Александр Афанасьев - Чужая земля
Но все это — они поняли и увидели потом…
Непонятно, сколько они так еще ехали — но всякой поездке наступает конец — наступил конец и этой. Это было весьма кстати — еще немного, и мочевой пузырь сержанта разорвался бы — или он мог нассать в штаны. Ничего не мешало ему это сделать и сейчас — но он решил, что не доставит врагам такого удовольствия — видеть, как британец и солдат САС обоссался от страха. Нет, сэр, не доставит он им такого удовольствия…
Они остановились на какое-то время и стояли минут десять или чуть больше. Потом — снова тронулись — но почти сразу же остановились. Обостренный слух сержанта — он не мог видеть из-за мешка на голове — уловил тарахтение дизель-генератора, потом стук дверцы кабины — значит, приехали…
Немного отлегло от сердца. Впрочем — он и до этого уже понял, что убивать его не собираются, по крайней мере, прямо сейчас. Для того, чтобы убить человека и спрятать труп в каком-нибудь укромном месте — совершенно необязательно ехать столько времени, тратя дефицитную горючку и рискуя, укромное местечко можно найти и куда ближе. А если тут работает дизель-генератор — значит, это полевой лагерь. Значит, его либо хотят держать тут, либо…
Либо этот дизель-генератор питает видеокамеру и осветительные приборы, которые нужны для того — чтобы показать правоверным всего мира, что ждет в конечном итоге всех неверных на Земле…
Всякие варианты могут быть, в общем…
Скрипнул борт, за который ухватились руки того, кто лез в кузов — за ним…
Совсем рядом — на рифленый пол кузова ступила нога.
— Босс, может развязать его? — раздался голос — а то его не подымешь, разлегся, кабан здоровый. Пусть ножками…
— Делай, что тебе сказано…
Голос был гнусавый, типично британский прононс — в нос и половина слов как прожеваны. В Афганистане так никто не говорил, даже англичане — слишком много солдат самых разных национальностей, и такое произношение просто никто не поймет. Для сержанта — слово «босс» прозвучало в ушах аккордами органа, который он слышал на воскресных службах, когда был еще маленьким, и мать — водила его в церковь, хотя им иногда нечего было есть.
Босс… Только в САС и нигде больше — так называют старшего по званию. Это значит, что он — среди своих.
Все-таки его обменяли. Не забыли. Спасли. А то, что нахлобучили колпак — мало ли. Из плена — он готов был хоть голым…
Кто-то подхватил его за плечи и куда-то потащил. Он понял, что его переваливают через борт, и не сопротивлялся. Кто-то принял его и помог удержаться, чтоб он не упал мешком на землю. Этот кто-то — был очень сильным…
— Куда его, босс?
— Пусть мистер Си разбирается, давайте к нему в палатку. Что-то мне не нравится этот урод.
— Мне тоже, сэр. Чистенький какой-то.
— Амир наверное… Или торгаш, мать его. Сейчас и узнаем, что почем.
Его куда-то потащили, тот же человек — просто закинул его на плечо как раненого и пошел с ним. Судя по всему — не сильно напрягаясь.
— А неслабо он затарился, босс…
— То-то и оно. Видал, какую тачку ему в ворота протолкнули? Крупная рыба, нюхом чую.
— Босс, может это Джафар?
— Больше слушай… Тебе и не такого наплетут… Джафар… Джафар бы так не дался, в крови бы захлебнулись. С ним только его личный отряд — полсотни штыков.
— А может, он ему это все вез?
— Что-то ты много болтаешь, Барни…
— Прости, босс.
Сосед машинально считал шаги. Уже вторая сотня… нехилый лагерь, однако.
— Сэр!
— Что тут у вас…
Голос показался Гибсону знакомым… хотя мешок искажал звуки.
— Взяли подозрительных, сэр. Двое, с ними грузовик большой. На грузовике большая мамочка,[58] в кузове тачка новая совсем и стволы. Два пулемета, три снайперские, семь штурмовых винтовок, три пистолета-пулемета, четыре пистолета. В тачке тоже стволы, под самый верх, прямо навалом лежат. В смазке еще, с принадлежностью. Пулеметы, гранатометы, штурмовые винтовки. Только что прошел, похоже и не с пустыми руками. На грузовике следы столкновения. Один явно наш, этот — подозрительный какой-то. Возможно, чеченец.
— Где его взяли?
— Сорок второй квадрат, босс. Почти на дороге.
— С боем?
— Нет, ночью. Тихо.
— В себя пришел?
— Похоже, что да, сэр. Должен был прийти.
— Давай, глянем…
Его поставили на ноги, и кто-то обхватил его сзади — так, чтобы невозможно было ничего сделать руками. Их тоже так учили — если так держать человека он не сможет активировать пояс шахида. Кто-то сорвал с головы мешок.
Яркий свет захлестнул его подобно волне, брызнул в глаза — хотя солнце уже садилось, было не так светло. Сначала — он ничего не видел перед собой, кроме яркого света и разноцветных пятен. Потом — долго закрытые глаза проморгались и размытые, разноцветные силуэты начали обретать свою четкость.
Перед ним — в нескольких метрах — стоял человек лет пятидесяти на вид, с буйной, седой шевелюрой, которую частично скрывал песочного цвета, берет с серебристым кинжалом, короткими, аккуратными офицерскими усами, продубленной солнцем и ветром пустынь кожей и жесткими, черными, похожими на обкатанные морской волной голыши глазами. На человеке была странная, однотонная униформа, пустынный, разгрузочный жилет и короткоствольный автомат Калашникова с длинным магазином наискосок на груди.
Человек внимательно, с прищуром, смотрел на него.
— Сорок второй квадрат, значит… Гарри, убери кляп.
Кляп убрали, Сосед шумно вздохнул воздух, плюнул и закашлялся…
— Сэр… Вы? — выдавил из себя он, когда унял кашель.
— Нет. Призрак отца Гамлета — пошутил, без улыбки, впрочем, майор Двадцать Второго полка САС, бывший командир сабельного эскадрона А, бывший командир «отряда контрреволюционной войны», кавалер Военного креста Ричард МакТауб.
— Но вы же…
— От рака умер, сынок? А ты что думал — в рай, что ли попал?
И рядом кто-то оглушительно и жизнерадостно заржал, так что если бы вокруг были стены — они непременно затряслись бы.
Ичкерийский Имамат
Район населенного пункта Гумсе[59]
День второй
В отличие от даже менее обжитых, но более цивилизованных с точки зрения народа, их населяющего мест — в Ичкерийском имамате даже то, что в другом месте считалось бы городами — больше всего было похоже на деревню. По привычке, чеченцы строили как и у себя на родине кирпичные и каменные особняки, высотой в два, в три, а то и в четыре этажа — но у них не было ни одного общественного или делового здания, построенного, как к примеру в Нойехафене, столице Европейского союза, откуда они брали кирпич. Не только дороги между населенными пунктами — но и дороги в самих населенных пунктах чаще всего не были замощены и в сезон дождей превращались в настоящий танковый полигон: те, кто рисковал выйти по делам в такое время рисковал провалиться в грязь про колено, а то и по пояс, машинам и вовсе в это время прохода не было. Гостиниц в населенных пунктах не было: те, кто был победнее, но при этом не был рабом — пускали постояльцев. Правосудие вершили всем миром и шариатским судом: дознание чаще всего проводили родственники потерпевшего, а наказаний было только три: палки, рабство и расстрел или отрубание головы. В каждом селении был шариатский судья, и он вершил суд в соответствии со своим пониманием шариата — обычно ограничивающегося прочитанной когда то красивой, подозрительно ярко раскрашенной книжкой, которые одно время в изобилии ходили по Ичкерии, а теперь — встречались и здесь.
Населенный пункт Гумсе находился на самой границе Ичкерийского Имамата и исламского халифата. Он был расположен южнее Абу аль-Валид Юрта, где торговали рабами — потому что здесь было тише, и торговали здесь — несколько другим товаром. Тем, который не любит шума, приносит куда более солидный доход, и которым нельзя торговать, если есть риск появления британского или русского спецназа, вышедшего в рейд для освобождения захваченных в рабство. Однако — денег через Гумсе текло едва ли не больше, чем через главный центр работорговли на юге.
Если проехать по главной улице Гумсе — улице Салмана Радуева[60], при этом не утопить машину в грязевой яме, в некоторых из которых и слон поместится, а потом проехать еще около пятнадцати километров на юго-восток по накатанной колее — то вы попадете на Круг. А Круг — это особенное место…
Ни с того, ни с сего дорога обрывается и переходит в большой, до километра радиусом вытоптанный круг. Тут же — выстроены заграждения, бетонные блоки высотой человек примерно по пояс, чуть выше. Они стоят двумя ровными линиями — как древний войсковой строй, готовый ринуться друг на друга. По центру этого странного сооружения — камнями, вбитыми в землю выложена шахада «Ла Илляхи илля Ллаху Мухаммед расуль Аллах».[61] Эта надпись, помимо того, что настраивает участников проводимых здесь переговоров на нужный лад и напоминает им о том, о чем забывать нельзя — играет и сугубо утилитарную функцию, даже две. Первая — она показывает участникам переговоров, куда нужно подойти. Вторая — ни один из участников переговоров не осмелится наступить на святые для любого мусульманина слова — таким образом, между командами переговорщиков соблюдается комфортное личное расстояние и если даже что-то пойдет не так — никто не бросится в драку, потому что для этого придется наступить на слова шахады. Если бы не эта надпись — переговоры на Круге проходил бы намного более кроваво.
