Роман Злотников - Последняя крепость. Том 2
Все. Пришла пора покидать этот гостеприимный трактир. Конечно, не через двери — хозяин наверняка зацапает, а способом привычным и проверенным. Через окно.
Напоследок Гусь оглядел комнату, заблеванную, загаженную, засыпанную черепками глиняной посуды. И снова вздохнул.
Счастливые деньки провел он здесь! Наверное, самые счастливые в своей жизни. Пять золотых! Столько денег ему еще пропивать не приходилось. Да что там пропивать — в руках держать. А все спасибо тому чудному рыцарю… Гусь вспомнил строгое лицо юного болотника, и в испитой прогорклой душе его шевельнулось нечто… непонятное… волнующее… И почему-то опять на глаза навернулись слезы.
«Что это со мной»? — удивленно подумал Гусь и насильно попытался перевести мысли в другое русло.
Чего печалиться и сырость разводить? Свалилось же на него единожды невиданное счастье, грянул же праздник? Грянул. Пять золотых! Да-а… так счастлив он не был никогда за всю свою жизнь.
Эта мысль отозвалась в нем сомнением. Он вдруг припомнил далекое-далекое время, когда был молод, когда привычка к пьянству и безделью только-только начала пускать в нем корни. Он припомнил городок Мари, узкие и пыльные его улочки, маленький домик, тоненькую добрую девочку с доверчивыми глазами… Как ее звали? Анна! Да, точно, Анна! Да и его самого тогда никто не думал называть Гусем. Его тогда звали…
Гусь сморщился и потер виски.
Вот ведь… Харан вас всех раздери, имя собственное забыл… Тьфу ты… Кай! Ну да, настоящее его имя — Кай.
Гусь неожиданно понял, что уже несколько лет не произносил этого имени и применительно к себе его не слышал. Гусь, он и есть Гусь…
«И чего я тогда сбежал от этой… Анны? — продолжали бежать в его гудящей голове спотыкливые мысли, когда он медленно и неуклюже взбирался на окно. — Ведь как сыр в масле катался, слова худого от нее не слышал… Эх, а я ведь, кажись, малого ей заделал! Ну да, так оно и было… Потому и нарезал от нее ноги. Дети-то, они того… Визгу не оберешься. Опять же — на портках одних разоришься…»
Свесив ноги наружу, Гусь медлил прыгать. Сердце колотилось о ребра, аж в ушах отдавалось. Голова отяжелела настолько, что клонилась набок. А тело обмякло и под жесткой коростой многодневного запоя дрожало как студень… Гусь с натугой сглотнул. В горле его заклубился страх. Мучительный, внезапный и беспричинный. И виной этому было, конечно, похмелье.
«Сдохну ведь скоро, — подумал он. — Буду лежать в канаве, не имея сил пошевелиться, и ни одна собака кусок хлеба не подаст. Может… вернуться? До Мари далеко, но как-нибудь дошкандыбаю. А Анна… Она добрая. Она простит. Любила же она меня, эх, как любила! К тому же ребенок у нее от меня. Паренек… Или девка. Взрослая уж, поди. Обрадуются мне — папашка вернулся! И заживем…»
Гусь вдруг необычайно ярко представил себе сцену собственного возвращения, как его, отмытого от грязи и переодетого в чистое, посадят во главе стола, уставленного яствами, и Анна, красивая и тихая, такая, какой он ее помнил, поднесет ему кружку пенящегося пива…
Он даже всхлипнул от умиления.
Тут в коридоре послышались шаги.
Гусь воровато оглянулся и прыгнул вниз, во двор.
Но, зацепившись ногою за створку ставней, неловко перевернулся в полете и, ударившись о землю, сломал себе шею.
Часть вторая
Враг внутри
Этот безумец появился на Базарной площади Дарбиона словно из ниоткуда. Никто не видел, как он бродил в унылой толпе ежащихся от холода горожан между торговыми рядами с разложенными там скудными товарами, никто не видел, как он подходил к фонтану — еще год назад прекрасному мраморному фонтану, из которого любой желающий мог напиться чистой прохладной воды, а теперь просто почернелой несуразной громадине, за низкими потрескавшимися бортиками которой неподвижно темнела подернутая льдом вонючая застоявшаяся жижа.
Его заметили, когда он, взгромоздясь на бортик, пронзительно завизжал, просто так, без слов, привлекая к себе внимание, завизжал и воздел руки к серому, гнилому небу, осыпающему великий Дарбион ледяной мерзкой мокротью.
Ни клочка одежды на безумце не было, но и голым он не выглядел — из-за коросты и грязи, покрывавших почти все его тело, и из-за густой сети царапин и ссадин, свежих и подживших, пятнавших кожу там, где она была свободна от грязи. Длинные волосы безумца торчали во все стороны, точно пакля, отчего его грязная голова походила на многоногого паука; жидкая и короткая бороденка стояла колом, и ослепительно-черные зрачки стремительно метались в узких глазах.
— Добрые люди королевства Гаэлон! — провыл сумасшедший, когда народ стал оборачиваться к нему. — Слушайте, слушайте меня, добрые люди королевства Гаэлон!
— Еще один… — буркнул кто-то. — Сколько их теперь развелось, психов…
Народ стал медленно стекаться к мертвому фонтану. Все же появление безумца являлось каким-никаким, а развлечением… а их так не хватало людям этой жуткой промозглой осенью. Но не все двинулись к фонтану. Кое-кто бочком-бочком стал выбираться из толпы, будто в появлении сумасшедшего углядел предвестие чего-то нехорошего, что вот-вот должно было здесь произойти. Некоторые торговцы, не распродавшие еще свои товары, торопливо начали сворачиваться.
— Все умрете! — вопил безумец. — Все, все умрете! А я — мертвый уже, добрые люди! Я умер уже!..
Он подпрыгнул и ногтями полоснул себя по груди. Брызнула кровь — так далеко, что капли ее попали на лица тех, кто стоял ближе всего к фонтану.
— Нету спасения! Ниоткуда нету спасения, добрые люди!.. Репа! Репа! — взвизгнул безумный, приплясывая и тыча пальцем куда-то поверх голов мрачно внимающих ему горожан. Те, кто, послушавшись этого жеста, оглянулись, смогли увидеть торговца, перед которым на лотке лежали несколько сморщенных корнеплодов в кулак величиной. — Репа-то! — визжал безумец. Кровь бежала по его груди и животу, смешиваясь с грязью. — Прошлой осенью — медяк за корзину! А сейчас-то? Сейчас-то?! За пару серебром платим!
Торговец, на которого указал сумасшедший, втянул голову в плечи и суетливо стал собираться, ссыпая репу с лотка в мешок. Пухлые его, покрасневшие от мороза щеки враз опали и побелели.
— Головы! Головы наши гложет! — пронзительно завизжал безумец. — Черепушки облизывает!
И так убедителен был этот крик, что многие из собравшихся ясно представили себе, как щекастый торговец, жадно вращая глазами и клацая крепкими зубами, обгладывает желтоватые ссохшиеся корнеплоды, и впрямь похожие на человеческие головы…
Кто-то крикнул торговцу что-то гневное. Кто-то запустил в него окаменелым конским яблоком. Продавец репы даже не пытался отбрехиваться или лезть в драку. Он быстро смотался, волоча за собою свою громыхающую по камням мостовой тележку, и, видно, остался очень рад тому, что дело обошлось только одним-единственным конским яблоком. Другие торговцы, следуя его примеру, тоже не стали задерживаться на Базарной площади.
