Ивонн Наварро - Чужие.Музыка Спирса
Может, Йорику до чего-то докопался, возможно, ему стало известно о кончившемся провалом собеседовании Кина в компании «Медтех»? Возможно… но может быть, и нет. И все же, если кто-то оттуда проболтался, это могло бы объяснить, почему Йорику настолько вышел из формы, разговаривая с ним. С другой стороны, Йорику мог быть и крайне недоволен Эддингтоном. Узнав, что прирученный компанией "творец искусства" покатился по дорожке наркомании, Йорику придется заняться культивированием другого музыканта для этой небольшой, но прибыльной и расширяющейся ниши потребителей продукции «Синсаунд», о существовании которой Деймон Эддингтон даже не догадывался, хотя для нее работал.
Кин усмехнулся. От такого удара Йорику в любом случае скоро не оправится. Ходили слухи, причем сплетня определенно родилась в самом сердце «Синсаунд», что Йорику нравилась музыка Эддингтона настолько, что она звучала в его фешенебельных кварттирах на крышах небоскребов и в личных кабинетах.
Эта мысль бросила Кина в дрожь: как можно слушать то, чего нет? Ранние произведения Деймона Эддинггона в духе ренессанса классической музыки могли бы быть приятными для слуха, не будь они такими пустыми, но его более поздние сочинения настолько ухудшились по сравнению с ранними» что звучат, по мнению Кина, словно духи-предвестники смерти, которых кому-то вздумалось пытать. Любой дурак, которому взбредет в голову слушать этот хлам по доброй воле, заслуживает только насмешки.
Кин смеялся от души каждый раз, когда поступал ежемесячный платежный чек и одна двенадцатая зарплаты, выражавшейся шестизначным числом, превращалась в надежные активы фонда процветающего всемирного рынка. Как это все же мерзко - класть в карман такие большие деньги «Синсаунд», когда менее, двух лет назад он страстно желал вздохнуть стерильным воздухом «Медтех», самого заклятого врага «Синсаунд». Теперь же он ненавидел обе компании; «Синсаунд» за то, что сидит в ловушке, заминированной неустойчивостью нрава Йорику, капризы которого меняются непрестанно, а делиться хотя бы толикой власти он категорически отказывается; «Медтех» за отказ, после унизительных собеседований, в должности вице-президента по маркетингу и развитию.
«Мы очень сожалеем, мистер Кин. Мы понимаем, что собеседования были пространными и заняли много времени. В долгосрочной перспективе, однако, этот процесс дал всем нам возможность получить конкретные данные для обоснования решения, как это, к несчастью, имело место быть в вашем случае, что такой кандидат, как вы, не подходит для руководящей должности, которая в настоящее время вакантна».
Царственное мы, царственное нас. По-видимому, Кину не нашлось места ни в том, ни в другом, поскольку его мнение о собственной ценности для «Медтех» было проигнорировано, причем практически без промедления. Миновало двадцать три месяца с тех пор, когда он в последний раз вышел за порог их штаб-квартиры, но бессилие и злоба все еще так же свежи, как в то мгновение, когда эти слова впервые оглушили его.
И вот Кин ездит в своем заурядно-маскарадно под плюш отделанном кабинете в Башне, насмехаясь и над «Медтех». Он долго покатывался со смеху каждый раз, когда вспоминал, как заставил этих самообслуживающихся и самонадеянных сукиных детей поерзать своими оснащенными по последнему слову техники задницами и поискать концы корпоративного грабежа, который никому из этой компании не мог присниться даже в кошмарном сне. Очень жаль, что ему не привелось насладиться выражениями лиц этих чванливых зазнаек голубых кровей в то утро, когда они появились на работе и обнаружили, что их самая засекреченная программа разоблачена, сторожевые чужие мертвы, не говоря об охранниках-людях, а одно из их бесценных яиц чужого исчезло.
Но игра еще не окончена. Реванш будет именно таким: пешка здесь, ладья там, время от времени пренебрегая правилами, чтобы турнир продолжался бесконечно. Но всегда будет исчезать…
Только одна фигура.
Глава 17
Майкл с неохотой признал, что в отношении Деймона Эддингтона Дарси была права. Он, конечно, пытался защитить композитора и убедить ее, что нет ничего страшного в употреблении им желе, но и он сам не верил в способность человека такого тонкого ума добровольно встать на путь сумасшедшей зависимости от химии. Музыкант что-то принимал, и, вероятнее всего, именно желе. Майкл был склонен приписывать взлеты и обвалы настроения музыканта тому, насколько хорошо продвигалось сочинение его «Симфонии ненависти», но коренные изменения его личных качеств были слишком очевидны, чтобы их можно было объяснить только этим.
Теперь Эддингтон почти не разговаривал с биоинженерами, в Майкла это глубоко огорчало. Поначалу Эддиштон был очень откровенен с ним, - возможно, ему немного льстило, что биоинженер хорошо знаком с его творчеством. Дарси не скрывала, что не знает произведений Эдяингтона, однако это не стало помехой его нормальному общению и с ней. Майклу хотелось, чтобы Эддинггон вовлекал его в процесс композиторского творчества как можно глубже» делился с ним мыслями, давал послушать один-два фрагмента готового матеряала, предлагал высказать свое мнение. Но у него не хватало мужества самому заговорить о чем-то подобном. В конце концов, он только ученый, который - как бы он ни любил слушать музыку и какая бы масса идей о том, как она должна звучать, ни витала в его голове - не обладал знанием реалий мира комбинации нот, не имел представления о роли каждого инструмента в оркестре или о том, как может звучать смесь музыки с чем-то еще. В сущности, Майклу Брэнгуину не могло быть места в «Симфонии ненависти» Эддингтона.
Был Эддингтон желе-наркоманом или нет, но наблюдение изо дня в день за его работой каким-то образом рассеивало дурные предчувствия Майкла. Ухудшение нрава композитора начинало казаться незначительным, когда перед ним, непросвещенным, разворачивалась восхитительная картина творческого процесса.
Отдаваясь этому процессу без остатка, Эддингтон работал с музыкой так, будто она была чем-то материальным, во что он мог погрузйться, утонугь в тончайших вибрациях звуков, вливавшихся в него через барабанные перепонки из наушников.
В иные моменты Майклу казалось, что звучавшую из динамиков музыку делали тонкие пальцы изящных рук композитора, превращали ее, словно руки скульптора, во что-то такое, что можно не только слышать но и видеть. Эддингтон методично работал над всеми шестью лентами записей звуков чужого, используя абсолютно все, даже ту крохотную запись очень недолгого эпизода из жизни кошки и собаки в клетке чужого, заканчивавшуюся более одухотворенным, чем обычно, шипением Моцарта после того, как он покончил с ними.
По неведомой причине этот последний звук засел в памяти Майкла крепче всех остальных. Он не сомневался, что Эддинггон ничуть не ошибался, воображая, будто слышит в нем выражение полного презрения Моцарта ко всем им. Эддинггон находил в своем сочинении место любому звучанию голоса Моцарта, в Майклу оставалось лишь пожимать плечами, когда он пытался представить себе, каким образом будет звучать этот изолированный голос, напоминавший шипение вырывающегося из котла пара, на фоне неизвестной фрагмента какого-нибудь произведения классической музыки.
Деймон почти не отходил от стойки звукозаписи, а Дарси все больше привязывалась к Моцарту. Майкл был доволен тем, что на его долю выпали напряженная работа и импорт данных, которые Дарси непрестанно фиксировала в блокноте и передавала ему.
Эта молодая женщина работала, как машина, и ему приходилось составлять десятки отчетных материалов для передачи в информационную сеть компании. Лазерные принтеры работали почти безостановочно, в их спокойное жужжание иногда вклинивался более резкий, металлический лязг матричных, когда на них копировались простенькие биологические показания для распространения пневмоночтой по мириадам каналов «Синсаунд».
Преданность Дарси Моцарту очаровывала Майкла почти так же, как полная отдача себя музыке Деймона. Очевидно, она была всерьез увлечена своей теорией возможности возникновения привязанности, о которой они говорили, пока эмбрион рос в теле Кена Петрилло. Теперь, когда на них легла ответственность за обеспечение животного нормальной пищей, она настояла на том, что будет кормить чужого сама, и пихала в наклонный лоток кормушки все, что им доставляли - от размороженных клоновых индеек до громадных кусков заменителя мяса.
Ее проворные пальцы день-деньской вычерчивали обзорные графики десятков аналитических наблюдений, которые, как она себе представляла, были свидетельствами реакций Моцарта на ее присутствие в помещении, на ее тихий голос, бубнивший в клетке из динамика, который она включала каждый раз, когда близко подходила к стеклянной стене, на улыбки, которыми она не переставала одаривать безглазую морду чужого.
