Андрей Щупов - Приглашение в ад
— Да нет, полный порядок.
— Тогда я пойду гляну. Все-таки гармаш! Дивное дело!..
Панча нырнул за дверь, и Вадим с завистью покосился ему вслед. Правильно жил Егор Панчугин! С должной легкостью и должным мажором. Не то что некоторые. И никогда уже бравому Вадиму Алексеевичу этому не выучиться. Потому что не дано. Потому что не удостоен.
Они снова курили, снимали стресс. Бойцы в отдалении, вытащив паука на воздух, растягивали чудище за лапы, измеряли длину. Нашелся бы у кого фотоаппарат, не удержались бы и обязательно поснимали. Как в старые времена, ступив охотничьим каблуком на труп поверженного. Но фотоаппаратов не было. С некоторых пор фотографии вышли из моды.
— Куда ты теперь? К Мадонне?
— К Полю, Пульхен, к Полю.
— Что-то не нравится мне твой видок.
— Мне самому не нравится. Однако больничного нам, сам знаешь, не дают. Так что буду шевелиться.
— Ты поосторожнее шевелись. Со своим-то плечом.
— Ничего! Спасибо гармашу, — адреналинчику в кровь впрыснул. Считай, набрался бодрости на весь день.
— Все шутишь?
— Это от страха. А в общем забот на самом деле хватает. Некогда болеть. Поль у меня давно занозой в голове сидит. Пора урезонивать нашего медведя.
— Ну, Поль — так Поль. А что говорить, если кто спросит?
Речь, по-видимому, снова шла о Мадонне. Вадим поморщился. Положительно «железная леди» сумела охмурить всех. И Панчу, и Клочковского, и полковника. Саньке вон, по словам Егора, велосипед подарила. Откопала ведь где-то! Специально! Теперь, считай, вся башня подкуплена.
— Говори, что отправился к Полю, — рассеянно буркнул он. — Да и потом кое-что намечается. Грядут дела великие…
— Что еще за дела?
— А ты потолкуй с Клочковским. Он тебе расскажет.
— Может, дать кого в сопровождение?
— Господи, Пульхен! Поль же мой одноклассник! В одной школе пыхтели! Какое там сопровождение?
Полковник внимательно посмотрел Дымову в глаза, сжав челюсти, отвернулся. Вадим молча порадовался. Если человек в состоянии сдерживаться, это уже замечательно. Самоконтроль — полушаг к самоуважению. Пульхен не уважал Поля, но себя он безусловно уважал. Или по крайней мере старался уважать.
Глава 9
— …Вот чудило! Спрашивает, откуда свищи появились? А откуда оно вообще все взялось? Двуроды, дикари, осень эта бескрайняя?
— А «Черная Химера»!
— Во-во!.. Видел когда-нибудь город призраков? Нет? И не дай Бог. Потому как поверье есть такое: кто «Черную Химеру» однажды увидит, тому уже недолго по этой земле хаживать.
— И здания там, говорят, из стекла, а по улицам туман фиолетовый стелется. Кругом пепел вместо снега. Люди, как тени, — и не шагают даже, а плывут.
— Где же такой городок объявился? Что-то не слышал.
— Понятная штука! Что ты там слышал у себя под землей? А город этот на месте и не стоит вовсе. То посреди болот прорастает, то прямо в сосновом бору. Я ж и толкую, что город призраков! Людей-то там нет, — одни тени.
— Может, из этого города вся нечисть и полезла? Свищи эти ваши, вампиры…
— Да нет, про свищей как раз все ясно. Ферму один доброхот создал. Под Новосибом. По разведению аллигаторов. Мясо хотел, видишь ли, в рестораны сплавлять, паскуда! Шкурку — на сумки, филе — в котел. Предприниматель хренов!.. Вот, стало быть, и вырастил крокодильчиков.
— Ясно дело — радиация.
— Ничего себе радиация! Такие оглобли вымахали!
— А тут размеры не в счет. Они как в ту, так и в другую сторону меняются. Про мутагомов слышал?… То-то и оно. Завалило какой-то, слышь, роддом, и месяца два потом не откапывали. А потом как дошли руки, пригнали машин, рабочих. Понятно, ни на что уже не надеялись, — это уж так откапывали — для галочки, а может, улицу приспичило почистить. Словом, подогнали к руинам технику, подцепили ближайшую плиту, а из-под нее как заверещит! Крановщик с перепугу чуть было обратно плиту не уронил. Так и пошло с тех пор. Где, значит, были какие-то дети — грудняки или чуть постарше — эти самые мутагомы и объявляются. Без ног и вот с такими вот головами. Могут не есть, не пить, зато и не растут больше.
— Они, говорят, на детей-то уже не похожи.
— А ты как думал? Какая уж тут похожесть, если сразу говорить начинают. И не «маму» там какую-нибудь с «папой», а по-настоящему, о чем хочешь!
— Тоже, наверное, из-за радиации.
— Ясное дело, из-за нее…
Подобные беседы под треск костра были в банде обычным делом. Ужасы, чудеса — все здесь валили на радиацию. Это стало универсальным объяснением всему — мутациям, войне, потопам, призрачным видениям. Как правило, Артур в разговоры не вмешивался. Сидел в сторонке и слушал. Этот мир каждый день ошарашивал его чем-нибудь новым. Уже третью неделю он брел вместе с лесными братьями, медленно, но верно приближаясь к знаменитой Горке, а поводов удивляться не убывало. Стоило задать вопрос про свищей, и вот выползли на свет какие-то мутагомы, ветряки, город, который лучше бы не видеть, — с фиолетовым туманом и бесплотными жителями. А вчера, например, Кабан клятвенно уверял всех, что собственными глазами видел «безразмерыша». Так называли змею, ни головы, ни хвоста которой никто никогда не мог высмотреть. На нее натыкались в горах и на болотах, наблюдая текучие кольца и спеша убраться подобру-поздорову. Случай с Кабаном был и вовсе скучен. Две норы в земле и скользкое, узорчато-мощное тело змеиного гиганта, переливающегося из одного отверстия в другое.
— Хоть бы раз глянуть, какая у него башка!
— Вот и глянешь. Когда сам без башки останешься… — Кабан мрачновато отпыхивался. — То есть, я так думаю, если никто эту самую башку не видел, то ответ тут один: увидишь — пропадешь. Все равно как после «Черной Химеры».
— А я слышал, что он по жизни такой. Стало быть, безразмерыш этот. В смысле — безголовый и безхвостый.
— Это как же? — не понял Кабан.
— А так: кольцо — и все! Живое движущееся кольцо.
— Ты говори, да не заговаривайся! Как же оно жрет? Пасть-то у него все равно должна быть?
— По идее, должна…
— Стало быть, и врешь ты все!..
Артур хмыкнул. Вот именно — должна… По идее… Потому что идея универсальная — на все случаи жизни. Пасть, клыки и желудок. У любого Кецалькоатля — даже самого-самого, потому как и у самых-самых желания вполне плотские. Потому и бегают на своих двоих, трех, четырех или сколько там у кого по нынешним временам. А без вышеупомянутой беготни жизнь и впрямь представляется бессмысленной, где-то даже ущербной. Да и что, значит, кольцо? Раз перемещается, стало быть, знает куда. Не может же оно двигаться по кругу и только по кругу? Все в этой жизни перемещается целенаправленно. Чтобы искать, настигать и заглатывать. А так действительно тарабарщина получается. Зачем жить, если не глотать?
Артур искоса глянул на Кабана. Широкомордый этот детина с рыжей в полсантиметра щетиной пользовался в банде стойким авторитетом. А вот Артур его едва терпел. Может, в самом деле стоило поверить в какие-нибудь ауры. Лебедь, помнится, любил подобные темы. Вечно подбрасывал им журнальчики с аномальными статейками, задавал замысловатые вопросы. А они похохатывали — молодые, здоровые, всезнающие. Скептики-атеисты, мать их за ногу!.. И вот нежданно-негаданно наступила пора сомнений. Во всяком случае он уже не понимал, что такое приязнь и что такое неприязнь. То есть раньше понимал, а сейчас вдруг усомнился. Хотя, если говорить о Кабане, то поводов для неприязни действительно хватало.
В лесу они как-то наткнулись на родниковый сруб. Кабан, дождавшись, когда приятели напьются и наберут воды во фляги, немедленно взгромоздился на сруб своим широким задом. Разувшись, с блаженным воплем погрузил волосатые провонявшие потом ноги в кристально чистую воду. Накануне им немало пришлось побегать, ноги горели у всех, но глядя на довольную физиономию Кабана, Артур испытал испугавший его самого приступ ярости. Чтобы совладать с собой, он удалился в кусты, рухнув на траву, прижался пылающим лицом к прохладному лону земли. Минут десять ему понадобилось, чтобы унять разгоревшееся перед глазами нехорошее пламя. Должно быть, таким же пламенем занимаются глаза у быка при виде тореадора. Когда Артур вернулся, в срубе полоскались другие, но это его уже не возмутило, — в памяти так и остался один Кабан, его довольная физиономия, блаженно-свинячие вздохи…
Артур нахмурился, отгоняя желчные мысли, заерзал, переворачиваясь на другой бок.
— …Или, скажем, Берлога. Тоже непонятная штука. Лысый, говорят, там бывал. Только тогда он еще не был лысым, а вот вышел и через неделю облысел…
Артур прикрыл глаза. Берлога… Одно из множества появившихся за последнее время мест, приобретших характеристику «дурное». Щеголь как-то рассказывал, что Кит, в те годы еще не осевший на Горке, загнал в одну из таких расщелин шайку Осьминога. Тот будто бы чересчур возжаждал самостоятельности — вот и напросился. Покидали ему в пещеру гранаток для устрашения, а сами устроились на привал. Ждали, что Осьминог вскоре высунется и запросит мировой, но ни один из оппозиционеров так и не показал носа. Послали парламентера, однако и тот сгинул с концами. Без криков, без выстрелов. Кит, нюхом учуяв исходящую от пещеры угрозу, не поленился провести еще пару-тройку экспериментов с провинившимися коллегами. В результате лесной люд открыл для себя Берлогу. Примечательным было то, что в Берлогу превращалась далеко не каждая пещера, но та, которая претерпевала подобное изменение, становилась смертельно опасной. Из Берлоги на памяти Щеголя вырывались лишь дважды, и оба раза картина представлялась весьма неприятная. С людей словно кто снимал кожу — полосами и лоскутьями, с головы и с тела. При этом никто из них ничего не в состоянии был объяснить. И в первом случае, и во втором беглецы отыгрывали у судьбы не более суток, отдавая Богу душу в страшных мучениях.
