пота. Воздух метался в носоглотке — будто я не дышал, а вхолостую гонял его туда-сюда.
Ева мирно посапывала рядом, и от нее действительно едва уловимо пахло мускусом.
Сон.
Всего лишь сон. Ночной кошмар, где все события перемешиваются и логика зачастую пасует перед слепыми случайностями. Но какое яркое сновидение, надо же — до сих пор перед глазами стоят вспышки на станции, рассыпающийся в ледяную крупу поезд, смазанный образ девушки в вагоне. И всепоглощающий страх опоздания. Бр-р...
В подсобке, куда привела нас Ева, было прохладно. А Мы вытряхнули рюкзак Ваксы и мою сумку, распотрошили остатки припасов. Таблетки сухого горючего уже не оправдывали своего названия: полиэтиленовая упаковка порвалась, и влага превратила их в бесполезную кашицу кремового цвета. Хорошо хоть, спички не промокли. Ева попросила нас подождать и скрылась в ночи. Минут через пятнадцать она вернулась, согнувшись под тяжестью туго набитых мешков. Мы помогли затащить ношу внутрь и заперли дверь.
В герметично запаянных чехлах обнаружился целый набор для выживания: добротная химза, крепкая обувь, аптечка, термобелье и вязаные носки, пенки, респираторы и запасные фильтры, АКСУ со складным прикладом, коробки с патронами, консервы, примус, фляжка с горючкой, пара полторушек с чистой водой, фонари, батарейки, бутылка фабричной водки и даже запечатанная пачка «Примы». От вида такого количества ништяков у нас с Ваксой аж дыхание сперло.
— Я же обещала, что если доберемся до Победы, то обеспечу снарягой, — пожала плечами Ева. — Примеряйте.
Мне не терпелось пощупать новенький «калаш», но я заставил себя переодеться. И не зря: избавившись от влажных шмоток, почувствовал себя гораздо лучше и увереннее.
Вакса дернулся было к харчам и словил подзатыльник.
— В первую очередь — сухость, — назидательно сказал я. — А то пневмонию подхватишь, и жратва тогда не поможет.
Он, ворча, подхватил шмотки и ушел в темный угол — наверное, стеснялся Еву. Вернулся до пояса облаченный в химзу и ботинки, которые явно были ему великоваты. Ну ничего, главное — не малы. Со своей засаленной оранжевой жилеткой пацан так и не расстался — нацепил ее поверх комбеза и застегнул на единственную пуговицу. Фетишист, блин, хренов.
— Нормуль? — хмуро спросил он, крутанувшись на каблуках.
— Хоть сейчас выставляйся на конкурс «Мистер Армагеддон», — усмехнулся я.
— Да ну тебя, — набычился Вакса. — Жрать давай уже.
Ева от еды отказалась, расстелила пенку и улеглась. На Ваксу она все еще поглядывала с подозрением, но, видимо, решила пока не донимать его расспросами о странном поведении в логове Наколки. Наверное, это правильно: воспитанием лучше утром заниматься.
Мы запустили примус, разогрели тушенку и с наслаждением умяли каждый по банке. Вакса собрался приложиться к водке, но я строго на него поглядел, и пацан с печальным вздохом отложил бутылку. Мы откупорили одну полторашку и вдоволь напились безвкусной дистиллированной воды. После этого я помазал рану под челюстью йодом, заклеил свежим пластырем и устроился рядом с Евой.
— Обними меня, — попросила она.
Я прижал ее к себе и почувствовал, как сильное женское тело содрогнулось от близости. Поцелуй закружил нас. Долгий, нежный, совсем не такой легкомысленный, какие бывали раньше. Одного этого поцелуя было достаточно, чтобы понять: все изменилось. Ева приняла меня.
Я так и заснул со вкусом ее губ на своих.
Накопленная за день усталость мгновенно размазала сознание тонким слоем по эфиру, и я провалился в зыбкую пропасть сновидений...
Но кошмар про переполненную людьми станцию и ледяной поезд вышиб меня оттуда, как вышибает долото шпонку из паза. И теперь я лежал и старался глубже дышать, чтобы унять колошматящее по ребрам сердце. Капля пота, бегущая от виска, добралась до подбородка и остановилась.
Силуэт Ваксы замер над разбросанной с вечера одеждой. И в полумраке я не сразу понял, что он делает. Поморгал, осторожно повернул голову, чтобы лучше разглядеть... и остолбенел, не желая верить собственным глазам.
