Сергей Зверев - Другие. Бессмертный взвод
– Баскаков, если мы сейчас не поедим, то идти дальше уже не сможем, – догнав сержанта, сказал Айдаров.
– Я знаю.
– И что мы будем делать?
– Идти.
Баскаков одолел еще метров триста и понял – это все, предел. Но есть-то было нечего!..
– Нужен белок, – пробормотал серый от усталости Ермолович. – Углеводы. Все сгорело, это я тебе как доктор говорю. Жечь больше нечего. У меня есть с десяток ампул глюкозы. Но это курам на смех. Или мы поедим, или давай рыть здесь окопы. Дальше идти нельзя.
– Окопы – это хорошо, – добавил Мамаев, опираясь на винтовку и опускаясь на землю. – «Грузинам» потом не нужно будет рыть нам могилы.
– А тебя никто хоронить и не станет, – заметил Ермолович. – Здесь есть кого покормить свежатиной.
Баскаков поднялся и резко проговорил:
– Рты закрыли! Кто говорит о смерти? Я спрашиваю, какой умник до этого додумался?!
Словно набрав воды в рот, разведчики сидели и устало смотрели в землю, прямо себе под ноги.
– Посмел бы кто завести такой разговор при Стольникове, так уже зажимал бы разбитый нос и кровь хлебал!.. Неужто вы думаете, что я по-другому поступлю?
Сержант был прав. Никто и не помнил, чтобы такой разговор в присутствии майора состоялся хоть раз. Он и вправду мог за такое наказать. Сейчас, наверное, это выглядело бы забавно, но Стольников непременно взгрел бы любого.
– Не нужно спорить, – заговорил Айдаров. – Я скоро вернусь.
– Куда это ты собрался?
– Как ты думаешь? – Татарин обернулся и посмотрел на сержанта. – Скажи-ка, почему снайперская винтовка у меня, а не у тебя?
– Потому что он из семьи промысловика, – тихо пробурчал Мамаев из-под дерева.
Айдаров сделал еще три шага и исчез. Баскаков смотрел ему вслед, пытаясь понять, в каком направлении удалился снайпер, но нигде не качнулась ни единая ветка.
На высоте пахло хвоей, воздух был прозрачен и сух. Ни ветерка.
– Нам нельзя оставаться здесь надолго, – проговорил Акимов, сучком рисуя узоры на земле рядом с собой. – Скоро Ибрагимов поймет, что его обставили, и возьмет след.
Баскаков промолчал. Не было смысла отвечать на вопросы, которые этого не требовали. Он попробовал представить, что в таком случае сказал бы Стольников. Он обязательно что-нибудь выдал бы на-гора. Такие фразы майор никогда не оставлял без внимания. Когда командир произносил что-то, бойцам сразу становилось ясно, что дело идет правильно. События развиваются в точном соответствии с задуманным планом. И ведь, что удивительно, все понимали: да, Стольников прав. Если бы он оказался здесь и сказал пару веских слов, то у разведчиков нашлись бы силы. Белок этот подождал бы как-нибудь вместе с углеводами. Люди смогли бы подняться еще выше и уже там, за пределами человеческих сил, обязательно нашли бы единственно верное решение.
«Где ты, майор?» – подумал Баскаков, тоскуя даже не от бессилия, а просто от скуки по командиру.
Его невеселые раздумья прервал снайпер.
Айдаров появился так же неожиданно, как исчез, и заявил, едва дыша:
– Я слышал внизу выстрелы!
– С кем это они там воюют?
– Может, с нашими?
– Нам нужно спуститься! – решил Баскаков.
– А если они устроили перестрелку сами с собой?! – вмешался Мамаев. – Мы же сами их друг с другом свели! Они долбят своих. Нам нужно рвать когти отсюда, пока «грузины» заняты слепой стрельбой!
– Вперед! – вполголоса приказал сержант. – Мы идем дальше!..
Саша очнулся через полчаса после того, как провалился в забытье.
Смерть была совсем близка. Он оказывался в таких ситуациях много раз, но костлявая старуха еще никогда не подходила так близко к нему. Майор был почти уверен в том, что этот удар по лицу ухмыляющегося человека Ибрагимова станет последним, что он сделает в этой жизни.
Он ударил. Равновесие было потеряно, ему оставалось лишь присесть и завалиться в этот узкий лаз рядом с площадкой. Майор так и сделал, но все еще думал, что на этом все и кончится. Сейчас «грузины» забросят сюда гранату или спустят на веревке солдата, который расстреляет его в упор.
Стольников уцелел, прополз, поднялся и понял, что это не щель в скальной породе, а искусственный вход в пещеру. Кожу стало покалывать словно иголками. Сердце несколько раз провернулось в груди. Ноги ослабели и подогнулись.
Он осмотрел пещеру, не успел как следует изумиться увиденному, выставил перед собой руку, чтобы не удариться лицом при падении, и рухнул.
Стольников пришел в себя через тридцать минут. Стрелки на «Командирских» светились фосфором. Он помнил, что последний раз смотрел на часы уже здесь, в пещере. Тогда было пять минут шестого, сейчас – пять часов тридцать шесть минут.
Он захотел встать, но не смог.
Что случилось? Нервы, сердце?..
Майор не был склонен к психическим расстройствам, да и сердце никогда его не подводило.
Снаружи было так же тихо, как ночью в спальне, внутри же вообще царило мертвое спокойствие. Он выглянул из-за угла и увидел небольшой, ярко светящийся прямоугольник входа. Солнце окончательно выбралось из-за гор.
Сейчас нельзя действовать, даже шевелиться. Пусть «грузины» думают, что он упал. Сверху входа не видно. Они спустятся, чтобы найти тело, не обнаружат его и посмотрят вверх. Площадка закроет лаз. Да и как им снизу смотреть? Река – узкая, сбивающая с ног полоска воды.
– Я полежу еще полчаса, – прошептал Саша. – Я все равно ничем не смогу помочь нашим. Они ушли – и это главное. Я чуть отдохну и найду способ выбраться отсюда. Вот он – прямо передо мной.
Майор лег на бок, положил руку под голову, и тут же появилась Ирина.
Она подошла, положила ему руку на лицо, наклонилась, поцеловала и спросила: «Ты ведь выберешься отсюда?»
«Конечно», – ответил он.
«Я буду ждать тебя, что бы ни случилось с тобой дальше».
А будет ли?..
С закрытыми глазами, в кромешной темноте он вспомнил Гришу Артемова. Тот часто говорил о своей жене. Кажется, Лизой ее звали. Или Луизой. В общем, необычное что-то. Он взахлеб рассказывал о ней. Молодой танкист рисовал огрызком карандаша как бог и писал ей по два-три письма в день. Последний раз – из-под Грозного, двадцатого января девяносто пятого. Лиза-Луиза тоже клялась любить его, что бы ни случилось.
Гриша закончил танковое училище. Он учился в одном классе со Стольниковым. Мальчишки бредили об офицерских погонах, а войска выбрали разные. Им суждено было встретиться в Грозном. А в следующий раз Стольников увидел Гришу Артемова спустя полгода, когда приехал домой в отпуск после ранения.
Эх, Гриша!.. Сколько писем ты отправил из Чечни той женщине, которая обещала любить и ждать, что бы с тобой ни случилось?
Стольников знал эту историю с начала до самого ее конца.
Гриша лежал на кровати и вдыхал воздух, лишенный аромата ее ночного крема. Вот уже полгода ему приходилось соблюдать правило, рекомендованное не врачами, а близкими. Им незачем спать вместе. Лучше в отдельных комнатах и даже на разных этажах. Поэтому он торопливо поддержал мать Лизы, когда та словно невзначай обронила мысль о разумности сна порознь.
– Я и сам так думаю, – сказал он, положив на колени ладони, ставшие вдруг непослушными от молчания, которым Лиза встретила слова матери. – Я и сам сегодня предложил бы это, не окажись вы находчивее меня. Конечно, я беспокою Лизу, а это неправильно.
Девять месяцев назад чеченский танк появился перед его «Т-72» так же неожиданно, как смерть приходит к человеку, голодному до жизни. Как в кошмарном сне вылетел он из переулка в Октябрьском районе Грозного. Все сложилось бы иначе, если бы наводчик «Т-72» оказался проворнее чеченца, сидевшего в «Т-62». Но Глинский замешкался, и эти две секунды отчаяния перечеркнули жизни всего экипажа, в состав которого он входил.
После выстрела в упор башня качнулась, крышки всех люков были сорваны. Гриша, помнил, как он растерял остатки соображения, обезумел, рычал от боли и искал дорогу наверх. Море пламени поглощало его, обжигало до треска. Он дико кричал, пытаясь ухватиться руками за раскаленные края люка.
Он помнил землю, принявшую его. Над ним слышалась русская речь, но уже потом, через несколько часов, когда его нашли после боя, а он уже смирился со смертью.
Прошло три месяца. Он лежал в больнице, весь стянутый бинтами, хранил в темноте образ Лизы и не имел возможности его оживить. Чеченский наводчик из армии Дудаева превратил остаток жизни Гриши в ночь, нестерпимо долгую, бесконечную, убивающую все живое вокруг. При этом слух и обоняние обостряются до предела, становятся идеальными. Так претворяется в жизнь воля Господа нашего, преисполненная сарказма.
Он не мог видеть ничего, в том числе и приближение ночи. Человек без глаз лишен такой возможности. Гриша уставал от дня, поэтому каждый раз пытался угадывать приближение вечера. Он прислушивался к себе, старался распознать тиканье биологического хронометра и угадать, готовится ли его организм ко сну.
