Николай Полунин - Орфей
Я чувствовал, что мне хочется именно хорошенько все обдумать, и поэтому начал действовать, не размышляя. Центральную дорожку я называл улицей Главная аллея, чтоб было, как в Измайловском парке. К Ксюхе сворачивать не стал. «Одиннадцать означает близкую разлуку, возможную болезнь, несчастье для вас и ваших близких», — всплыло в памяти. Это из гаданий на костях. Бросаешь, значит, три косточки-кубика, и… Кузьмичу надо мысль навести.
Стеклянная половина летнего крыла столовой. Все тут, как по повестке. Наши флажки на столах — вроде цветочков на раздевальных шкафиках в садике у детишек. Жаль, я не психолог. Кузьмич имеет на вымпеле скабрезного черта, показывающего «нос», растопырив две пятерни. Была когда-то провинциальная мода ставить такую штуку на капот машины, за стекло, наподобие портретов генералиссимуса. У Ксюхи — скромная елочка, которая в лесу родилась. У Юноши скрещенные шпаги с бритвенного лезвия. У Наташи Нашей — рыба, тайный символ раннего христианства, она же сицилийское послание о смерти. Сема выбрал бегущего коня, похоже на заставку программы «Вести», телевизионщики называют «пожар в конюшне», это я по радио у себя в лесу узнал, пока еще работал транзистор. У Правдивого единственного цветной без рисунка лоскут изумрудного шелка светится священным знаменем джихада. Ларис Иванна в своем постоянном углу до игры в тряпочки не снизошла. Мой кораблик скромно в стороне.
Не меньше двух минут я торчал на пороге, и никто ничего не сказал. Хотя все смотрели. И ждали меня — тарелки у всех уже пустые. Знать бы, о чем они тут говорили. Я отпустил беса импровизации на волю.
— О, Сань, удружил! Борщок! — сказал, усаживаясь. — Только чего холодный-то? Трудно было, чтоб он меня горячим дождался? И хлеб назавтра попрошу обдирный. Такой, знаешь, погрубее, я люблю. Для пищеварения, рассказывают, полезно. Длинные молекулы в нем какие-то… Разговорчик был у меня, господа, — будьте любезны! Никто там не интересуется моими претензиями к условиям содержания. Там сразу быка за рога.
Я набил рот хлебом. Они ждали. Каждый глядел в свою тарелку.
— Ни много ни мало, имею предложение стать Глазом и Ухом Старшего Брата. Соответственно рекомендую отныне поддерживать со мной особо теплые отношения. В скобках: можно без протокола. Могу также сообщить, что в связи с изменившимися обстоятельствами следует ожидать подвижек в жизни нашего милого сообщества. Не исключен новый переезд. Смена установок и ориентиров по отношению к нашему контингенту. Другие люди с другими целями. (Подумал: не худо бы прежние цели мне знать, но врать — так уж до шапки об пол.) Меня заверили, что проект «Объект-36» не сохранился, но кое-какие личные наблюдения заставляют сильно сомневаться.
Доев бифштекс, я бросил комочек ароматической салфетки в тарелку с остатками соуса. Чего-то еще ждали от меня.
— Dixi, господа. Хуг, я все сказал. Остались малозначительные подробности, каковые я, признаться, и не запомнил особенно…
Разгулявшийся бес заставил звонко хлопнуть самого себя по лбу:
— Да! Чуть не забыл! Саня, ты ж следующий. Через три дня велено после завтрака подойти. Приготовиться — Наташеньке. Правдивый тогда скажет вам точную дату, Наташенька. С ним передадут. Все, друзья, все, что знал. Как на исповеди, ей-Богу.
Налил в стакан зеленого сиропа киви, запенил сельтерской из сифона. Стулья задвигались, будто по команде. Вот черт, неужто они ждали именно этого, вызов следующему передать? А все сказанное до? Да самый факт, что я говорил, хоть вполне мог промолчать? Что ж за свиньи неблагодарные?!
Я заставил себя встать. Слегка улыбнуться задержавшемуся у дверей Правдивому. Не знаю, с чем сравнить усилие, потребовавшееся мне для этого.
Вид Правдивого заставил меня собраться. Он явно поджидал нарочно. Додраться хочет?
— Чего ты, Сань?
Правдивый молча сделал приглашающий жест, вслед за мной вышел, свел створки до щелчка. Мягко придерживая за локоток двумя пальцами, довел до ближайшей сосны, которая была повалена. Выломал сухой сук. Мы вернулись к столовой, к той ее части, что примыкала к стене. Я все время держал правую руку в напряжении и чуть на отлете.
— Следите внимательно за веткой.
Солнце стояло высоко, и глядеть вверх было трудно. Алмазно сверкали оскольчатые зубья на гребне.
Правдивый переступил, размахнулся, как городошник. Он целился вверх, через стену. Гораздо выше, чем требовалось бы просто перебросить. Рассекая шипящий воздух, сосновый обломок взвился по высокой дуге.
Сук летел, крутясь, и ничего не происходило, пока он не достиг той незримой черты, которую образовывала, продолжись она вверх, стена, обозначающая границу Крольчатника.
Пш-шш-ших!
Я даже не заметил никакой вспышки. Просто была крутящаяся черная палка — и нет. Облачко белого дыма, немногие разлетевшиеся кусочки, протянувшие белые тонкие шлейфы, которые тут же растаяли. Кусочек упал к моим ногам, я нагнулся посмотреть. Уголек, он еще светился с одного бока алым, но быстро потухал. Он был не больше половинки моего мизинца.
— Вы, кажется, относились к моим предупреждениям скептически, Игорь Николаевич, — сказал Правдивый все тем же непривычным в его устах интеллигентным голосом, который меня уже удивлял однажды. — Странно, что за все эти недели вы не додумались просто проверить. Это, — Правдивый указал в небо, где расплывалась белесая клякса, — новейшие виды современных охранных систем. Сверхсекретные и абсолютно неприступные. И смертельно опасные. Надежнее противопехотных мин во рву. В этом убеждена наша доблестная охрана по ту сторону Ворот. И те, кто разговаривал с вами, мне кажется, пока эту точку зрения разделяют. Ошибочную, как вы понимаете. Но чем дольше они будут заблуждаться, тем, как тоже ясно, нам тут спокойнее. Не так ли? Поразмыслите об этом на досуге, у вас ведь его много, ничем серьезным вы заниматься здесь не намерены.
Заложил ручищи за спину и удалился походкой бегемота в модельных туфлях. Я только что заметил, какие маленькие у Правдивого ступни. Размер тридцать восьмой, не больше.
Я покидал остывший уголек с ладони на ладонь. Вот вам и элементарно преодолимый барьер. Ведь и птиц я в Крольчатнике не видел. Уж сосна-то дятлова столовая, а ни одной барабанной дроби не припомню. И вообще. Да, дружок, ничего-то ты тут не сделал, кроме явных глупостей., Какой уж там герой… Уголек остыл, я его выбросил. Вдалеке опять застучал топор, завжикала пила. Пойти мужикам помочь, если уж ни на что иное не способен.
Но пошел я к себе. Разваливался тот Крольчатник, что я выстроил по впечатлениям первых дней и недель. Впрочем, я предполагал это. Теперь нужно строить новую схему, а повторно это сложнее и, главное, гораздо дольше. Имею ли я достаточно времени? Интересно прозвучал намек Правдивого.
В своем домике я прежде всего ощутил запах знакомых духов. О посещении Ксюхи говорила и смятая неразобранная постель, и прикнопленный к дверному косяку белый лист с нарисованными анютиными глазками. Цветы не были сорваны, а улыбались прямо из разнотравья. Потом я увидел, откуда она брала бумагу. Та же история. Пачка листов, машинка, вынутая из шкафа и приведенная в боевую готовность, письменный прибор, кофейник снят, чашечка со следами гущи.
Я подумал.
Нет, тот, кто настойчиво устраивает мне «рабочую обстановку», не стал бы затем спать в моей постели, рисовать мне цветы и пить иезуитски подсунутый для вящей писательской идиллии кофе. Значит, это не Ксюха. Она, войдя, просто решила, что так и должно быть. Что у меня всегда так. И стала меня ждать. А после обеда не подошла. На полках платяного шкафа в спальне я нашел свои вещи, чистые и отутюженные. По мере носки я бросал их, скомканные, в нижнюю секцию, и мне уже приходила мысль о будущей постирушке. Пара рубах, вторые джинсы, белье. Не очень богатый гардероб уместился в моем чемодане.
Я пил маленькую чашечку холодной воды, тупо уставившись на очередное чудо. Пожалуй, и это не Ксюхиных рук дело. Пожалуй, надо наконец найти ключ от домика и запирать, уходя. Моему несуразному воображению нарисовались феи и гномы, подземные Тимур и его команда, брэдберевские механические мыши-уборщики в умном одиноком доме…
Но правильный пионерчик Тимур вдруг сделался папой бывшего премьер-министра, нашего губастенького идеолога реформаторов; феи натянули колготки на голые тощие задницы и разбрелись зарабатывать по дальним трассам, диснеевские добряки обрели набитые кулачищи гоблинов в «ломовых» камерах СИЗО, а умный дом, как мы помним, сгорел посреди радиоактивной пустыни. С умными — домами и людьми — отчего-то всегда одна и та же история.
Когда я чувствую себя, мягко выражаясь, не слишком радостно, воображение мое способно двигаться лишь в сером направлении. Концентрация чудес начинала ощутимо действовать на нервы.
И все-таки еще на одно я нарвался. Не собственно на чудо, а на исповедь по поводу. И снова женскую. Мне везет.
